Игорь Николаев - Там, где горит земля

— Мы не поедем дальше, — с угрюмой решительностью сказал невысокий, коренастый мужик в заплатанном противохимическом комбинезоне – командир полка. Он был без перчаток, и Иван заметил, что руки говорившего почти черные от глубоко въевшегося масла.

Ночь все ещё не закончилась, но темнота нерешительно уступала место свету, но не солнцу, не первым утренним лучам. Этот свет был сотворен человеком. На севере широкая полоса неба вдоль горизонта сверкала огненными вспышками – невидимые тучи отражали отсвет пока ещё невидимого яростного боя – взрывы и огонь. Танкисты продолжали сражаться и ночью, с неослабевающим ожесточением. Время от времени в небе слышался хорошо знакомый визг реактивных двигателей, похожий на тысячекратно усиленный скрип разрываемой бумаги. В направлении самолета тянулись огненные хвосты зенитных ракет, перемежаемых нитями трассирующих очередей, похожих на пригоршни мелких углей. Иногда сбивали, чаще – нет.

— Не поедем, — глухо отозвались повылезавшие из кабин шоферы и механики. Их голоса звучали словно рокот моря – без особой угрозы, без надрыва, но со стихийной неумолимостью.

Иван стиснул зубы, до скрипа, до крошащейся эмали. Въевшиеся в плоть и кровь привычки советского человека подвели его. Терентьев поневоле спроецировал на свое детище – дорожные войска – опыт Великой Отечественной. И совершенно не подумал, что мобилизованные по чрезвычайному призыву тыловики Империи – не шоферы ленинградской Дороги Жизни. Это люди, выхваченные из мирной жизни, брошенные в чистилище, откуда уже видны адские врата. И им очень страшно, а выучки и воинской солидарности пока ещё не хватает, чтобы давить животный ужас волевым усилием.

Сейчас, задним умом, Терентьев понимал, что ехать на восьмой опорный в сопровождении всего лишь двух солдат было неразумно. На охрану собственно терминала надеяться не приходилось – они были испуганы и деморализованы не меньше «дорожников». Здесь требовался по крайней мере взвод «заградотрядовцев» и пара заместителей, но Иван ожидал, что придется главным образом координировать, а не выступать агитатором перед враждебным окружением, чтобы «распропагандировать» их, как в Гражданскую.

Сколько ещё таких мелких ошибок с большими последствиями сделано по всей стране, всей армии, с тоской подумал Иван. Не по злому умыслу, а просто потому, что нельзя предвидеть все и быть заранее готовым ко всему. И не приведет ли их совокупность к той самой соломинке из притчи о верблюде?..

— Посмотрите сами, — коренастый комполка указал на север, в направлении прерванного маршрута колонны, затем перевел руку на запад. Там, на расстоянии километров тридцати – ночью определить было трудно — словно крутился странный смерч, огромная воронка, невидимая сама по себе, но пронизываемая красным свечением, которое обрисовывало её форму лохматыми щупальцами. В том месте, куда упиралось основание смерча, разливалось красно–белое свечение, какое можно увидеть в домне, полной расплавленного металла – что туда ни брось, все испарится, ещё до того, как коснётся поверхности. Поднимись Иван выше, он мог бы увидеть множество мелких кострищ, рассыпавшихся в виде неправильного эллипса вокруг «белой» зоны – это горела трава, кустарник, попавшие под тепловой удар здания, техника. Но Терентьев видел только мутно–жёлтый пляшущий свет, исходивший словно от самой земли.

— Мы все понимаем, — даже с какой‑то участливостью сказал кто‑то в стороне, с нашивками работника дорожно–ремонтной службы. – Плохо там нашим приходится… Но дорога слишком тяжкая.

Как будто иллюстрируя его слова, начался очередной артобстрел дороги. Снаряды ложились со строгой периодичностью, по пять–семь в залпе, рассыпаясь в воздухе огненным дождём фосфорных капель или мелкой шрапнели. До головы колонны обстрел не доставал и на опытный взгляд бил скорее по психике, представляя не слишком значимую опасность для тяжелых большегрузов. Но выглядело очень впечатляюще.

— Надо отступать, — с уверенностью, словно успокаивая кого‑то, сказал командир автополка. – Того и гляди, скоро жахнут новым атомом, или прорвутся оттуда, — он махнул в сторону недалёкого «гриба». – Только машины и груз зря потеряем. Отступим, закрепимся по–новой.

— Некуда отступать, — машинально ответил Иван, лихорадочно перебирая возможные действия. По всему выходило, что пугать, взывать к совести – бесполезно. Это не взрыв эмоций, а продуманный отказ, под который даже подвели некую идеологическую основу. Дескать, не просто занимаемся саботажем, а на пользу общему делу.

— Ну как же некуда? Даже не в России ещё, — удивился командир.

