Андрей Горюнов - Контакт первой степени тяжести
Поезд остановился.
– Счастливо.
Белов сошел, и поезд тут же тронулся.
За спиной был разъезд, лагерь и леспромхоз.
Сбоку на старом тупиковом пути стоял полувросший колесами в землю и слегка подернувшийся ржавчиной, старинный черный паровоз.
Впереди лежал тракт, уходящий по лесотундре – Уральские горы.
* * *Раздался звонок, Лена бросилась открывать. На пороге стоял отец.
– Я шел мимо, решил заглянуть… Разреши? Мне нужно кое-что сказать тебе. Серьезное весьма.
Он тщательно вытер ноги и, не раздеваясь, прошел в комнату, сел без приглашения.
– Лена, – начал он. – Ты моя дочь. И мне так кажется, что я имею право узнать – чего ты ждешь? Я навел справки. Твой Николай – преступник.
– Преступник или нет – мы с тобой этот вопрос обсуждать не будем. Тем более что я-то как раз уверена, что Колю обвинили по ошибке! Ты его совершенно не знаешь! Не знаешь, не спорь, не делай вид! Не знаешь!
– Я знаю другое, Леночка. Я знаю, что он вчера убил шесть человек. Шесть или семь.
– Чего-чего?!?
– Да, дочка, так… У Буя. На шоссе. Перестрелял из автомата. Я лично, своими глазами видел фотографии. Мне Пал Федотыч показал. Под большим секретом. Шесть милиционеров. Твой Николай убил их и убежал.
– Вот почему… – Лену осенило. – Ведь мне сказали в прокуратуре… Я ему утром хотела, собрала передачу, понесла ему сегодня. Не взяли…Значит – убежал?
– Да. И я не знаю, что ты ждешь. Ему теперь одна дорога – под расстрел.
– Расстрелы отменили, слава богу.
– Ну, так пожизненно. Это разве лучше для тебя? Или ты его, как верная, – он несколько замялся, подыскивая слово, – супруга, н-да… Ты будешь ждать? Ждать освобождения от пожизненного срока? Не долговато ли? Это даже уже и не смешно, понимаешь ли! Потому что – ты осознай факт – сюда, – отец обвел рукой комнату, – он больше не вернется. Он не вернется сюда, Лена! Никогда!
Лена сидела в отупении, насмерть оглушенная вестью.
– Он знает, что его здесь ждет, – сказал отец. – А это что? – он взял со столика доверенность и завещание. – Х-м… Фантастика!..Вот это – поворот!! Так-так… – Отец, взволнованный, едва не рассмеялся. – Ты разрешишь мне это с собой взять?
– Ага. – Лена качалась, впав в сомнамбулическое состояние, ничего не слыша, не видя, не соображая.
– Я проверю подлинность. И покажу маме.
– Ага.
– Да ты не унывай, дочара!
– Ага.
– Все будет хорошо, – он встал, свернул бумаги в трубочку.
– Все будет хорошо, – как эхо повторила Лена.
* * *…По полусухому, вдоль тракта, по кромке травы в половине седьмого утра последнего воскресенья сентября он бежал сначала, а потом пошел, увеличивая расстояние от железной дороги до себя, ставящего ногу со сломанной ветви на ветвь.
На эти ветки, примятые, вбитые в черную кашу тропы, уже наступали и до него.
Перед особо глубокой лужей тракт ветвится – колеи размножаются парами. Одна пара ныряет прямо в лужу и далее – десять, двадцать, сорок, сто метров – вдали – благополучно выныривает, другая колея пробивает ивовый заслон, что справа или слева, отходит немного в болото, подергивается там сначала нежным сереньким кружевом льда, а затем черной водой и быстро возвращается; остальные колеи мнут и ломают иву, идя по кустами и в кустах.
– Осторожней! – твердил сам себе Белов: среди тропинок есть новая – лучшая, есть и худшая – бывшая лучшая.
* * *В семь минут восьмого он увидел человека, лежащего в старом плаще, надетом поверх телогрейки, с мешком на голове. Вокруг того места, под которым угадывался рот, на мешке белел кружок инея.
– Сколько времени? – спросил мешок проходящего Белова.
– Семь девять, – ответил Белов сквозь треск ив. Из-под мешка появилось лицо – красное, одутловатое с похмелья, с потными глазами.
– Есть грибы-то? – спросил Белов, чтоб хоть что-нибудь спросить.
– Нету. Ничего нету, – одеревенелое лицо ожило, слиплось и одеревенело опять. – Холод какой, черт! Сдохнуть можно…Грибы! Шутишь.
– В кроссовках пройду дальше?
– Нет, что ты! Там дальше – вообще… – Мужик помолчал, а затем вынес вердикт: – Да нет, пройти можно, конечно.
Тракт иногда вырывается на необъятные плоские места; ивняк справа и слева исчезает. Гладь сфагнового болота относительна: две засохшие елки справа – сто метров и восемь, десять – не разберешь, единым взрывом слева – триста метров и более. Далее, почти до самых лесов, поразительно желтые кочки. На поразительно желтых кочках растут поразительно желтые цветы, светящиеся яркой желтизною из-под инея.
