Александр Голодный - Частица хаоса
– Боже, как ты дергаешься! Опять убили?
– Нет. Снаряд рядом разорвался.
– Саша, но это же…
Она не находит слов, но без труда подбираю продолжение: «сумасшествие». Наверное так и есть, потому что я словно продолжаю видеть Машино лицо и чувствовать ее тело.
Успокаивая, глажу супругу по боку, непроизвольно замедляя движение там, где у моего военфельдшера расположен рубец от осколочного ранения.
– Спи, милая.
Жена возмущенно вздыхает, демонстративно сбрасывает мою руку и поворачивается спиной. Впрочем, не забывает прижаться круглым пухлым задком.
Лежа на спине, вспоминаю и переживаю события сна, анализирую всплывшие детали биографии старлея.
Маша…
И вдруг замираю. Глаза военфельдшера Арсеньевой точно такие же, как у моей жены Марины.
***
Наверное, этого не стоило делать. Но вечером я решительно вошел в знакомый архив и принялся листать списки погибших, привязываясь к известной дате. Дате гибели старшего лейтенанта Петрова.
Нет, Арсеньева среди них не значится. Бардак в списках, кстати, нереальный. Люди из моей роты разбросаны по совершенно разным страницам.
Медики вообще вынесены в отдельный, наверное, за дивизию, список. Странно, Маши нет и там. А почему?
И тут я понял. Понял, и немедленно нашел то, чего увидеть совсем не хотел.
Военфельдшер Петрова М. Ю.
Словно холодная рука сжала сердце, спазм перехватил горло. Он… то есть я все-таки женился на девушке, взявшей фамилию по мужу. Только жили вместе они совсем недолго. И погибли в один день.
Ложась спать, я всем сердцем надеялся, что этого не увижу. Напрасно надеялся.
***
… оставив на этом поле половину роты, мы все-таки ворвались в немецкие траншеи. Лимонки очистили путь, выкосив отчаянно сопротивляющихся врагов, а сейчас кипит бешеная рукопашная, добавляющая окровавленные тела к тем, что валяются на дне траншеи.
Обе моих гранаты уже улетели за поворот, проредив фашистcкое подкрепление, теперь встречаю выбегающих врагов короткими очередями из ППШ. И магазин автомата стремительно пустеет.
Стреляя экономными «двойками», постепенно продвигаюсь вперед. Рано или поздно немцы пустят в ход «колотушки», пока они еще опасаются задеть своих. Надо уйти за поворот, чтобы потом осколки не ударили по моим бойцам.
Как назло, прут одни рядовые со своими карабинами. Нужен автоматчик! У меня последний диск, потом только ТТ, заткнутый за подпоясавший ватник ремень. Слабый холостой щелчок бойка улавливаю даже сквозь шум боя. Упав на колено, отклонившись, ухожу от вражеской пули, выдергивая взведенный ТТ. С кровавой дырой вместо глаза промахнувшийся немец отправляется к своим камрадам – на дно траншеи.
Еще один, двое, опять двое…
Каждый выстрел выносит врага, но в магазине всего восемь патронов. На выскочившую пару остался последний. И, как насмешка судьбы, оба – автоматчики. Свалив первого, я попал под очередь его напарника. Пули вспороли живот, отбросив враз ослабевшее тело к стенке траншеи. Вот и все…
Затухающим сознанием уловил, как завалился срезавший меня немец, а перед глазами мелькнуло знакомое лицо. Кто-то из моих бойцов…
В себя пришел от мучительной боли в животе. Там словно разгорается костер, жестоко опаляя внутренности. Перед глазами, покачиваясь, медленно проплывает земля. А подо мной…
– Олежек, держись… Держись, любимый… Не умирай…
Моя жена, моя хрупкая тростиночка несет меня, тяжелого мужика, в наши окопы.
– Маша…
– Олеженька, потерпи, уже скоро…
И тут сознание разделилось. В первый раз я словно взглянул на происходящее своими глазами. Старший лейтенант Петров пытался что-то прошептать любимой жене, а я, подполковник Михайлов, изо всех сил старался вытолкнуть из своего и не своего рта другие, главные слова. Сумел, или мне показалось?!
– Маша, брось меня… Беги, укройся, Маша… Брось!..
– Олежка, терпи, уже скоро…
Ее запаленный, надрывный шепот оборвал нарастающий свист тяжелого снаряда.
Не сумел!
Последнюю мысль вместе с телом разорвал мощный взрыв…
***
… быть разорванным на части. Не знаю, что мучительнее – погибать от этого, или чувствовать, как живая плоть, словно пазлы, собирается в единое целое? И каждый кусок несет свою боль. Сколько продолжалась пытка – секунды или вечность? В себя стал приходить, когда по глазам ударил свет люстры, а рядом возникло перепуганное лицо дочки.
– Папочка! Папа!
