Грэй Грин - Прощание с Баклавским
– Спасибо за заботу, господин Баклавский, – процедил «отец правого берега». – Патрик поправился, взялся за ум, я помог ему устроиться в Механический. Золотые руки, станет хорошим мастером.
Да, подумал Баклавский, среди «перчаток» прорастает своя белая кость.
– Вспомнил нашу давешнюю беседу, Бенедикт, про вашего знакомого умельца-антиквара…
Шульц внимательно молчал.
– Есть у меня фамильная шкатулка со сломанным замком. Внутри громыхает что-то, а что, не пойму. Разобрало любопытство, что ж там мои предки заперли, но ломать жалко. Вспомнил про вашего мастера, думаю, вдруг он смог бы внутрь заглянуть, не открывая шкатулки. А то если там какая ерунда, так не стоит и возиться.
Шульц продолжал молчать.
– Замок-то больно крепкий, одноногого мастера работа.
– Сильно приспичило? – наконец спросил Гибкий. – До вечера потерпит?
– До вечера – умру! – засмеялся Баклавский. – Задушенный любопытством. Хорошо бы пораньше, пока держу себя в руках.
– А шкатулка большая?
– Она из нескольких секций. Каждая с вашу «Сигарную Коробку».
Шульц не сдержал смешка. Если даже линию прослушивали, вряд ли кто-то вспомнил бы его первый паровой катер, сгоревший в самом начале войны с сиамцами за Новый порт. Рубка «Сигарной коробки» была инкрустирована сандаловым деревом, и Шульцу иногда снился запах пожара.
– Чему удивляться, господин Баклавский? Так часто с товаром бывает: то вещь стоит, годами никому не нужная, то вдруг на нее словно кит посмотрит, и прямо из рук ее рвут. Если антиквар сейчас в городе, то куда ему подъехать?
– Время утреннее, мне удобнее будет встретить его в порту, у головной конторы…
С языка чуть не сорвалось «Буду признателен», но это было бы явно лишним.
Шульц, не прощаясь, повесил трубку. Ну, Лек-Фом, отступать теперь некуда? Баклавский перевел дух.
Перед ним на столе так и лежало вечное перо Савиша, напоминая еще об одном незаконченном деле. Баклавский выдернул из-под пресс-папье лист «пневмы» и застыл над ним с занесенным пером.
«Прямо день воспоминаний! Не хватает только Мейера. После Механического из нас один Казимир пошел проторенной дорогой. Получил образование и применил его в деле – в собственном деле, под чутким руководством всесильного отца. Мейер подался в сыскари, меня занесло в Досмотр, а Остенвольфа потянуло на военную романтику. И никогда не узнать, что и в какой момент в нем надломилось… Врут газеты, врут министерские, врут придворные. Умник-Октавио, патриот и просто честный человек, гонит железных тварей и вылезшее из сельвы зверье на собственных пехотинцев…
И поэтому я не знаю, что написать тебе, Остенвольф. Не видя твоей цели, не могу угадать помыслов. А ты никогда не позволял себе действовать нелогично. Ты же Умник».
«Октавио», – вывел Баклавский, и тут же случайная чернильная капля испортила лист. А под промокашкой – расплылась корявой каракатицей.
«Октавио, – написал Баклавский на новом листке. – Каждого из нас ведет собственный долг. Не оскорбляй нашу дружбу. Ежи».
Звякнул колокольчиком. Попросил Чанга позвать Савиша. Свернул «пневму», убрал в чистый картонный патрон с красной полоской срочности, аккуратно надписал крышку, и, опустив цилиндр в приемник, с силой дернул рычаг отправки. Короткое послание отправилось в путь до ближайшего узла связи. Там оператор выудит его из груды ординарных сообщений, перекинет на другой узел, за реку, и еще один оператор вне очереди вложит патрон в отправной затвор, выставит на медных верньерах трехзначный код адресата, и цилиндр снова заскользит по душному нутру труб, опутавших Кетополис. На далекой окраине города, скорее всего, письмо не выпадет в ящик ничего не подозревающего обывателя, а исчезнет по пути. У аккуратного распила в трубе пневмопровода кто-то неприметный и терпеливый вздохнет с облегчением и, сунув цилиндр за пазуху, отправится в путь…
А может быть, все пойдет не так и уже через четверть часа письмо ляжет на стол Канцлеру. Баклавского это почти не волновало.
Савиш, как обычно, казался озабоченным происходящим куда более своего шефа.
– Ну как? – спросил он с тревогой в голосе.
Баклавский пожал плечами.
– Это был Любек, да?
– Казимир. Старший сын.
– И?
– А какое может быть «и»? Объяснил ему, что на двор Его Величества особого влияния не имею.
– М-м… – Савиш совсем занервничал. – То есть держим груз до последнего?
