Олег Синицын - Астровойны
— Но меня освободил вовсе не паладин. Девушка невольно посмотрела на Нину Гату, блаженно дремавшую в кресле напротив.
— А кто же тогда?
— Тот самый юноша с задумчивыми глазами.
В груди стало тесно. Сиятельная дочь с трудом глотнула воздуха, а Ганнибал продолжал:
— Знаете, Серафима, я воюю с восемнадцати лет, побывал во многих горячих точках, но никогда не видел подобного. Одним лишь мечом мальчишка расправился с элитными гвардейцами Натаса.
— Правда? — выдавила она из себя. Изумление, перемешанное с непонятным счастьем, стремительно заполняло ее.
— Да, — качнул головой адмирал. — Кто он такой? Он сказал, что вы послали его.
Не в силах больше сидеть на месте, Серафима вскочила, сделала шаг куда-то, затем вернулась.
— Да, это я его послала. Его зовут Даймон Зверолов.
— Он здесь, на борту? Мне бы хотелось еще раз повидать его.
— Вам нужно отдохнуть, адмирал, — произнесла сиятельная дочь, тщательно скрывая волнение. — Я приведу его, как только вы наберетесь сил.
6
Слева на огромном пространстве бушевало жестокое сражение. Сгорали силовые поля, броня рвалась как бумага, вспышки и взрывы колыхали пространство словно ветер простыню. Черные звездолеты наваливались на заорбитальные крепости, упрямо прорываясь сквозь заградительный огонь орудий и лазеров.
До флагмана Рапа, стоящего в районе уничтоженной крепости, долетали лишь отсветы этого бешенства. Эскадра броненосцев выстроилась стеной, защищая судно своего полководца корпусами и силовыми полями.
После гибели хтонического змея — исчадия Баратрума, чей возраст исчислялся от основания времен, — часть броненосцев была уничтожена огнем Союзного флота. Однако Р'уаги сумели перестроиться и остаться на занятых позициях. К тому же подошел резерв, который Рап сразу бросил под огонь второй эскадры. И сейчас эти звездолеты гибли в жестокой битве, выполняя сразу несколько важных функций: они изматывали людей, истощали их боеприпасы и позволяли выиграть время до прибытия флота Натаса, спешащего с другой стороны Бутылочного Горлышка.
К флагману подошел синий элитный шаттл, испещренный серебристыми знаками. От него на борт протянулся герметичный трап. Палубы погрузились в безмолвие, вслед за которым раздались отчетливые шаги, странным образом слышимые в каждом уголке корабля. Бесстрашные Р'уаги прилипали к полам и переборкам, ощущая нарастающие ужас и панику, а их сердца больно колотились в такт этим шагам. Каждый удар был сильнее предыдущего, и если бы шаги не переместились на трап, многие бы испустили дух. Орки испытали невероятное облегчение, когда первый помощник бога покинул флагман.
Поговаривали, что поначалу пилоты синего шаттла дохли один за другим, не выдерживая замогильной жути, которая повсюду сопровождала демона. Поэтому Темный Конструктор дал Рапу двух бывших людей — отличных пилотов, которые не знали чувств и боли, потому как были мертвы.
Едва шаттл отделился от массивного борта флагмана, как его окружили четыре звездолета охраны. Прикрываясь за безвольно плавающим телом хтонического змея, растянувшимся на сотню миль, адский кортеж взял курс на Рох.
А на самом Рохе орки-завоеватели презрительно щурились со стен орудийного форта на тусклое солнце, взобравшееся на небо. Внизу горели фермерские поселения, подожженные из настенных лазеров. Дым застелил небо грязным полотнищем, прикрыв солнце, и это принесло оркам хоть какое-то удовлетворение. Главное, чего они ждали, — это ночи. Чтобы вновь на небе открылся, как на ладони, человеческий флот. Тогда они смогут расстреливать его из планетарных орудий, и людские корабли будут вспыхивать, словно сверхновые звезды.
Орки надеялись, что на этот раз ночи хватит и они расправятся с остатками человеческого флота. Тогда для черно-синих полчищ не останется никаких препятствий, чтобы хлынуть в Верхние миры и затопить их. Это случится скоро. Только побыстрей бы с неба убралось мерзкое светило, побыстрей бы повернулся Рох…
В тесном грузовом отсеке Даймон сидел на полу, полностью отрешенный от внешнего мира. Для него не существовало ничего, кроме Могильщика — абсолютно совершенного меча, обладающего разумом. Парень был готов смотреть на него без конца, взглядом лаская линии и изгибы стали. Даймону казалось, что чем больше он смотрит на меч, тем глубже погружается в его непознанную суть.
