Владимир Ильин - Последняя дверь последнего вагона
— Что, профессиональная память на голоса? — решаю съехидничать я.
— Что есть, то есть, — скромно подтверждает Слегин. — Ну, рассказывай, без вести пропавший: что там у тебя стряслось?
— Да ничего особенного, — вру я. — Просто решил вспомнить старого приятеля… Почему бы мне, думаю, не позвонить, покалякать о том о сем? Ну вот, взял и позвонил…
— Не темни, Лен. Целый год Слегин был тебе нужен, как лысому расческа, а сейчас вдруг, значит, понадобился?.. Не бери пример с тупых уголовников, которые любят отпираться, даже когда их прижмут к стенке, а лучше колись сразу, чтобы сэкономить время себе и мне.
— Ладно, — усмехаюсь я. — Колюсь, колюсь… Как полено об колено. У меня к тебе действительно есть важный разговор, но не по коммуникатору. Как бы нам с тобой пересечься?
— Ну, это не проблема. Ты же из Москвы сейчас звонишь, правильно?
— Какая проницательность! Сразу чувствуется, что говорит профессионал сыска.
— Какая там к черту проницательность! Просто у меня тут один приборчик имеется, который мгновенно определяет местонахождение любого, кто звонит мне по служебному номеру.
— Интересно, где вы, господа начальники, находите себе таких секретарш? — изумляюсь я.
— Там же, где вы, аномальщики вшивые, находите своих зеленых человечков! — парирует без промедления Слегин.
Не разговор, а матч в пинг-понг!
Совсем как в Инске… Тогда мы со Слегиным тоже шутливо пикировались с момента очного знакомства, почуяв друг в друге родственную душу.
Мне вдруг становится легче. Когда после долгой разлуки встречаешь людей, с которыми тебе когда-то было легко и хорошо, то невольно начинаешь молодеть. Хотя бы душой — и то хлеб…
— А ты сейчас в Интервиле? — уточняю я.
— А где же еще? Ты же знаешь, где мы базируемся. Так что давай садись на самолет, джампер или тройку гнедых и гони сюда…
— Нет, Слегин. Будет лучше, если ты меня навестишь. Я тебе потом все объясню.
Опять пауза. Потом Булат сочувственно-скорбно
интересуется:
— Послушай, Лен, а ты случайно не жениться надумал?
— Что-о?! — возмущаюсь я. — С чего ты взял? Неужели я похож на идиота, которому хочется второй раз наступить на грабли?
— Да это я так, в порядке рабочей версии, — поясняет Слегин.
— И потом, никто за меня сейчас не пойдет, — продолжаю притворно сердито я. — Какая же дура согласится выходить замуж, если ей будет постоянно грозить роль вдовы?
— Ах, вот как? — Теперь это говорит не тот плейбой, который убивал время в роскошных апартаментах, а по меньшей мере герой-шериф перед схваткой с бандой, оккупировавшей городок на Диком Западе. — Тогда завтра же жди меня в гости!..
Глава 3. СПИРАЛЬ СЖИМАЕТСЯ
В Управление мы возвращаемся уже под утро. Ригерт первым покидает машину и первым взбирается на крыльцо, чтобы заботливо распахнуть передо мной трехсоткилограммовую дверь из черного бронестекла. Такое проворство не может не вызвать восхищения, ведь сам Ригерт весит немногим меньше двери. А объясняется оно тем, что мой «телохранитель» все больше видит во мне этакого идола, с тех пор как на его глазах я оживил безнадежный труп. Безнадежный потому, что у трупа не было головы. Ее оторвало взрывом вакуумной гранаты, которую какой-то любитель фейерверков метко швырнул из машины на ходу в длинный подземный переход на Старой площади. Был утренний час «пик», когда переход плотно забит спешащими на работу людьми, и то, что образовалось в тесном туннеле, напоминало некое блюдо из меню монстра-людоеда. Рагу из человеческой плоти. Лужи крови. В Интерполе мне пришлось повидать много трупов, но, как правило, они встречались по отдельности и в более сохранном виде.
К счастью, «вызов» к такому количеству покойников сработал внутри меня исправно. Мы прибыли на место теракта буквально через несколько минут, намного опередив «Скорую помощь», и Слегину удалось быстро оцепить площадь двойным кордоном, чтобы отсечь зевак, журналистов, медиков и вообще всех, кто попытался бы сунуть свой длинный нос под землю.
А потом в переход были запущены я и Ригерт. Можно было бы, конечно, дать нам в помощь еще десяток-другой обезовцев, но Слегин свято соблюдал свое обещание принять все меры для того, чтобы о Даре знало как можно меньше людей — в том числе и «раскрутчиков».