– Угу! – Баклавский вытянул из хрустальной вазочки ванильный сухарь и смачно отгрыз край. – А еще я все думаю, как бы в эти китовы ящики заглянуть…
– Ежи! – Брови Савиша встали домиком. – Мы же давние друзья, послушай меня хоть раз! Ну нету же никакого смысла цепляться за этот хлам! Ты поругаешься и с Любеками, и с таможней, и с канцелярией – зачем, ради всего святого?! Можешь быть уверен, я поддержу тебя во всем, но к чему нам навлекать на свои головы неприятности? Все равно за две недели не переделать мир, а что будет дальше? Как жить? Объясни мне!
Баклавский сжал губы. Он не любил высокопарных заверений в преданности, необдуманных клятв, пустопорожних обещаний. Тани Па очень хорошо научила его жить одним-единственным днем – нити судьбы так легко выскальзывают из рук…
Савиш с видом соболезнующего родственника примостился в гостевом кресле. Вдруг хлопнул себя по лбу.
– Со всей этой кутерьмой, Ежи, я забыл самое главное.
Выудил из нагрудного кармана маленький желтоватый конверт и положил его перед Баклавским.
– Что это?
– Я же еще и из-за этого приехал. Утром мимо прошла черная лодка. Морячок принес, сказал, тебе в руки. Я думаю, ответ от нее.
Баклавский почувствовал, как сердце забилось сильнее. Другой так взволновался бы, открывая любовное послание. Но господина старшего инспектора в этот момент интересовали совсем другие вещи.
Который год ему не удавалось найти контакт, заключить подобие договора с плетельщицами. Добрая треть Стаббовых пристаней, вся северная сторона залива, находилась под контролем этого загадочного клана. Плетельщицы обладали серьезным влиянием в том числе и в криминальном мире. И Гибкий Шульц, и Дядюшка Кноб Хун не могли игнорировать интересы Белой Хильды, слепой старухи, главы клана. Очень немногие могли похвастаться тем, что видели ее воочию, да и половине из этих немногих веры не было никакой.
Баклавский надорвал конверт и взял из бювара костяной газетный нож. Аккуратно разрезал плотную дорогую бумагу и извлек на свет… театральный билет. Савиш с любопытством нагнулся над столом:
– «Коральдиньо» в «Ла Гвардиа». Второй ярус, западная ложа, первый ряд. Неплохо, неплохо! Когда последний раз изволили посещать спектакли, господин инспектор?
Баклавский поцокал языком, внимательно читая.
– Это же сегодня! Смотри, сегодня в час! Что за время такое?
Савиш тоже посмотрел в билет.
– Это не спектакль, Ежи. Прогон. Генеральная репетиция. Мероприятие для тонких ценителей. Неужели вы с Хильдой будете шушукаться под монологи Тушинского?
Баклавский перевернул билет.
«Займите место, когда уже погасят свет. Не вздумайте прийти в мундире. Постарайтесь не привлекать излишнего внимания – оно неприятно обеим сторонам. Жду Вас. Энни».
Неровный, расползающийся почерк, кривые строчки. Будто тот, кто писал, не потрудился открыть глаз.
– Что еще за Энни? – удивился Савиш.
– Ты многих плетельщиц знаешь по имени?
– Никого… То есть одну. Хильду.
– Думаю, что эта Энни – кто-то из приближенных. Понятно, что разговора в театре быть не может. Послать, что ли, тебя? Для симметрии?
Конечно, подобную встречу Баклавский не перепоручил бы никому. Он шутил, но Савиш этого не понял.
– Что ты, Ежи, – испуганно сказал он. – Я плетельщиц с детства боюсь. Будь моя воля, на пушечный выстрел не подошел бы!
– И этому человеку я доверил Мертвый порт, – усмехнулся Баклавский. – Поезжай к себе. Может, заскочу после обеда. Расскажу, каков Тушинский.
Савиш рассмеялся:
– Если его сегодня утром не пристрелили. Нашелся дуэлянт великий!
Баклавский давно приметил в помощнике эту странную черту – на ровном месте, ни с того ни с сего, язвить по поводу малознакомых людей. Но друзьям полагается прощать мелкие вольности. Слишком их мало, нельзя разбрасываться по пустякам.
Савиш засобирался, что заключалось в обхлопывании карманов, хаотичных метаниях по кабинету и закатывании глаз, будто это помогало вспомнить что-то важное.
– Вроде все! – наконец заявил помощник.
– Угу, – подтвердил Баклавский. – Твое перо…
Перед шлагбаумом на въезде в охраняемую зону порта урчал элегантный «Астин». Из будки охраны опасливо выглядывал патрульный. Окна мобиля были черны как ночь, за стеклом едва угадывался профиль водителя и пассажира.
Баклавский подошел к мобилю. Задняя дверца приоткрылась. В проеме мелькнула полосатая брючина и крепкая мужская кисть, затянутая в желтую лайку.