Зверолов положил пальцы на длинную оплетенную рукоять. Один за другим сжал их, чувствуя, как от каждого прикосновения растет возбуждение. Когда рукоять полностью оказалась в его власти, он потянул…
Лезвие, лежащее на предплечье другой руки, острым, как бритва, краем рассекло кожу с легкостью и почти без боли. Из раны выступила кровь. Не теряя времени, Даймон принялся смазывать ею меч.
На орочьем звездолете, когда Могильщик без устали рубил тела врагов, Даймон заметил, что клинок не задерживает на себе ни капли. Тогда он отнес эту странность на счет полировки меча. Идеальная, как и все в Могильщике, она не позволяла крови задерживаться на клинке.
Но он ошибался.
Теперь, сидя в грузовом отсеке и вымазывая лезвие в собственной крови, Даймон понял, что кровь не соскальзывала, а впитывалась в сталь. Алые мазки короткое время держались на ней, а затем просачивались внутрь. Выглядело это необычно и даже пугающе. И парню вспомнились слова меча. Могильщик сказал, что страдает от жажды. Теперь стало ясно, что утолить эту жажду могла только кровь.
Меч пил кровь.
Пил всю, что попадала на него: капли, брызги. Возможно, вытягивал из артерий, когда погружался в тела гвардейцев. Жадно сосал из сердец, которые пронзал Даймон. Но если так, то почему после жестокой рубки, купаясь в крови, он продолжал испытывать жажду? Что ему нужно?
Поглощенный этими мыслями, юноша еще долго сидел на полу возле контейнеров с Могильщиком в руках и кровоточащим предплечьем. Он не заметил, как позади него приоткрылась дверь.
Впущенная Думаном в грузовой отсек, Серафима нерешительно остановилась в нескольких ярдах от Зверолова. Ей показалось, что она вошла не вовремя, нарушая некое таинство, некий диалог сидящего на полу человека и пустоты перед ним. Она уже стала подумывать, как бы поделикатнее уйти, когда Даймон очнулся и встал на ноги.
Таинство ушло. Пленник вновь превратился в обыкновенного юношу, запертого в грузовом отсеке, словно в тюремной камере.
Кротко, словно извиняясь за что-то, она взглянула в его лицо. И сердце забилось в два раза чаще.
— Прости! Я, наверное, нарушила твое… — Она запнулась, не зная, как назвать то, чем он занимался. — … Твой покой.
— Нарушила мой покой? — Он не знал, куда деть глаза. Создавалось впечатление, что голые стены и грязные углы более привлекательны для юноши, нежели дочь Великой Семьи. — Нет… вовсе не нарушила. Я просто-просто задумался…
— У тебя кровь. Ты ранен?
— Нет, — ответил Даймон, заткнув рану большим пальнем. — Я порезался. Меч острый.
— Позволь тебе помочь, — произнесла Серафима, делая шаг к юноше.
Неожиданно для себя сиятельная дочь шагнула так широко, что оказалась едва ли не в объятиях пленника.
— Нет, право, с моей рукой все в порядке! — забормотал Даймон и отпрянул от гостьи.
С изумлением воздев брови, Серафима наблюдала, как юноша воткнулся затылком в жесткий край контейнера. На миг глаза Даймона помутнели, она с ужасом подумала, что он сейчас потеряет сознание и рухнет на нее. Сиятельная дочь, естественно, не сумеет его удержать, и они вместе окажутся на полу… Более глупой ситуации придумать было невозможно.
К. счастью, этого не случилось.
Покачнувшись на ослабевших ногах, юноша пришел в себя. Глаза просветлели, но чтобы удержать равновесие, ему пришлось шагнуть вперед, что привело его в еще большую близость с высокопоставленной посетительницей.
— Извините… — пробормотал он. — Это моя вина… Серафима ощутила его дыхание на своем лица. Не отстраняясь, она смущенно заправила за ухо прядь, упавшую на подбородок.
— Во мне что-то не так? Почему ты шарахаешься от меня?
— Да нет, — ответил пленник, по-прежнему предпочитая не встречаться с ней взглядом. — Все так.
— Тогда, быть может, позволишь заняться твоей рукой?
Не дожидаясь ответа, Серафима взяла в ладони жилистую руку. Шелковым платком с инициалами «СМ» сначала оттерла кровь, затем прижала им рану как тампоном. В какой-то момент девушка поймала себя на том, что растягивает секунды, делая все медленно. Испугавшись, что Даймон это заметит, заторопилась, с преувеличенной деловитостью достала второй платок и стала перевязывать предплечье.
Занимаясь его рукой, Серафима чувствовала, что Даймон по-прежнему не смотрит на нее. И это беспокоило. Она подумала, что не нравится ему. Несомненно, она знала о притягательной силе своей внешности, мужчины не упускали возможности напомнить об этом. Но диковатый юноша был к ней совершенно равнодушен. А ей очень хотелось, чтобы он тайком смотрел на нее. Или сказал какой-нибудь комплимент, пусть даже самый неуклюжий.
