Василий Гавриленко - Тёплая птица

Я приподнялся на локтях. Марина лежала на спине, глядя в потолок. Луч света застрял в ее волосах.

-Марина.

-Андрей, я не хочу ни о чем говорить и думать.

Отвернулась к стенке.

Понятно.  Мне не впервой дожидаться казни, и то на душе паршиво. Разве к этому можно привыкнуть?

Почему саднит рука? Ах, да, вчерашнее посещение Киркорова… Я закатал рукав – синий след  от моих же зубов, кожа вспухла. Пальцы с трудом сжимаются в кулак. Как такими держать заточку?

            Держать заточку…  Это мысль игрока во мне, жителя Русских Джунглей. Целая жизнь – даже чуть больше, чем жизнь – прошла с тех пор, как я встретил Марину на Поляне.  И вот теперь мы умрем, и мое умение орудовать заточкой не поможет.

Черт! Неужели нельзя думать о чем-то другом, кроме как о смерти?

Каково это – сорваться в бездну с петлей на шее? Что будет там, за гранью?

Опять эта грань! Я уже думал о ней, после приговора трибунала, лежа на постели в квартире конунга Ахмата.

Что будет там, за гранью?

-Ничего не будет.

            Я вздрогнул – Марина прочла мои мысли.

            -Ты сказал это вслух, дурачок. За гранью ничего не будет. Теперь я это точно знаю.

            -Знаешь? Откуда?

            -Знаю – и все.

            Она заплакала.

            -Андрей, я не хочу умирать. Не хочу в пустоту, не хочу стать пустотой. Я хочу родить нашего малыша, кормить его грудью, беречь.

            -Так и будет…

            -Так и будет, - передразнила Марина. – Зачем ты лжешь? Как лгал Христо. Серебристая Рыбка?! Одна ложь! Вот она, Серебристая Рыбка, - она ткнула себя пальцем в живот. – Вот он – новый мир! А завтра его не станет.

            Ее слова, как плети.

            -Замолчи, - закричал я. – Закрой пасть, глупая баба! Я же сказал тебе – мы не умрем, значит, так и будет.

            Она принялась размазывать по щекам слезы.

            Я вскочил, вцепился в решетку.

            -Эй, там! Караульный! Караульный, мать твою!

Ключ заворочался в двери.

            -Че ты орешь, гнида? – рожа стрелка была помятой, как после сна на горохе. – Арматуры отведать захотел?

            -Боец, - взмолился я. – Выслушай, брат. Мне надо поговорить с отцом Никодимом…

            -А с хуем тебе не надо поговорить?

            -Постой, брат. Я друг главы ОСОБи, однажды спас ему жизнь, он не откажет. Передай.

            Дверь стала медленно затворяться.

            -Я заплачу тебе! – заорал я.

            Дверь с лязгом закрылась.

            -Ничего, скоро он принесет еду, и тогда я попробую еще раз.

            Марина с презрением посмотрела на меня.

            -Чего ты? – от бессилия я разозлился. – Вчера ты как будто была готова достойно умереть вместе. Или жалеешь, что не приняла предложение Киркорова?

            -Пошел ты.

            Марина снова отвернулась к стене, чтобы пролежать так до самого вечера.

            Вечером стрелок принес жратву, и я не заговорил с ним. Молча принял миску. Марина из своей ниши сверкала глазами и тоже молчала, пережевывая тварку.

            Когда стрелок забрал посуду и направился к двери, нестерпимо, до дрожи, захотелось крикнуть: «Постой!», но я не крикнул, провожая взглядом нашу последнюю надежду на спасение. Погас свет, хлопнула дверь. Вот и все. Дальше – только ночь и казнь.

            -Упрямый осел, - раздался в темноте голос Марины (в нем не было злости - только усталость).

            Да, Марина. Я знаю.

            Она снова заплакала, и я от бессилия снова прикусил свою руку.

            Боль снимает боль. Одна боль убивает другую.

            Кап-кап. Я представил, как ржавые капли разбиваются о камень. Одна капля, другая, третья… Дыхание Марины ровное, тихое: спит. Кап-кап. В окошке - несколько колючих морозных звездочек: значит, ночь. Капля набухает где-то на потолке, становясь все грузнее, наконец, срывается, ударяется о пол – кап! - разлетается на мельчайшие  брызги. Тьма, ни зги не видно, но я-то знаю, что так оно и есть.

