Вадим Вознесенский - Механист
Венедис поинтересовалась, хорошо ли ему известна дорога.
— Сколько той планеты… — то ли пошутил, то ли серьезно ответил Убийца.
Старьевщик посетовал, что неплохо бы покопаться в завалах древнего оборудования — надоело быть глухим, слепым и беззубым перед лицом возможной опасности.
— И зачем тебе вся эта электроника? — добавила Венди. — Будешь только внимание привлекать.
По данному поводу Вик всегда придерживался собственного мнения и свою механистскую силу предпочитал демонстрировать издалека — множество неприятностей разрешалось в зародыше. А для устранения оставшихся, не разрешенных сразу проблем потом не требовалось тратить время на разогрев аппаратуры.
Богдан отмахнулся:
— Всего день-два поковыряться? Твой Дрей Палыч у меня год с паяльником просидел. Думаешь, после него что-нибудь стоящее осталось?
После Учителя — навряд ли…
Все-таки аргументы Убийцы оказались более убедительными. Правду говоря, с таким арсеналом путешествовать в группе обременительно. Для спутников. Особенно если они видоки. И чем они сильнее, тем для них же хуже. Старьевщик сам понемногу привыкал и уже не представлял себя без амулетов, как извлеченная из раковины улитка. Может быть, не чувствуй он Давящего, стоило иногда отключать даже этот последний, в зубе, и являть на всеобщее обозрение тени своего нежного и боязливого сознания. Впрочем, это навряд ли.
К тому же оставались еще две стрельбы с неплохим запасом пороха и пуль практически на любой вкус. Включая хрустальную.
Одним словом, странствовать опять пришлось чуть ли не налегке.
В самом понятии «дальняя дорога» полно мистики. В дороге настоящее становится прошедшим после каждого шага. Вчера измеряется в километрах. Завтра грезится новизной. Новыми местами, новыми впечатлениями, новыми людьми. Будущим. Когда у человека нет будущего, значит, он остановился. Любая дорога меняет человека, и никто никогда не оканчивает свой путь таким, каким его начинал. Дорога, путь — да, это жизнь.
И чем тяжелее дорога, тем сладостнее отдых.
Убийца вел группу так, что его подопечные вовсю наслаждались жизнью — за несколько минут между ужином и провалом в сон.
Лыжню всегда прокладывал Богдан — он маячил впереди, шел по целине так уверенно, словно это остальные давили наст, а он скользил по накатанной. Внутренний компас Убийцы работал, как на гироскопах, — Вик поначалу, когда темнело, сверял армиллярную сферу со звездами и дивился точности направлений. Потом оставил эту затею — понял, что бесполезно искать погрешности, Да и попросту не успевал, усталость валила с ног практически мгновенно.
И отсутствию сновидений механист совсем не удивлялся. Чего там — даже разговаривать по пути не было ни сил, ни желания. С тоской вспоминал милые седалищу нарты и безотказных оленяшек.
В дороге Убийцы мистики не было никакой, а только эксплуатация и издевательство над организмом. И скорость. Или Богдан всегда так ходил? До Онеги. А потом точно так же, с языками на плечах, — до Ладоги. И по льду озера, без ориентиров, через торосы и сквозь непроглядную поземку — в никуда.
Потому что Валаам — это остров, и найти его в слепящей заснеженной пустыне не так просто. Но Богдан был другого мнения.
— Вслушайся, — посоветовал он Венедис в перерывах между завываниями ветра, — место очень старое, намоленное, должно чувствоваться издалека.
Девушка услышала — чистоту и свежесть, а когда неожиданно угомонилась вьюга перед группой покрытых лесом островов, чем-то похожим проникся и Старьевщик. Наверное, даже вечный раздражающий фон, выносимый для механиста, тут звучал потише.
Это что — святость?
— Не думаю, — возразила Венди. — Нечто другое. Как будто здесь недавно… проветривали.
Килим подтвердил — слишком ничего не слышно из того, что всегда есть. Однако, странно. Убийца непонимающе согласился — вот он ни грамма не чувствовал ни из того, что есть, ни из того, чего нету.
— Шевелим ногами к этим колокольням, мне ночевать под торосами не улыбается!
Зрению Богдана стоило позавидовать — различить выглядывающие то тут, то там над верхушками сосен полуразрушенные башенки Вик смог, только когда расстояние сократилось вдвое. Еще немного потоптав снег, механист определил, что одна из колоколен выглядит выше и ухоженнее — белый купол недавно подправлен, а рядом, пониже, виднеются еще маковки, отдаленно напоминающие минареты. Несомненно — обжитые, и вьющийся над ними дымок ожидания не обманывал.
