Шестнадцать способов защиты при осаде - Том Холт
Человек семьдесят были убиты сразу, но остальные преодолели расстояние до тарана за удивительно короткое время – и мне пришлось следовать за ними, задыхаясь на бегу и в любой момент ожидая смерти. Лисимах уже одолел половину пути наверх по жалу тарана – карабкался точно крыса по занавеске. Кем бы ни были бедняги, обслуживающие эту штуку, – ясно было, что они не подписывались на встречу с такими опасными сумасшедшими, как мой телохранитель. Они стреляли в него, пока могли, а когда Лисимах поравнялся с их позициями, они кое-как слезли по приставным лестницам и пустились наутек. Двоих он успел поймать и свернуть им шеи – остальные, думаю, спаслись.
Секундой позже пятьдесят с лишним Синих роились по всему тарану, привязывая веревки к балкам и бросая концы вниз. Сам таран защищал их от лучников за навесами, и у нас все еще было достаточно народу в отряде, чтобы натянуть веревки и опрокинуть махину – что мы и сделали. Поначалу я решил, что предварительный план по захвату мне вполне удастся провернуть, но собственный вес убийственной машины сыграл с ней злую шутку – завалившись на сторону, она подломила собственные многочисленные крепежи и развалилась, точно опрокинутая поленница. Безоговорочная победа – и меня никто даже не захватил в плен. Удивительное невезение.
Драгоценное время уходило. Я огляделся в поисках какого-нибудь способа скрыться от безудержно торжествующих Синих, не привлекая внимания и не рискуя схлопотать в спину стрелу. Ничегошеньки. Синие поливали горючим маслом деревянные обломки.
– Скоро отступаем! – крикнул мне кто-то со счастливой улыбкой. Захотелось завыть.
А потом навесы разомкнулись, и прямо на нас помчала тяжелая пехота – целая рота или как минимум половина таковой.
Я услышал встревоженные крики Синих, потом что-то пронеслось мимо меня, сбив с ног. К тому времени как я поднялся на колени, Лисимах уже бросился на щиты идущих в атаку тяжеловесов. Он подпрыгнул в воздух, с силой взбрыкнул ногами – и поверг наземь сразу двоих; линия была прорвана. Отряд захвата пронесся мимо него, как будто он не имел значения. Лисимах прорвался сквозь них сзади, рассеял их строй и вдруг запнулся – и упал лицом вперед. Копье торчало у него между лопаток, смахивая на мачту корабля.
Кто-то схватил меня и поднял. Я не обратил на это внимания – смотрел на Лисимаха во все глаза. Великан лежал мертвый на земле, по нему топтались. Солдаты Огуза волокли меня к нему – через него, по нему; кажется, я подвернул лодыжку на его голове. Из-за спины неслись крики и громкий лязг оружия; двое тащили меня к навесам, за которыми нас одиноко ждал конь без всадника. Мне молча помогли взобраться на него, кто-то шлепнул зверюгу по крупу, и та рванулась вперед – я едва не упал, но чьи-то руки впихнули меня в седло. Конь припустил резвым галопом; по обе стороны от меня скакали всадники, держась за кожаные стремена. Один из них посмотрел на меня и ухмыльнулся.
– Чуть не засыпались! – крикнул он. – Что это за псих там орудовал?
Я не стал отвечать. Ненавижу типов, умеющих говорить и скакать верхом разом.
Когда я впервые посетил шатер Огуза, тот был великолепен. С тех пор он немного приукрасил это место. Я ничего не смыслю в искусстве и не могу сказать наверняка, но думаю, что потрясающий алтарь, который он установил за своим любимым креслом, был Преображением Златоуста, гордостью аббатов Шасиды с мерзлого северо-востока. Фигура Богоматери в три четверти человеческого роста из слоновой кости определенно когда-то красовалась в атриуме губернаторских хором в Молане, именно там я впервые увидел ее лет десять назад. Гобелены походили на те, что когда-то украшали стены маршальского двора в Спендоне, далеко у южных границ. Предполагаю, эти штуки играли роль трофеев – как оленьи головы для охотника. Не думаю, что Огуз стащил их к себе, чтобы любоваться.
– Привет, Орхан, – сказал он мне.
При виде его я чуть не расхохотался. Он надел пурпурную мантию до пола – императорскую мантию – и подпоясался расшитым золотой нитью кушаком, тяжелым, как доспехи, и до рези в глазах вульгарным, на мой непросвещенный взгляд. На плечах – плащ из меха горностая, на голове – неплохая реплика папской короны, разве что необработанный рубин размером с куриное яйцо в центре среднего зубца был великоват.
– Тебе не жарко? – поинтересовался я, и Огуз осклабился.
– Немного, – сказал он. – А как робуры расхаживают при таком параде целые дни напролет? Тут, перед тем как отлить, нужно час рассупониваться. – Огуз сделал какой-то неопределенный жест рукой, давая понять, что мне можно сесть. Я проигнорировал его.
– Ты обещал, – напомнил я ему, – что я смогу вернуться, когда мы тут закончим.
– Думаешь, я нарушу данное слово? – Огуз нахмурился. – Да пошел ты, Орхан!
Я пожал плечами:
– Я свое нарушил.
– Я знаю. Да сядь уже, Богом прошу.
Я опустился в ближайшее кресло – из четырех слоновьих бивней, меж которых были натянуты золотые нити.
– Хочешь, чтобы я принес извинения?
– Ну да, вообще-то. Но ты же не станешь извиняться?
– Стану. – Я вздохнул. – Прости за то, что вместо простого и краткого ответа в духе «нет, твои условия мне не подходят», я обманом заставил тебя пожертвовать ценнейшими специалистами и выполнить очень важную работу, которая мне самому была не по зубам. Это было нечестно.