             Киркоров стоит перед вальяжно развалившимся в кресле отцом Никодимом. На одном глазу певца Армии – черная повязка, на другом - нарост запекшейся крови. У отца Никодима почему-то нет бороды, и он одет в халат сотрудника ЯДИ прикрытия.

            -Ты просрал испытание, непретендент. Стрелком тебе не бывать.

            -Ваш крест,  я не за тем пришел к вам. У меня есть информация, которая может вас заинтересовать.

            -Едва ли.

            -Это касается возрожденцев.

            Лицо отца Никодима вытягивается, становится серьезным.

            Муть обволакивает говорящих, слышен только голос Киркорова:

            -Я вижу всполохи, ваш крест. Они кричат мне, что я люблю петь, люблю славу. И это правда. Резервация не вытравила из меня певца. Позвольте мне служить вам, служить Армии тем, что я умею лучше всего.

                                   Малышка, я твоя мышка,                                   Летучая мышка                                   И я тебя съем.                                   Счастье, зайка моя,                                   Лишь передышка                                  Единственная моя.

Пение Киркорова невыносимо. Замолчи.

-Андрей.

            Светом отраженная,            Я твой зайчик.

-Андрей!

            В тонком лунном сиянии – пятно лица. Широкого, как заходящее солнце.

            -Шрам!

            Гиганту-игроку, казалось, было тесно в промежутке между моей камерой и камерой Марины.

Виднеющаяся из-под прорванной кофты мускулистая волосатая грудь тяжело вздымалась, в уголках губ и на клочковатой бороде – засохшая слюна. Глаза Шрама блестели.

-Андрей, я за тобой, – прошептал он.

Испуганно вскрикнула Марина.

Гигант, вздрогнув, обернулся.

-Марина, это Шрам, - поспешно сказал я. – Он пришел спасти нас. Шрам, ключи у караульного.

-Хрен с ними, с ключами.

Игрок ухватился двумя руками за прутья решетки. На толстой, как ствол дерева, шее вздулись извилистые вены.

Металл поддался богатырской силе, лязгнув, переломился. Я поспешил скользнуть в образовавшуюся в решетке щель. Дьявол подери - свобода!

-Скорее, - поторопил я, и Шрам вцепился в решетку Марины. Девушка смотрела на него во все глаза. Ну, еще бы, - такого молодца не каждый день увидишь.

Освобождение Марины стоило Шраму больших усилий. Казалось, ржавые прутья вонзились в ладони, но гигант не замечал боли.

Шрам заскрипел зубами, свитер трещал на его спине. Лязгнуло железо, и один из прутьев покинул паз, оставшись в руках  игрока.

-Живей, Марина.

Я помог ей выбраться из клетки.

-За мной, - бросил Шрам, вытирая ладони о джинсы. Он направился к двери, пригибаясь, чтобы не врезаться в притолоку.

В комнатке охраны горела лампочка, освещая  навалившегося на столешницу стрелка. Его голова была свернута могучими руками, направленные в потолок стеклянные глаза отражали свет.

-Постой, Шрам.

Он обернулся. На широком раздвоенном лице - тревога, страх и недовольство.

Быстро обшарив труп стрелка, я снял с него кобуру с пистолетом.

-Теперь пошли.

Ночной морозный воздух, коктейль из снежинок и звезд, хлынул в легкие. До чего приятно! Может, стоило посидеть в застенке, чтобы испытать это?

На узкой улочке изгибались темные спины бараков, над ними чернел административный корпус Второй Базы, башня, где дозревают в теплицах овощи и заседает Лорд-мэр.

Марина прижалась ко мне, я обхватил ее рукой за талию. Выйди сейчас из барака стрелок полюбоваться на звезды либо поссать, - поднимется шум,  и мы пропали. Левой рукой я расстегнул кобуру – на всякий случай.

Шрам шагал впереди, поминутно оглядываясь.

            За бараками открылась вертолетная площадка. Машины спали, уныло свесив лопасти. Что задумал Шрам? Неужели… Это самоубийство!

            Он остановился у одной из машин, огляделся.

           Черт, значит, и вправду…

Но я ошибся: Шрам и не думал использовать для побега вертолет.    

-Ага!

            Кинулся к сугробу, принялся расшвыривать во все стороны снег, подняв маленький буран.

            -Ну-тка, подмогните.

            Под снегом - канализационный люк, точь-в-точь такой, как тот, через который мы с Мариной когда-то проникли в Резервацию.