Макс Мах - Времена не выбирают
– Я жила, – сказала она себе, глядя в низкое, сеющее мелкий холодный дождь небо. – Мы жили. Мы больше не будем жить.
Нор улыбнулась богам, которые наверняка смотрели на нее сейчас сквозь плотные сизые тучи, и в этот момент воздух дрогнул от низкого рева боевых труб.
Пора!
Это был голос судьбы, голос последней необходимости, посылающей людей в бой, в отчаянное пламя безнадежной битвы.
* * *Солнце едва показалось над верхушками деревьев Королевской Десятины, и сизый туман еще стелился над стылой землей Легатовых полей, когда аханки атаковали, бросив в бой всех еще остававшихся в строю рыцарей. Ощетинившийся опущенными копьями рыцарский бивень был направлен прямо в сердце гегхского построения. За ним, оставаясь до времени позади, но все больше смещаясь вправо по мере приближения к гегх, двигалась легкая кавалерия – восемнадцать регулярных сабельных рот, не участвовавших в сражении, бушевавшем накануне. Замысел пославшего их в бой был очевиден. Таранный удар рыцарей должен был опрокинуть гегхское каре, а легкая кавалерия – атаковать гегх во фланг. Но опрокинуть гегх было отнюдь не просто. Они встретили аханков в плотном строю, твердо стоя на занятой позиции.
Расстояние между армиями было значительным, а поле боя – за вечер и ночь – освободилось, трудами похоронных и лекарских команд, от убитых и раненых накануне, так что аханки успели набрать скорость и сомкнуть строй. Неумолимое и все более ускоряющееся движение бивня, идущего в атаку навстречу встающему над гегхским каре солнцу, было исполнено грозной мощи и мрачного величия. Казалось, ничто не способно остановить этот железный поток, но вои гегх, не дрогнув, приняли удар тяжелой кавалерии на длинные пики. Три залпа вейгов[10] – кое-кто из лучников успел послать даже четыре стрелы – и длинные (до пяти метров) пики ополченцев Северного Ожерелья[11] сломали острие бивня, однако не смогли полностью остановить набравшую скорость бронированную лавину.
Рыцарские кулаки[12] вломились в центр гегхского фронта и увязли в нем, прорезав его почти до середины. Теперь тяжелые прямые мечи, булавы и выставившие наружу стальные острия скорпионы бросивших копья рыцарей противостояли алебардам, глефам[13] и пружинным вилам горожан и рыбаков Беломорья.
Начался яростный и кровавый поединок всадников и пеших воинов. Здесь не было и не могло быть жалости и пощады, и древние правила войны уступили место жестокой необходимости и вызревшей до конца ненависти. Пленных не брали. Одни – потому что не могли сделать этого в принципе, даже если бы захотели, другие – потому что изначально не имели такого намерения. Рыцари отчаянно рубили гегх, раздавая смертельные удары во все стороны, давя воев массой своих могучих боевых коней, но и ополченцы, имевшие численное превосходство, не оставались в долгу, медленно, но неумолимо обтекая рыцарский строй и как бы втягивая его в себя, переваривая – по одному, по два.
Между тем пока гегхские пехотинцы вырезали цвет аханского рыцарства, сабельные роты вышли им во фланг, готовые поставить печать на смертном приговоре, вынесенном богами гегхскому королевству. Но, как оказалось, гегх были готовы и к этому. В самый решительный момент, когда аханская кавалерия, совершив перестроение, уже изготовилась нанести последний удар, жестокая рука войны бросила на чашу весов рейтаров графства Нор. Вороные кони вынесли облаченных в светлые кирасы рейтаров из-за спины дерущегося не на жизнь, а на смерть и утратившего уже форму гегхского каре, и отчаянные всадники с ходу ударили по идущим в атаку аханским регулярам. Как рубанок, срезающий слой дерева с заготовки, они прошли вдоль развернувшегося фронта аханской лавы, ряд за рядом вскидывая левую, удлиненную пистолетом руку, как будто в дружеском приветствии. Но это было приветствие, шлющее смерть. Гром слитных залпов заглушил на время тяжелый гул сражения, и облака порохового дыма заволокли поле битвы. Впрочем, это не означало, что дело сделано. Под пологом белого с серыми пятнами облака, накрывшего столкнувшихся противников, рейтары, не имевшие времени, чтобы перезарядить свое смертоносное оружие, брались за прямые обоюдоострые мечи и бросались на аханков. Сабельная атака на гегхское каре захлебнулась, и вместо этого рядом с первым возник второй очаг жестокой резни.