Как и в прошлые разы, боль стремительно отступает. Взяв из рук Оли стакан, отхлебнул воды, смягчив пересохшее горло. Взгляд непроизвольно упал на словно рассекающие руку красные линии. Нет, под футболку смотреть не хочу.
– Мама, папе лучше!
Жена нервно бросает трубку телефона:
– Какие твари! Ни дежурного врача, ни медсестры – никого!
Поворачивается ко мне:
– Саша, что с тобой на этот раз?!
Все еще чувствуя, что сейчас развалюсь на кусочки, отвечаю:
– Уже лучше. Все проходит.
О том, как я «проснулся», жена рассказала, когда мы все-таки уложили дочь:
– Вздрагиваешь, судороги бьют, хрипишь… Глаза открыты, зрачки черные, огромные, ничего не видишь… Я уже думала – инсульт. И по всему телу тонкие красные полосы. Что это?
– Меня разорвало снарядом.
– Саша! Ну, что ты говоришь?!.
В общем, разговор получился долгий, нервный и трудный.
Съездить в Мурманск, в нормальную поликлинику, конечно, можно. Но к какому врачу обратиться?
То-то и оно: к психиатру.
А дальше неизбежное отстранение от работ со специальными изделиями, перевод на «спокойную должность» и увольнение. С пенсией без «ядерного» коэффициента, в полтора раза меньше той, на которую я рассчитываю. Это если обойдется без психиатрической клиники, что сомнительно.
Хорошо, что удалось элементарные логические вещи втолковать супруге.
Здраво помыслив, приняли решение использовать более мощные успокоительные средства. И, если сны не прекратятся, я на третью ночь буду уходить спать на раскладушку. Ставить ее лучше на кухне и плотно закрывать за собой дверь. Жена немедленно нашла повод придраться:
– А если ты там умрешь?
– Значит, получишь пенсию и выплаты по потере кормильца. Маня, хватит изгаляться. Уж после сегодняшнего точно знаю – не умру.
День шел обычным порядком. Только иногда по телу волной проходила какая-то слабая, словно сквозь подушку боль, да мысли возвращались к судьбе и любви старшего лейтенанта Петрова. Насколько непохож оказался этот юный офицер на следующее воплощение: сержанта Хофмана!
Вот и отрицай после этого влияние общества. Объединяло их, пожалуй, одно: оба были первоклассными бойцами и хорошими командирами.
– Что-то батя сегодня задумчивый какой-то. Может, с женой поругался?
– Ты его видел ругающимся? Проблемы, наверное, или наши дела, отдельские обмозговывает. А, может, о пенсии думает.
– Да, блин, уйдет он от нас, и пришлют какого-нибудь чудака на букву «эм». Жаль, что бате полковник не светит.
Уловив за спиной обрывок тихого разговора подчиненных, коротко усмехаюсь. Уважают, черти. Смотри, как зовут: «батя».
Ну, да: для старлея и летехи по возрасту – почти отец.
А ведь когда-то и я был таким же. И совсем не чувствую себя пожилым сейчас.
Вечером, зачитав жене с экрана монитора десятка полтора аннотаций на транквилизаторы, наконец-то возвращаюсь к своим делам.
Место гибели старшего лейтенанта Петрова и его супруги. О могиле речи не идет. Понятно: слишком близко лег немецкий снаряд. Фашисты потом еще трое суток обстреливали и контратаковали взятую моими бойцами высоту, но отбить обратно так и не смогли. Цена жизни ротного и его жены, военфельдшера Маши.
Принесенное снами знание словно успокоилось и заняло одну из бесчисленных полок памяти.
Смотрю на дату рождения Петрова, прикидывая свою очередную реинкарнацию. Что ждет во снах теперь? Революция? Гражданская война? Наверное. Посмотрю на видных большевиков, помитингую, глядишь, и товарища Троцкого узрею из стройных рядов РККА.
О том, что сны закончились, мысль как-то и не возникла. И это оказалось правильным предчувствием.
Но вот насчет РККА…
***
– … вы точно уверены, что не Германия, господин подполковник?
– Абсолютно, мой юный друг.
Заметив мою легкую гримаску, подполковник Черепнев добавляет:
– В первую очередь потому, господин прапорщик, что немцы ничего не выиграли от учиненного большевиками разорения.
Обращение «господин прапорщик» недвусмысленно ласкает слух. Особенно от такого заслуженного офицера, как Игорь Аркадьевич. С его эрудицией и академией Генерального штаба за плечами надо занимать видную должность в управлении Добровольческой армии, а он воюет. Принципиально, ибо «личные обстоятельства».
Проверив, как я снарядил диск «Льюиса», одобрительно кивнув, господин подполковник продолжает:
– Касаемо старательно муссируемого прессой факта пересечения господином Ульяновым германской территории в пломбированном вагоне, могу со всей ответственностью заявить – это была сделка немцев с англичанами. И ряд последующих событий на германо-французском фронте только подтверждает мою версию.