Мы с Ригертом спустились по ступенькам (я — впереди, мой спутник — сзади и сбоку) и тут же натолкнулись на тело, которому не хватало самой существенной части. Помнится, побледневший Ригерт принялся озираться с таким видом, словно надеялся разглядеть в кровавом рагу вокруг нас именно ту голову, которая принадлежала несчастному. Впрочем, скорее всего он просто не хотел любоваться свежеобезглавленным мертвецом.
А когда он вновь бросил взгляд себе под ноги, дело уже было сделано, и голова у парня (то, что это был молодой парень, выяснилось потом) уже обнаружилась на своем законном месте, и бывший покойник очумело тряс ею, пытаясь понять, что же такое с ним приключилось…
История до сих пор умалчивает, что именно тогда доконало Ригерта — море крови вокруг или воскрешение явного мертвеца. Как бы там ни было, матерый оперативник, имевший шрамов на теле и на физиономии больше, чем наград, грянулся оземь без чувств, едва не раздавив своей массой еще не пришедшего в себя воскрешенного.
Наверное, не так-то просто человеку, повидавшему на этом свете все, что можно, и то, чего видеть не рекомендуется даже в состоянии сильного алкогольного опьянения, а потому твердо усвоившему, что чудес не бывает, а бывают лишь более или менее трезвые фокусники, пережить мгновенное крушение своих представлений о мироздании.
Будь на месте Ригерта кто-нибудь более чувствительный, он бы вообще мог слететь с катушек и до конца своего жалкого существования в смирительной рубашке верещал бы: «Чур меня, чур, нечистый попутал!» — но «раскрутчики» чрезмерной чувствительностью не страдали, поэтому после непродолжительной отключки мой проводник в ад ожил — причем сам, без моей помощи — и дальнейшие чудеса немедицинской реанимации воспринимал с героической стойкостью. Хотя и предпочитал держаться за моей спиной, уделяя основное внимание оживленным, а не кровавому крошеву, каким они только что были…
Уже потом я узнал, что в это время творилось на поверхности.
Слегин быстренько опросил свидетелей (без особых удач) и задействовал так называемый план «Капкан». Но, как это и прежде бывало в подобных случаях, капкан не сработал. Вернее, сработал, но на субъектов, не имевших никакого отношения к теракту: воров-карманников, угонщиков машин и прочую мелкую нечисть.
Между тем оцепление оборону в районе площади держало не на жизнь, а на смерть и не пустило в искореженный чудовищным взрывом переход не только посторонних, но и представителей различных ветвей власти, включая самого мэра города.
И еще неизвестно, кому из нас пришлось труднее: мне, ступавшему по лужам крови, или Булату, которому довелось выслушать столько угроз в свой адрес от начальников всех мастей, сколько он не выслушивал за всю свою жизнь, будучи рядовым оперативником.
Однако и он, и я выстояли, и воскрешенные выбирались на поверхность в разодранной в клочья и обгоревшей одежде, но зато без единой царапины и без единого пятнышка крови на теле. Там их встречали медики (тоже недоумевавшие, что за фигня творится в переходе и почему их туда не пускают собирать урожай из трупов и раненых), сажали, не разбираясь, в машины и с воем сирен увозили в больницы — чтобы через несколько часов отпустить восвояси живыми и здоровыми.
Я не считал, скольких я тогда оживил. Главное, что никто не остался обделенным моим Даром…
Сперва было противно скользить в липкой, еще теплой крови и почти вслепую (от ламп освещения, разумеется, ничего не осталось, и приходилось работать при свете фонаря — хотя так, пожалуй, было даже лучше) притрагиваться к исковерканным останкам. Потом, когда я внушил себе, что происходящее — не больше чем иллюзия, галлюцинация, которая вот-вот пройдет, стало легче. К тому же впервые я мог позволить себе не сдерживаться и щедро изливать из себя ту энергию, которая ранее бурлила во мне, как перебродившее вино в наглухо заткнутой затычкой бочке.
Когда последний мертвец встал на ноги и оказалось, что больше делать нечего, внутри меня образовалась странная пустота, и Ригерту пришлось волочить меня на себе. Немудрено, что медики и меня приняли было за жертву теракта. Но больше всего я боялся, что кровь, в которой я должен был перепачкаться по уши во время своей работы, так и останется на мне и никаким душем нельзя будет смыть ее отвратительный сырой запах.
Но кровь бесследно исчезла вместе со смертью.
А усталость почему-то осталась. Будто я, как когда-то в годы далекой юности, всю ночь разгружал вагоны с углем…
Потом было еще много выездов — но уже не на такие страшные мясорубки. Однако Ригерт так и не научился относиться ко мне запросто. Наверное, для него я стал если не богом, то, по крайней мере, кем-то несуществующим. Живым призраком. Инопланетянином. Виртуальным роботом на экране компьютера…