Тракт здесь идет напролом, проваливаясь в сотни продольных ниток, сшивающих далекий кустарник. Тропинок нет – следы людей не остаются, каждый идущий – по-своему первый.
В семь тридцать он встретился с группой подростков, растянувшихся метров на триста. Двое первых – девочки в серых косынках, падая будто, прыгали с кочки на кочку, передвигаясь быстро, как механизмы. Первая прижала к груди молодого зайца, а вторая заранее крикнула радостно Белову:
– А у нас зайчонок!
После чего сделала испуганные глаза: Белов, в пальто, шляпе, выглядел здесь, на тропе, нелепо.
Последним скакал заросший инструктор, на самодельных костылях. Поравнявшись с Беловым, инструктор громко приказал вперед не останавливаться, поздоровался, задал пару вопросов и, не дожидаясь ответов, сказал:
– Экскурсия, ч-черт, понимаешь. Вывожу. На той неделе четверо пропало, знаешь? Из восьми. Ищут-ищут. Денег нет. Найти не могут. Беглого выловили только. Одного. Мобилизовали всех. Смотри, если один ты!
Белов промолчал, обалделый от этого монолога.
Инструктор ударил костылями в болото и, продолжая ударять, погнался за группой. Не оборачиваясь, крикнул:
– Во дела!
И вдруг оглянулся.
Глаза инструктора светились странно, как катафоты, и даже почти отражались в воде, не глядя на солнечный день.
В сильных низинах настелены гати. Редко – бревна, часто стволы толщиной в руку.
Гати разбиты гусеницами, местами в крошево, лежащее на мертвой воде. Вода неглубока – четверть метра. Дно видно прекрасно – это кофейная гуща.
Низины похожи на озера чернил, налитых в осоку. Стволы гати, уходящие под воду, имеют цвет чая, кажется, они слегка светятся на фоне дна.
Светятся и пошевеливаются – сами собой.
Неверный шаг здесь стоит купанья по пояс и сразу по грудь.
* * *Справа и слева от гати, по пояс в воде и по грудь, медленно двигались двое мужчин, привязанные к крупной стальной шестерне. Шестерня ехала между ними по бревнам. Пару раз она сваливалась, и тогда мужчины долго мучились.
Часы показывали семь пятьдесят.
– Что за колесо?
– Каток ведущий. Тягач застрял наш. На Сывью. Каток, зубчатку срезало.
– Новый тащим. Помоги вылезти.
Временно не чуя постромок, геологи вылезли на гать и тут же, мгновенно, согнулись, упираясь руками в колени, глядя, как черное отражение неба шатается от их ног до самой осоки.
– Со станции, тащите?
– С партии. Со сто седьмой.
– Отстегнули б – постромки-то!
– А-а – потом опять надевать!
Один из геологов оторвал глаза от воды и, глянув тупо, махнул рукой, снова согнулся.
– Лошадей, – сказал он.
– У нас в партии лошади есть, – подтвердил второй. – Он вот и я.
В лесу тракт плавно ползет вверх, лужи на нем обретают основу. Обсохнув, тракт падает вниз. Лес уступает место разливу высохших берез, стоящих в рост, лежащих каменистых осыпей. Каждый камень, словно откинув на затылок земельную шапку дерна со мхом, смотрит удивленно на такую же белую, как и он, бересту. Ослепнув от белизны, от солнца, камень засыпает. Ему снится тракт, сошедший с ума.
А тракт все падает. Ручей.
Он увидел свое отражение в ручье, наклонившись попить, и – ужаснулся. В ручье играло и кривлялось, извиваясь на поверхности холодных завихрений хрустального ручья, перекошенное лицо. Его лицо. Выделывая фантастические гримасы, лицо в ручье тем не менее смотрело ему все время в глаза, не отрывая взгляда…
Переглядеть свое отражение оказалось не по силам. Из ручья смотрел ему в лицо дурак какой-то дураком. Дурак в шляпе.
* * *– Открой, Наташенька, это я!
– Кто? – Наташа, проводница, не узнала голос, удивилась, но интонация стоявшего за дверью незнакомца была настолько теплой, дружественной, располагавшей к себе, что она сразу, ни секунды не колеблясь, открыла.
На пороге ее квартиры стоял Калачев. Наташа хмыкнула несколько разочарованно. В лицо-то она его узнала мгновенно – тот самый, из угрозыска.
– Что случилось? – поздоровавшись, спросила она.
– Ничего. Я знаю, Наташа, что вы слегка приболели. Но дело у меня, к сожалению, срочное.
– Ну, заходите.
– Спасибо, но я никогда не захожу, я всегда на бегу. И только два вопроса. От вашего ответа на эти два вопроса зависит судьба человека. И может даже – что и не одна. А много судеб. Скажите, прошу вас, честно ответьте мне – договорились? Вы согласны ответить мне честно, Наташа?
