Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна - Дэн Абнетт
И все же это напоминало борьбу с приливом, а Орлов, несмотря на всю мощь, было всего пять дюжин.
Мы запросили подкрепления. Гет обещал их предоставить, но он находился далеко на орбите, на своем корабле в тылу флотской блокады — на случай, если все пойдет плохо.
Первым, кто поддался Терзанию, был капитан моего 7-го взвода. Он как-то просто упал и забился в лихорадке. Мы отвезли его в госпиталь Пиродии Поляр, которым руководил Субъюнкт Валис, ротный апотекарий Орлов Обреченности. Через час капитан умер. Его кожа покрылась волдырями и нарывами. Глаза вытекли. Он разломал свою койку на куски и одним из них попытался убить Валиса. А потом истек кровью.
Знаете, как это было? Кровь текла из всего его тела, из каждой поры, каждого отверстия. Он превратился в мумию, когда это все закончилось.
На следующий день после смерти капитана заболели еще шестьдесят человек. Потом — еще двести. Потом — тысяча. Большинство умирали в течение нескольких часов. Другие держались… несколько дней, покрытые волдырями и охваченные болью.
Люди, которых я знал всю жизнь, на моих глазах превращались в мешки с костями. Будь ты проклят, Сарк, за то, что заставил меня это вспоминать!
На седьмой день болезнь добралась до Фанчо. На девятый — до гражданских. Валис приказал ввести карантин, но это не помогло. Он работал сутками напролет, пытаясь найти вакцину, остановить смертельную инфекцию.
На десятый день жертвой болезни пал один из Орлов Обреченности. Пораженный Терзанием, расплескивая кровь из решеток шлема, он убил двоих своих товарищей и девятнадцать моих бойцов. Болезнь пробилась даже сквозь печати чистоты Астартес.
Я заглядывал к Валису, надеясь услышать хоть что-нибудь хорошее. Он организовал в госпитале лабораторию. Там в колбах и дистилляторах хранились образцы крови и тканей. Апотекарий говорил, что Терзание будет остановлено. Он объяснял, что зараза не может разноситься в таком морозном климате, потому что для инкубации и распространения здесь слишком холодно. Он также верил, что она не сможет развиваться при свете. И потому приказал развесить множество светильников по всему городу, чтобы разогнать темноту.
Никакой темноты. В месте, где и так не было ночи, ее изгнали даже из закрытых комнат. Все вокруг сияло. Возможно, вы теперь понимаете, почему я избегаю света и предпочитаю сидеть в темноте.
Запах гниющей крови сбивал с ног. Валис работал, но безуспешно. На двадцать первый день я потерял тридцать семь процентов личного состава. Фанчо погибли почти все. Двенадцать тысяч гражданских умерли или умирали. Заболели шестеро Орлов Обреченности.
Вот вам факты, которые вы так хотели узнать. Чума выживала в климатических условиях, которые должны были ее убить. Мы не могли обнаружить способы ее передачи. Она не поддавалась никаким попыткам ее сдержать или ограничить. Не помогали ни карантин, ни зачистка зараженных зон огнеметами. Она была невероятно заразной. Даже космодесантники не чувствовали себя в безопасности. Заболевшие умирали в муках.
А потом одному из Орлов удалось прочитать богомерзкую надпись на одном из знамен Хаоса, развешенных за стенами.
Там было…
Там было одно слово. Одно мерзкое слово. Единственное проклятое, богохульное слово, которое я пытаюсь забыть всю свою жизнь.
V
Я вытянул шею в направлении темного дверного проема:
— Что за слово? Полковник, что это было за слово?
Он с большой неохотой произнес его. И то, что прозвучало, оказалось вовсе не словом, а непотребным бульканьем, иногда перемежавшимся согласными звуками. Имя-сигил чумного демона, одна из девяноста семи Мерзостей-Которые-Не-Могут-Быть-Записаны.
К горлу подкатила тошнота. Я отскочил, опрокинув стул. Калибан взвизгнул. Монахиня упала в обморок, а послушник сбежал. Баптрис отступил на четыре шага, развернулся, и его тут же обильно вырвало.
Температура в коридоре упала на пятнадцать градусов.
Шатаясь, я попытался поставить перевернутый стул на место и подобрал печатное устройство, которое послушник сбил, убегая. В том месте, где машина записала слово, пергамент начал дымиться.
Из множества камер донеслись вопли и стенания. А потом вырвался Йок.
Сидя в соседней камере, он внимательно слушал наш разговор, прижимая иссеченное шрамами лицо к прутьям клетки. И теперь эта решетчатая дверь, вырванная из креплений, загрохотала по полу коридора. Бывший гвардеец в ярости выскочил наружу и ринулся к нам.
Я не сомневался, что он хочет меня убить, но мои ноги отказывались двигаться. И тогда Калибан, благослови Император его отважное сердце, бросился на него. Мой преданный сервитор поднялся на коротеньких задних лапах и вскинул передние конечности, усиленные бионикой, в предупреждающем жесте, — так он возвышался над полом больше чем на три метра. Он растянул губы и зашипел, показывая длинные стальные клыки.
Роняя клочья пены с оскаленных зубов, Йок отбросил Калибана в сторону. Сервитор оставил в стене солидного размера вмятину.
Йок метнулся ко мне.
Я сумел поднять посох и нажать маленький рычажок под навершием.
Из наконечника вырвался поток электрических разрядов. Сумасшедший гвардеец задергался и упал. Продолжая корчиться, он лежал на полу и невольно обгадился. Баптрис поднялся на ноги. Вокруг завывали тревожные сирены, а послушники спешно забегали в коридор, таща с собой смирительные рубашки и шесты с захватами.
Я поднялся на ноги и посмотрел в темный проем:
— Полковник Эбхо?
Дверь захлопнулась перед моим носом.
VI
На сегодня с расспросами было покончено. Брат Баптрис, несмотря на мои возражения, остался непреклонен. Послушники проводили меня в комнату для гостей на третьем этаже. Беленые стены, жесткая деревянная кровать и маленький письменный стол — вот и вся обстановка. Окно в свинцовой оправе выходило на кладбище и джунгли.
В смятении я мерил комнату шагами, пока Калибан распаковывал мои вещи. Я был
