Светлана Прокопчик - Корректировщики

Она не хотела попадаться ему на глаза, держалась за спиной и почему-то была уверена, что ему известно о ее присутствии. Сели в маршрутку, Олино любимое местечко занял какой-то толстый дядька, Оля обиделась и перебралась в середину салона. Мимо нее протиснулся Илья, старательно поворачиваясь спиной, уселся рядом с тем дядькой. Оля только плечами пожала. Через две остановки освободилось место напротив дверей, села туда. Конечно, от дверей сквозит холодом, зато в окошко смотреть можно.

Вот в этом-то окошке она и разглядела отражение Ильи. Собрался выходить за одну от своей остановки. Теперь уже Оля притворялась слепой. В стекле его отражение протянуло руку, намереваясь щелкнуть ее по носу. Оля легко уклонилась, демонстративно не поведя глазом в сторону Ильи. Толстый дядька освободил ее любимое место, поэтому Оля тут же шмыгнула туда. И опять уставилась в окно.

Рядом с ней — хлоп сумка. Моравлинская. Сам наклонился, опираясь на поручни, отгородил ее от салона. Оля сжалась в комочек, таким злым он ей показался.

— Ты что здесь делаешь?

“Совсем наглость потерял, — подумала Оля. — Я ж не спрашиваю, что он здесь делает?” И тут же спросила:

— А ты?

— Я-то домой еду! — рявкнул он.

— А я куда, по-твоему?!

— Ты почему не подошла на остановке?

— Я тебя не заметила! — отрезала Оля.

— И в салоне не видела? — ехидно уточнил Илья.

Оля демонстративно отвернулась, не желая продолжать разговор на повышенных тонах.

— Значит, не видела? Хорошо замаскировался!

Он вылетел из салона, оставляя за собой смерч разгневанного воздуха. Оля покрутила пальцем у виска. Дурак, чего с него взять?

16 декабря 2083 года, четверг

Селенград

Телефонный звонок накрыл его в ванной. Илья выпрыгнул из-под ледяного душа с полной уверенностью, что звонит Оля. С нее станется. Она всегда для звонков выбирала самые неподходящие моменты. Наверное, тоска взяла после сегодняшнего инцидента в зале, вот и ищет, кому на жизнь поплакаться. С дельфийцами такое часто бывает.

— Илюх, это Бондарчук.

Начинается, подумал Илья.

— У меня тут Цыганков сидит и ересь несет, — провокационным тоном пожаловался Бондарчук.

— Пусть несет, если нравится.

— Так что там было?

— Зацикленный “мертвяк” ступени на четыре. Васька такой раздолбать в одиночку не смог бы, поэтому, если он говорит, что справился один, то это точно ересь.

— Он говорит, что раздолбал не он, а Вещий Олег. А я подтверждаю, потому что был аховый разряд. Полная четверка, секунда в Поле. И, по-моему, даже маловато ему Вещий врезал. С “мертвяками” лучше на максимуме.

— Четверка… Не хило. Значит, не зря я Робку заставил фрискал глотать.

— А Цыганков уверяет, что это не Робка.

— Ересь.

В разговор влез Цыганков, начал доказывать, что не мог он ошибиться, он же антикорректор и блокатор, и такой разряд чувствует всей шкурой. Уверял, что разряд прошел совсем вплотную, у него теперь печенка ноет, и вообще ему спирт за вредность положен.

— Вот от спирта она у тебя и болит. Вась, ну говорили же уже! Некому там рядом с тобой было бить! Не-ко-му! Там одни девчонки сидели! Девчонки и ты!

— А Котляков говорит, что у него тоже осталось неправильное впечатление, будто разряд был не из того места, где стоял Робка, — ехидненько сказал Васька. — Мало того, у Риты ошейник медным тазом накрылся. А стояла она как раз на прямой линии между мной и Карпатовым.

— Ну еще скажи, что это ты!

— Не я. Ты в курсе, что твоя Оленька полчаса проторчала у питьевого автомата? И по залу ходила с водичкой? Это тебе ни о чем не говорит?

Илья откровенно расхохотался:

— Да дельфиец она, угомонись.

— Да? — Такого Цыганков не ожидал, потому слегка ошалел. — Дельфиец… Слушай, так тогда все ясно. Она с Робкой явно в паре работает. Тогда понятно… Илюх, а ведь выходит, что Вещий Олег — не один человек, а два?

— Давно уже поняли. Из-за этого и импульс прямоугольный.

— Лихо, — согласился Цыганков. — Слушай, а почему так?

— Трудно сказать. Робка-то почти слепой в Поле. У него сотрясение мозга в детстве было, в результате он мысли почти не слышит. Я так думаю, Оля при нем в качестве наводчика состоит. — Илья усмехнулся: — Корректировщик в смысле артиллерийском при корректировщике в смысле информационном.