Отряд прошел по узкой замерзшей бухте и поднялся по каменистому берегу к выстроенным квадратом древним кирпичным стенам, но ворота оказались заперты. Венедис дипломатично постучала.
Сверху из окон грустно поинтересовались:
— Досужими помыслами стези в обитель сию обрящете?
— Это пароль? — уточнил Старьевщик.
— Нет, — ответили сверху. — Пришли сюда зачем?
— Праведными, отец, помыслами, — уверила Венедис. — Ждать замерзли, когда отверзеся.
— Не юродствуй, — посоветовал голос. — Дерзкое в тебе помыслие. Но в попутниках и того хуже — в одном пустота исконная, а в другом рукотворная, лишь последний из вас мыслью прям. Разве только ему могут отверзеся врата обители Великомученицы Веры и Андрея Изгнанного.
— А остальных на морозе бросите? Не по-милосердному это.
— Что ж на морозе-то? Тут в околицах полно скитов заброшенных — хочешь, ночуй, а хочешь, насовсем оставайся. Места тут благостные — за год очищение нисходит. К нам через скит многие прижились.
Вымаливать очищение духа в какой-нибудь покосившейся часовне, да еще целый год, Старьевщика не прельщало. Венди и Убийцу, наверное, тоже. Вик оценил стены обители — три этажа кирпичной кладки, окна первых двух заложены камнем — когда-то это были жилые дома, построенные стена к стене, но теперь — неприступная крепость. Особенно — для четверых штурмующих.
— Мало ему года, отец, — возразила девушка и показала на Убийцу. — Он может и без спроса зайти, не вводи во грех.
Наверху вслушались. Прикинули, есть ли чего терять этому существу с исконной пустотой на душе. Помолчали.
— Так зачем, говоришь, заявились?
— Включить Машину!
Последовало молчание раза в два длиннее предыдущего.
— Включить… а совладаете ли?
— Тот, кого вы называете Андреем Изгнанным, — его учитель! — удостоился механист кивка Венедис.
Вик тихо хмыкнул — хоть где-то считается почетным ходить в учениках Дрея. Сверху тоже хмыкнули — был ли так почитаем Андрей, если его изгнали? Впрочем, Палыч рассказывал, что ушел сам. Его попросили, а ему было уже все равно.
— Подумать надо, — честно признались в обители.
И предложили явиться завтра. Мол, по тропке направо есть изба, досмотренная — в ней, бывало, останавливаются. Переночевать вполне сгодится. Троим. А Килима, чистого помыслами, могли бы и сегодня впустить — для расспросов. Если скрывать нечего — чего тогда опасаться?
— Без проблем, — согласилась Венди, а вогулу шепнула ничего не скрывать, особенно — про то, как Убийца со Старьевщиком уделали Сыновей ветра Эола.
Вот только что он мог рассказать, если все время уделывания провалялся в беспамятстве?
— Что думаешь, впустят? — спросил Вик, когда гостевую избу как следует протопили и механисту, разморенному теплом, чаем и окончанием безумной гонки, захотелось душевной беседы.
— Конечно, — не усомнилась девушка, — я же говорила, что Килим — это Голос. Я сначала не понимала его роль — вроде бы случайный проводник и никакими талантами не выделяется…
— А потом?
— Мы трое — инородны. — Венедис коснулась ладонями теплого бока печки. — Ты, механист, паранормален в этом мире, Богдан — часть прошлого, которого уже нет, я — статутная княгиня. В вашем измерении даже не знают такого титула.
Убийца усмехнулся — в том его прошлом гордое «князь» переродилось в пренебрежительное «князек», а про «статутных» действительно слышать не приходилось.
— Статутный титул — присвоенный за заслуги и не передающийся по наследству. Не родовой. Носить его почетно. Но речь о Килиме. Он настоящее вашего мира.
Четвертая карта — «Выбор».
— Мы его слышали почти всегда — голос настоящего. Помнишь: Рокин, Ясавэй, Себеда? Через них Настоящее приноравливалось к нам. Теперь Килим. Созерцательная позиция реальности в отношении к инородному…
Засыпая, Вик любовался склонившейся над картами Венедис.
Богдан, забившись подальше в угол, тренькал своей музыкальной шкатулкой. Иногда механист жалел чуть больше, чем обычно, о том, что починил этот несложный механизм.
А утром Килим постучал в дверь. Вместе с провожатым — бородатым мужчиной в черной шапке-клобуке, длинной, до пят, стеганой рясе и меховой безрукавке. По голосу — вчерашним собеседником.