* * *Сколько длилась их отчаянная атака? Она не знала. Ее личное время сжалось, спрессовав в одно краткое страшное и великолепное мгновение и стремительный бег коня, и ветер, бьющий в разгоряченное лицо, и лавину аханских сабельщиков, неумолимо, как последняя волна, надвигающуюся на нее. Что там случилось еще? Что осталось за гранью осознания и памяти? Гул идущей в атаку лавы, дробный гром залпов и дикий визг раненого коня, взмахи тяжелых аханских сабель и искаженное ненавистью и ужасом лицо врага, увидевшего свою смерть, и пот, горячий едкий пот, и тяжелое дыхание… Что еще? Если бы она осталась жива, если бы атака оказалась победной, натруженные мышцы рассказали бы ей историю этого боя, напомнив о бесчисленных ударах мечом, которые она наносила, защищаясь и нападая, о долгой, страшной и тяжелой работе, проделанной ее телом. Тело вспомнило бы все, что не успела запечатлеть душа, что стерло «дыхание драконов». Измученное тело, боль ран и гул, стоящий в ушах, восстановили бы для нее картину боя, нарисовали бы ее, пусть фрагментарно, пусть отдельными мазками на выбеленном ненавистью и боевым безумием полотне ее памяти. И сны ее наполнились бы яростью и хаосом сражения, воплями ненависти и боли, звоном стали, тяжким трудом легких, тянущих из пропитанного ужасом воздуха капли жизни, потребной, чтобы сеять смерть. И в ночных кошмарах, которые омрачают сон сильных духом точно так же, как и слабых душой, вернулся бы к ней серый свет ненастного дня, свист сабли у виска, сполохи выстрелов, пробивающиеся даже сквозь пороховой дым, стелющийся над Легатовыми полями. Но сага ее последнего боя умерла вместе с ней. Умершее тело не способно было напомнить о боли, той боли, которая приходила вместе с ударами сабель, рушившихся на нее из Большого Мира, скрытого за кровавой пеленой. Ее Малый Мир, мир ее собственного Я, был сожжен азартом боя, он весь без остатка сосредоточился в левой, все еще живой ее левой руке, в мече, зажатом в ней, в не знающей иной преграды, кроме смерти, воле убивать. Убивать, убивать и быть убитой, чтобы не знать, не узнать никогда того, что произошло потом. Все это длилось одну долгую секунду, краткий миг ее личного времени, существовавшего до тех пор, пока сознание графини Ай Гель Нор неожиданно и стремительно не нырнуло в безвозвратный омут вечности. Все кончилось.
* * *Гай Гаэр шел напролом. Для тактических изысков, до которых он, вообще-то, был большой охотник, не было уже ни сил, ни времени. Теперь все упростилось до крайности, потому что «на краю». Или уже – за краем? Скорее всего, именно так, но об этом он не думал, как не думал сейчас вообще ни о чем. Вперед его вел только инстинкт, сродни воле зверя, и долг, тот долг, что сильнее смерти, тяжелее жизни. Долг ленника гнал его туда, где Гай Гаэр видел – или думал, что видел, – как в последний раз мелькнуло красное золото ее волос.
Ветра не было, и в сыром холодном воздухе стояли плотные клубы порохового дыма. Дым не рассеивался, хотя прошло уже много времени с тех пор, как прекратилась стрельба и началась рубка. А может быть, это и не дым был вовсе, а туман лег на Легатовы поля? Но Гай даже не обратил на это внимания. Он смертельно устал. Бой выпил все его силы, как ночные убийцы выпивают кровь своих жертв. Гай плюнул бы на все, лег сейчас, упал из седла прямо в грязь и умер. Если бы мог себе позволить, непременно лег и умер. Но такого права у него не было. Долг звал его вперед, и Гай Гаэр шел напролом, убивая всех, кто вставал на его пути, и вел за собой последних живых рейтаров графства Нор.
Неожиданно из белесой мглы вылетел аханский сабельщик. Гаэр среагировал быстрее, чем понял, что делает, но такова реальность боя, превратившегося в резню. Думать уже некогда. Он успел увидеть безумные глаза аханка, его грязное лицо, но, уже делал то единственное, что успевал сделать. Гай Гаэр резко осадил коня, поднял его на дыбы и обрушил на не успевшего опомниться врага. Удар копыт Демона выбросил сабельщика из седла, наверняка убив его на месте. Это было красиво сделано, но им не повезло, Гаэру и его коню. Гай немного не рассчитал – да и не мог он ничего рассчитать, если честно. И в следующее мгновение – изломанное тело сабельщика еще не успело упасть во взбитую копытами вязкую грязь – Демон налетел на круп продолжавшей двигаться вперед серой в яблоках кобылы. Гай выпрыгнул из седла, но вот спасти коня не смог. Оба животных тяжело рухнули рядом с ним. Раздалось дикое ржание кобылы, и закричал от боли Демон, сломавший при падении ногу. Все, что мог теперь сделать Гай Гаэр, тяжело поднявшийся на ноги рядом с бьющимися на земле лошадьми, это взглянуть коротко в страдающие глаза друга и прервать его мучения ударом милосердия. Меча Гай из руки не выпустил, даже вылетая из седла.