— И ступень она ему сублимирует, явно. Слушай, а может, Робка вообще не может напрямую в Поле выйти? Потому разряд через нее направляет?

Илья подумал. Хорошо подумал.

— Знаешь, не исключено, — признал он.

— А давай проверим? — загорелся Цыганков. — Ну, чтоб уже наверняка?

Для проверки вероятной схемы Цыганков предложил сыграть на Олиной ревности. Олю требовалось соответствующим образом подогреть, чтоб она самоконтроль потеряла и использовала свой канал связи с Робкой. Ну а дальше — действовать по обстоятельствам. Илье план не нравился. Во-первых, не было никакой уверенности, что Оля станет ревновать. Во-вторых, он сам в этой ситуации выглядел идиотом. А в-третьих, есть в этом что-то гнусное — провоцировать людей на личные эмоции. Но в одном Цыганков был прав: механизм взаимодействия Оли и Робки требовалось уточнить. Причем так, чтобы Оля ничего не заподозрила: Илья хорошо помнил, каковы были результаты “проверки” у Лоханыча.

— Вон, Бондарчук даже мобильный сканер обещает выдать нам для такого случая, — уговаривал Цыганков. — А сам засядет в лаборантской на полное отслеживание.

— И когда? — сдался Илья.

Цыганков задумался:

— Знаешь, самое идеальное — когда дежурить будем. На вахте.

28 декабря 2083 года, четверг

Селенград

На вахте дежурили Моравлин с Цыганковым. Стояли у турникета, а в их будочке сидели две девчонки. Судя по старательно загримированным туповатеньким личикам — первокурсницы с технологического. Чувствовалось, что вахтеры и девушки вот только что узнали о существовании друг друга, и девушки страшно довольны оказанным вниманием, уже строят планы на будущее.

Оля с Наташей не скрывали своего презрения. Могли б хоть что-нибудь менее ординарное подобрать, ясно читалось на их лицах. Цыганков окликнул Олю, принялся зазывать к себе на Новый Год. Уверял, что соберется замечательная компания. Оля, старательно не глядя на Моравлина, сказала:

— Жди гостей.

Она могла пообещать все, что угодно. Была стопроцентно уверена, что помешают обстоятельства.

Второй пары не было. Верней, была — геополитика — только Оля с Наташей уже получили по ней семестровый зачет. И провели это время на вахте. Про девочек с первой пары никто не вспоминал.

Оля, так и таскавшая с собой с самой “Недели” маркеры, занялась рисованием. Цыганков ее творчеством живо заинтересовался. Моравлин нарезал круги у вахты, пытаясь принять участие в развлечении, но его все время оттеснял Цыганков. Временами Моравлину удавалось стащить у Оли маркер и кинуть его сверху. Ему хотелось поиграть, а Оля молча подбирала инструмент и продолжала рисовать двухголового дракончика — в ознаменование наступающего года Дракона.

В какой-то момент стало подозрительно тихо. Оля недоуменно обернулась, ожидая увидеть незаметно подкравшегося ректора или, на худой конец, Огурца. Но их не было. Наташа сидела к ней лицом, а Моравлин нежно гладил ее волосы и плечи. Оля не успела даже договорить какую-то шутку в адрес Цыганкова. Моравлин сначала перестал улыбаться, а потом медленно, медленно убрал руки за спину. Наташа сидела с испуганным лицом. А Цыганков не сводил с Олиного лица пристального взгляда.

Оля только пожала плечами и преспокойно вернулась к рисованию. Пришел Робка Морозов, перекинулся с ребятами парой фраз и отправился дальше по своим делам. Оля разукрасила дракончика, под одной головой подписала “Илья Муромец”, под другой — “Соловей-разбойник”. Цыганков тут же заявил, что голова “Илья Муромец” — ну вылитый он с похмелья. И спрятал картинку — на память.

Потом, на третьей паре, Наташа рассказала Оле:

— У тебя была такая перекошенная улыбка, и такой взгляд, будто ты его сейчас убьешь. Даже мне стало страшно.

Оля удивилась: у нее в тот момент никаких левых мыслей вроде “прибью гада” не возникало. Она толком и не разглядела, чем они там заняты.

— Цыганков ему потом говорил: “Ну ты че руки-то убрал? Надо было поцеловать”. А Моравлин его послал и сказал, что в эти игры больше не играет. Он злой был как пес, — сказала Наташа. — Слушай, а чего он ко мне-то лапы тянет?

Оля не знала. Но ей стало невыносимо обидно. Если с тем, что для Моравлина она просто знакомая, она еще мирилась, то пережить, что он ухаживает за Наташей, будет тяжеловато.

На физвоспитании сдавали зачеты. Конец семестра, что поделать… У Оли оставались только акробатика и козел. Козла Оля до смерти боялась после неудачного падения в школе, когда чуть не свернула себе шею. Отучать ее от страхов подписались Черненко с Земляковым.