Дважды рожденный (СИ) - Антон Юрьевич Перунов
Что-то насторожило, когда краем глаза увидел быструю тень. Может, показалось? Сначала голоса, теперь видения. Но нет, что-то или кто-то приближался. Подняв оружие, быстро повернулся в сторону новой угрозы. Перед ним стоял, скаля полную острых клыков алую пасть, мордастый зверь, чем-то напоминающий крупную гиену с пятнистой, рыжевато-бурой, в цвет с окружающим пейзажем, клочкастой шерстью. Они встретились взглядами, и монстр нагло зарычал, предупреждая, чтобы никто не мешал ему лакомиться свежатиной. За ним трусцой тянулось ещё несколько отвратительных особей. Стая.
— Не боитесь меня? А зря. Людей надо по-христиански земле придать, нечего вам тут делать, твари.
Он выстрелил, не поднимая ствол, от бедра. Показалось даже, что зверь понял его жест и почти успел отскочить. Сообразительный монстр. Но почти в таких делах никогда не шло в зачет. Когда не в меру борзый вожак с двумя пулями в тяжелой черепушке отъехал в край вечной охоты, остальные, потеряв кураж, трусливо скуля и поджав куцые хвосты, ретировались, резво перебирая длинными сильными лапами. Правда, далеко не ушли, притаившись за кустами в полусотне шагов. Запах свежей крови притягивал их магнитом.
От резкого движения справа по ребрам ножом резанула боль.
— Ох тыж…К бабке не ходи, зацепил мне бочину утырок, — прошипел он.
Одно было несомненно хорошо, бронежилет выдержал, но гематома под ним образовалась порядочная. Утерев рукавом мокрый от выступившей испарины лоб, воин отправился дальше. И наткнулся на первый по счету труп: того самого главаря. Тот застыл, повалившись на спину и широко раскинув руки. Его стеклянный взгляд смотрел в выцветшую синь неба.
— Шустрый гад. Был… И как он успел в меня выстрелить? Хорошо, самым краем задел, считай, промазал.
Ребра болели все сильнее. Радовало одно — кровотечения не наблюдалось. И это было действительно хорошо, потому что никакой аптечки и анестезии в подсумках, сколько он не искал, не обнаружилось.
— К доктору не ходи — трещины в костях или ушиб честно заработан. Местные вояки, видимо, совсем бессмертные, даже без стерильного бинта на войну ходят.
Неподалеку от бандита лежало еще одно тело, но его среди налетчиков Двойдан не видел, что-то знакомое было в его обезображенном выстрелом в упор лице.
«Это… дядька Мин… — прошелестело в его сознании, и тут же память подбросила как в калейдоскопе череду воспоминаний».
— Эх, говорил же тебе, что опасно, что чувствую засаду, — вырвались горькие, полные упрека слова. И сам же осекся, пораженный.
«Стоп, это когда такое было, я же вижу его впервые? — заметалась в голове пока еще неясная мысль».
Двойдан потряс помутневшей головой и крепко стиснул ее ладонями: «Крыша поехала? Или как это понимать? Память того, в чье тело я заселился? И чего делать? Ладно, будем посмотреть. Одно ясно, этому Мине, вот же имечком родители наградили, уже не помочь, он точно двухсотый, надо осмотреть остальных, вдруг кто живой. Двигаем дальше».
Впереди валялись раскиданные взрывом гранаты тела. Легли плотной группой. Однозначно мертвые. Его рук дело. Двоим, которые от осколков убились, он еще и контроль провел под конец перестрелки, действуя на одних рефлексах. В бою оно так бывает. Действия все на автоматизмах и наработках. Голова должна быть свободна. Сейчас, глядя на трупы, никаких особых чувств не испытал, оно и привычно уже за столько лет на разных войнах. Да и жалость к врагам он давно оставил политикам и истеричкам. Тем более, что умерли они легко. Незаслуженно легко.
Рядом в побитых осколками кожаных мешках лежал груз, «так нужный семье», — опять всплыло в сознании. «Стоп, — захотелось крикнуть ему, — о чем вообще речь?»
Внезапная вспышка боли пронзила тело. На него навалилось сразу и очень много. Придавило словно глыбой, жестокой перегрузкой в 7g, вынудив опуститься на колени под огромной, неподъемной тяжестью. Как горная лавина накрыла. До невозможности дышать, до темных кругов в глазах, до потери сознания. Боль, безысходность, одиночество, тоска и горечь от потери близких рвали его на части. Хоть волком вой, так плохо. Все это стало его собственным. И ни петь, ни свистеть. Безнадега.
— Нет, так не пойдет, — с неожиданным спокойствием произнес он вслух.
Зарычав от сверх усилия, словно мифический Атлант, держащий на плечах небо, распрямился и поднялся на ноги.
— Я тебе еще расскажу о лучшей работе на свете. Это такое… закачаешься. Жизнь только начинается. Из этой мутной истории выбрались, дальше пойдет веселее, — надсадно дыша, сам не понимая кому, с трудом смог выговорить он.
Тело пробил судорожный озноб. Сознание отрешилось от боли, и он отчетливо увидел себя со стороны, будто глядя старый фильм, снятый ради единственного зрителя посреди этой каменистой, выцветшей под жарким солнцем пустыни.
Безусый вихрастый юнец, весь в пыли и копоти недавнего жестокого боя, с воспаленными, горящими от боли глазами видел в зеркальном отражении себя, только взрослого — летчика, офицера и воина, до конца выполнившего свой долг, не проигравшего ни одной схватки, кроме последней, в той, другой жизни.
— Я понял. Я — это он, а он — это я. В прежней жизни погибший, и вновь рожденный здесь. Все это мое, и всегда было моим.
Он встряхнулся и огляделся вокруг. Сознание прояснело, появилось ощущение легкости. Теперь все встало на свои места. Появилась негромкая, сдержанная радость от ощущения небывалой прежде цельности, от удивительной полноты новой жизни.
Теперь пришло время вспомнить все.
Стать дваждырожденным.
[1] Карагана гривастая (верблюжий хвост, чапыжник гривастый) — желтая акация, древовидный кустарник. Побеги густо усажены колючками длиной до 7 см с острыми шипами. В Мире принято называть караган или чапыжник.
Глава 4
Говорят, что в минуту смертельной опасности перед мысленным взором человека проносится вся его жизнь. А сейчас, в режиме синхронного показа, Марту Вахрамееву явились две — нынешняя и прежняя, без изъятий и купюр. От и до. Лица родных и друзей, яркие моменты счастья, минуты принятия важных решений, полустертые, а то и вовсе накрепко забытые обиды, ошибки и горести (их люди куда чаще предпочитаем вытеснять из памяти), с какой-то космической скоростью и полнотой разворачивались в его голове. Проносясь бешеным галопом, они не исчезали, а занимали каждый свое место. Чердак у дваждырожденного оказался вместительный. Вот так и вышло, что, спустя какие-то минуты по часам внешнего
