Анатолий Дроздов - Непрощенные

Люба отложила газету.

– Все правильно? – спросил Федоренко.

– Ну… – Люба замялась. Уличать «Правду» во лжи ей не хотелось.

– Говорите! – ободрил генерал.

– Сорок немецких танков – это неправда.

– Сколько на самом деле?

– Чуть больше двадцати. Мне Волков сам говорил.

– Столько было до вашего прорыва к Могилеву, – еле заметно улыбнулся генерал. – В ходе его вас ранили и отправили в госпиталь, а у товарищей Волкова с Паляницей были новые бои… На счет экипажа записали немецкие танки, сожженные при обстреле топливозаправщиков, и в ходе другой операции, когда они корректировали огонь наших гаубиц. Не буду врать: это неправильно. Танки уничтожили не Волков с Паляницей, а гаубицы, однако без них у артиллеристов не вышло бы. На войне такое бывает – не судите строго. Стране нужны герои. А вот в случае с аэродромом… я… мы сомневаемся. Неужели так было?

– Да! – ответила Люба. – Мне Коля… – Она смутилась. – Механик-водитель Климович рассказывал: он специально считал. У девятнадцати самолетов оторвали хвосты, а двадцатый раздавили целиком – он маленький был.

– Хорошо. – Генерал пробарабанил пальцами по зеленому сукну, укрывавшему стол. – Хочу спросить вас, товарищ младший лейтенант. Вы воевали с Волковым и Паляницей. Что они за люди?

– Ну… – Люба растерялась. – Грамотные, смелые командиры…

– Это я в «Правде» прочел. – Федоренко кивнул на газету, лежавшую на столе. – Меня интересуют подробности.

Люба замялась.

– Объясню. – Лицо генерала стало серьезным. – Командира-новатора, овладевшего передовыми тактическими приемами, я хотел бы видеть в штате Главного автобронетанкового управления. Меня смущает одно обстоятельство. Волков встретил войну в звании сержанта, а вот Паляница окончил танкотехническое училище. Так кто из них новатор? Волков? Или Паляница?

– Волков! – сказала Люба.

– Уверены, товарищ младший лейтенант?

– Так точно! Волков прямо рвется в бой.

– Бесшабашный?

– Нет, товарищ генерал! – Люба покачала головой. – Смелый, но расчетливый, операции планирует тщательно. Рискует с умом – бережет людей. У нас потери минимальные были. Волкова все любили.

Генерал глянул пристально. Люба покраснела.

– А Паляница? – спросил Федоренко.

– Он другой. Все время возражал.

Генерал поднял брови.

– Вы не подумайте! – заторопилась Люба. – Паляница тоже смелый и дерется храбро. Просто осторожный. В танковых операциях разбирается слабее Волкова. Мне даже показалось, что совсем не разбирается… Ну, как все, не разбирается.

Она запуталась и почувствовала, что снова краснеет.

– Вот как?.. – Федоренко снова пробарабанил пальцами по столу. – Спасибо, Любовь Петровна! – Он встал.

– Товарищ генерал! – Люба вскочила. – Где они сейчас?

– В Могилеве.

– Живы?

– Неизвестно. Могилев в кольце. С войсками в городе нет связи.

– Там… – Люба помедлила. – Тяжело?

– Бои идут на улицах города…

Люба опустила взгляд, вздохнула.

– Нам остается верить и ждать, – сказал генерал. – Выше голову, товарищ младший лейтенант! Вы же советский человек, комсомолка!

Выйдя из здания ГАБТУ, Люба двинулась вдоль улицы без всякой определенной цели. Спешить было некуда. В общежитии командного состава НКВД, где ее поселили, в это время ни души – все на службе. Взгляд Любы упал на афишу кинотеатра: показывали довоенную комедию «Волга-Волга». К кассе кинотеатра змеилась очередь: зрелища в это тяжелое время были чрезвычайно востребованы, билеты расхватывали. Разумеется, лейтенанту НКВД билет бы нашли, но Любе сейчас не хотелось в кино, тем более на комедию. Она прошла мимо, провожаемая любопытными взглядами. Девушка в форме командира НКВД с забинтованной рукой и медалью на гимнастерке… Во взглядах людей сквозило уважение, но Люба не замечала никого. Она шагала по тротуару, думая о своем, пока не остановилась у большого здания с куполами на крыше. Стены церкви были обшарпанными, давно не знавшими ремонта, но все равно храм выглядел красиво и величественно.

С минуту Люба постояла, удивляясь тому, куда принесли ее ноги, затем оглянулась по сторонам и шмыгнула в приоткрытую дверь. Внутри церкви стоял полумрак. У иконостаса теплилось несколько свечей, сладко пахло растопленным воском и ладаном. Последний запах едва угадывался. Людей в церкви не было. Только две женщины били поклоны перед иконой Божьей Матери в левом углу: одна из женщин была пожилой, вторая – помоложе. Внезапно женщины опустились на колени, приложились лбами к полу и замерли.

Люба повела плечами. Как все комсомольцы, она не верила в Бога, зато в него верили мать и бабушка.

– Бога нет! – говорила им Люба. – Учитель сказал.

– Пусть говорит! – отвечала бабушка. – Ему положено. А ты – молчи! Если не дура…

Тогда Люба страдала, понимая, что нелегко выкорчевать закостенелое мракобесие из родственников. Бабушка и мама ходили в церковь, но Любу с собой не звали – и то ладно. В свою очередь Люба раз за разом пыталась их перевоспитать: она любила мать и бабушку. Бог и церковь находились за границей ее интересов, на пути, которым шагала страна, пережиткам прошлого не оставалось места. А вот теперь почему-то нашлось…

Осмотревшись, Люба заметила у входа столик с разложенными на нем свечками. За столиком сидел старик с длинной седой бородой и настороженно смотрел на Любу. Поколебавшись, она направилась к нему.

– Мне помолиться, – сказала тихо. – За человека.

Взгляд старика оттаял.

– За здравие или упокой? – спросил деловито.

– Чтоб уцелел, – сказала Люба. – Живым вернулся.

– Тогда за здравие, – заключил старик и достал бумажку. – Крещеная?

Люба кивнула. Как всех деревенских детей, ее окрестили в младенчестве.

– А он?

– Наверное. Он до революции родился, тогда всех крестили.

– Необязательно, – возразил старик. – Если иудей или мусульманин…

– Он – русский!

– По-всякому бывало… За некрещеного на общей молитве нельзя.

Старик подумал, спрятал бумажку и придвинул ей свечку.

– Помолитесь сами! Вам можно. Да и лучше самой.

– Я не знаю молитв, – сказала Люба. – Забыла.

– Вы своими словами, – посоветовал старик. – Как на душе лежит. Главное, чтоб от сердца…

Люба положила на столик десять рублей, старик отсчитал сдачу, но Люба отодвинула деньги. Старик кивнул, забрал деньги и положил рядом со свечой алюминиевый крестик на шнурке.

– Наденьте!

Люба покачала головой.

– Необязательно на шее носить, – сказал старик. – Можно в подкладку зашить. Сейчас многие так делают.

– Только я… не могу перекреститься.

Люба подняла правую руку. Доктора на Большой земле, увидев ее распухшую кисть, сразу отправили ее на операционный стол, уверив, что просто прочистят рану. Придя в себя после операции, Люба увидела, что среднего и безымянного пальцев у нее больше нет.