— Не пойдем, — подытожил ремонтник. – Чтобы вы ни говорили, господин инспектор, все равно не пойдем. Один вред и опасность будет.

За спиной Ивана стоял броневик, а в броневике был готовый к стрельбе пулемет. Одно движение, и стрелок откроет огонь. Но будет ли толк?.. Даже если запуганные дорожники не откроют ответный огонь из тех же зениток, которые за несколько секунд превратят броневик в решето… Чтобы восстановить дисциплину и погнать конвой дальше, понадобится время, много времени. Кто‑то кинется наутёк, кто‑то просто бросит машину. Движение окончательно станет, а этого нельзя допустить ни в коем случае.

— Есть куда отступать, говоришь? – инспектор сделал последнюю попытку воззвать к здравому смыслу. – Немцы думали так же. И Германского Союза больше нет. Французы думали. Франции больше нет. Как далеко готов отступать ты?

Он медленно обвёл взглядом окруживших дорожников. Те молчали, сомкнувшись непроницаемой стеной глухого, враждебного отторжения. Одинаковые лица, серые и невыразительные в пляшущем огне вспышек и пожаров, одинаковая печать страха и решимости на каждом. Страх одновременно придал им твердости в намерении избежать опасности сейчас, и отшиб рассудок настолько, что вопрос «а что будет дальше» отсекался сразу.

Иван буквально кожей почувствовал, как сжались пальцы на гашетках пулеметчика в башне броневика. Шагнуть в сторону, пригнуться, одновременно командуя «огонь!». И будь, что будет…

— Сами бы туда пошли… а то хорошо из тылов и задов командовать… — проворчал кто‑то из тени, отбрасываемой высокой кабиной ближайшего тяжеловоза.

Иван усмехнулся, горько, скверно, скаля зубы в безрадостной улыбке.

— Я – пойду, — четко, ясно произнес он. – И мне не придется объяснять моей убиваемой семье, почему я бежал и бросил товарищей в беде. Почему допустил врага к своему порогу. А вы – трусливые зассанцы – бегите. И ждите трибунала, который вас даже судить не станет, сразу вызовет расстрельную команду.

И он пошел по дороге.

— А мы? – растерянно донеслось вслед с какой‑то детской обидой.

— А вам пусть будет стыдно, — бросил через плечо Терентьев.

— Вы куда, инспе… вашбродь! – позвал кто‑то с бесконечным недоумением.

— Туда, куда зассанцы не ходят. Там место только людям, — ответил инспектор.

Идти оказалось не то, чтобы тяжело, скорее нудно–утомительно. Дорога была в скверном состоянии, приходилось высоко поднимать ноги, чтобы не споткнуться. Иван снова безрадостно улыбнулся, на этот раз архаичному и забавному «вашбродию». Вот уж воистину забавно – на старости лет, после долгой службы в советском государстве, слышать в свой адрес «господин» и даже «вашбродь».

Очередной огненный цветок рассыпался безобидным на вид фейерверком впереди–справа. В нос ударил острый, непередаваемый запах фосфора, смешанный с уже привычной вонью сгоревшей пластмассы и газойля. Иван мерно шагал, без лишней спешки, сохраняя достоинство, но при этом не задерживаясь. Это единственное, что ему оставалось – постараться увлечь собственным примером. Обстрел усилился, снаряды рвались один за другим. Одни далеко и совсем не страшно, другие – опасно близко к дороге. В воздухе визжал металл осколков и шариков шрапнели, впрочем, их было маловато, все‑таки плотность обстрела оставляла желать лучшего.

Шаг за шагом… Вперёд, только вперёд. Иван не оглядывался, понимая, что лишь непоколебимая уверенность, то, что здесь назвали «харизматической силой» может победить чужой страх. А сильные люди не оглядываются, чтобы посмотреть – идёт ли кто‑нибудь за ними.

Он посмотрел вверх, в небо, начинающее сереть, на ходу незаметным движением проверил, на месте ли противогазная маска. Иван обошел большое пятно, курящееся вонючим дымом – след фосфорной бомбочки. Зажигательная смесь уже прогорела, но ступать на раскаленную поверхность не хотелось даже в сапоге на толстой подошве. Жёсткая стоячая ткань комбинезона шуршала и поскрипывала при каждом движении.

«Скерлы–скерлы, костяная нога…$1 — от этого скрипа вспомнился обрывок из сказки, которую он слышал в далёком детстве и давно забыл. Вновь завыли приближающиеся снаряды, невидимые в темноте. Серия взрывов прогремела совсем в стороне. Терентьев вдохнул поглубже, выравнивая дыхание, чуть сбитое в меру быстрой ходьбой и тут же сбился с шага, едва не упав. Он захлебнулся на вдохе – что‑то острое быстро и глубоко кольнуло под ложечку, разбежалось по диафрагме острой болью. Осколок пробил комбинезон и нейлоновую поддевку, глубоко уйдя в тело.