Олег Верещагин - За други своя!

— Ну и как? — рассеянно поинтересовался Йерикка.

— Косорукие, — махнул рукой Гоймир и снова перекосился: — У-ухх…

— Дело не в этом, — спокойно поправил Олег. — Трудно попасть в глаз такому китайцу, в которого они тебя превратили. Добротная работа.

— 3-заткнись… — процедил Гоймир. — Тут близким лошадь должна стать. И оружие мое он с собой прибрал, — Гоймир начал раскачиваться, сунув руки под мышки — видно было, что он с трудом удерживается от стонов.

— Даже не поблагодаришь? — Йерикка водил ладонью над лицом Гоймира. Тот спросил:

— Про что?

— Если б не он, — разъяснил рыжий горец, — путешествовал бы ты сейчас обратно, а я бежал бы следом и хныкал: "Дяденька Чубатов, отдайте!"

— Не внял, — взгляд Гоймира из «щелей» стал недоуменным.

— Потом расскажу, — пообещал Йерикка, — если захочешь. Вставай, пошли, а то ещё, чего доброго, явятся визитёры… Идти-то можешь?

— Доковыляю, — буркнул Гоймир, поднимаясь. Лицо его исказилось, и Йерикка заметил:

— Не делай больше так. Наши увидят в тумане — стрелять будут. Или вообще со страху помрут.

Гоймир вдруг хрюкнул. И сообщил:

— При мне там баснь сказывали. За нас.

— Про нас? — удивился Йерикка. — Ну-ка, ну-ка, не знал, что мы уже так популярны!

— В ночь офицер из палатки выходит. Дождь так, холод, ветер, мозгло кругом. Пусто, склады стоят… Офицер окоем глянул и говорит: "И как те горцы в такую незгоду в горах воюют?!" А ему от склада: "Йой, не говори. Одно что ни час -

мучаемся."

…Гоймир сначала и вправду ковылял, но уже через полверсты разошелся — в прямом смысле слова. Йерикка помалкивал. Олег шел впереди, вслушиваясь и вглядываясь. До истечения срока оставалось чуть больше суток, нужно было искать своих.

Олег находился в несколько обалделом состоянии. Все произошедшее — с момента их ухода из одинокой избушки — казалось приключенческим фильмом, где все возможно и сходит с рук. И в то же время он понимал, что это не больше фильм, чем вновь начавшийся дождь. Этот дождь — часть жизни. И то, что произошло — тоже. Могло быть лишь так, не иначе.

Когда-то давно люди выдумали себе судьбу. А позднее те, к то слабее духом, стали оправдывать судьбой неудачи или бездействие. На самом деле судьба — это вовсе не слепая сила, движущая людьми. Судьба — это внутри самих людей, то, что вложено в нас, то определяет наши поступки… но не слепо, а согласно воспитанию, идеалам и стремлениям. Всегда можно отказаться от трудного пути и тяжелых дел. Но, если ты отказался — ты предал самого себя. И люди идут своими дорогами, выбрав их раз и навсегда.

И судьба тут не при чем…

…Они отшагали верст пятнадцать, не меньше, и уже собирались завалиться спать, но позади, по звуку — за пару верст — послышался сигнал хангарской трубы.

— А то и за нами… — сказал Гоймир. — След тропят… — прислушиваясь, он перестал смотреть под ноги и влез в болотину, где и остановился, оглядываясь недоуменно.

— Ты, между прочим, в болото попал, — сообщил ему Йерикка. Гоймир плюнул, выдрал ноги, и, выбравшись на сушу, заметил:

— Добро, а то уж мыслю — ноги не держат!

Труба прозвучала ближе. Мальчишки переглянулась — молча. Но каждый из них понимал, что их всего трое, а хангары идут по следу, что они троеустали и измотались, а враг свеж…

…Олег подмигнул.

Йерикка усмехнулся.

Что сделал Гоймир — понять было невозможно, но он сказал:

— Один на десять — ровно, а и больше — не страх.

— А раз нас трое — то стоим и сотни, — добавил Олег.

— Эта арифметика мне по душе, — подытожил Йерикка. — Ну, Вольг, где твой самопал? Его выход.

Металлический лай, упорный, монотонный и хриплый, появился в отдалении. Это напоминало охоту — труба, собаки… Очевидно, и Йерикка подумал о том же, потому что с нервным смешком сказал:

— Сколько раз охотился — никогда не думал, как себя чувствует дичь.

— Кабан в тебя когда-нибудь стрелял из автомата? — осведомился Олег.

— Нет, — признал Йерикка.

— Желание-то на охоту у них разом убудет, — зловеще пообещал Гоймир, устраивая ППШ для стрельбы с упора.

Лай. Азартный, надсадный — псы уже почуяли добычу, они ощущали то, чего еще не понимали их хозяева — близость тех, кого надо схватить, разорвать!

Сигналы труб. И уже отчетливый стук копыт по мокрой земле — не дальше трехсот сажен, кажется.

…Поймав в прицел пса, бежавшего первым, Олег нажал спуск.

ИНТЕРЛЮДИЯ: "МОЕ ПОКОЛЕНИЕ"

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.На живых порыжели от крови и глины шинели,на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.Расцвели и опали… Проходит четвертая осень.Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,нам досталась на долю нелегкая участь солдат.У погодков моих нет ни жен, ни стихов, ни покоя, —только сила и юность. А когда возвратимся с войны,все долюбим сполна, и напишем, ровесник, такое,что отцами-солдатами будут гордиться сыны.Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, —У погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.Кто в атаку ходил, кто делался последним куском,тот поймет эту правду, — она к нам в окопы и щелиприходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.Пусть живые запомнят, и пусть поколения знаютэту взятую с боем суровую правду солдат.И мои костыли, и смертельная рана сквозная,и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, —это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,поднимались в атаку и рвали над Бугом мосты.…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.А когда мы вернемся, — а мы возвратимся с победой,все, как черти, упрямы как люди, живучи и злы, —пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем —все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

Грузовик явно заблудился. Шел медленно, на ступеньке стоял, вглядываясь под колеса, солдат, еще один сидел на крыше с ручным пулеметом. Широкие парные колеса вязли в грязи по верхний край, но грузовик взрыкивал мощно и выдергивал себя из бурой жижи. Слышно было, как орёт солдат на подножке, командуя водителю, куда держать курс:

— Левей… яма же, ядрена мать!.. Еще левей!.. Ага, так… так… так… Вправо! Поколем — головы оторвут!

Собственно, машина ничем не мешала горцам, лежавшим в грязном и мокром кустарнике. Они лениво наблюдали за ползущим в жиже грузовиком, пока Олег не подтянул к себе винтовку и не сообщил:

— Сейчас я их…

— Чего они тебе? — спросил Холод. — Пусть себе едут…

— Интересно посмотреть, что везут, — возразил Олег.

Другие забормотали кто в лес кто по дрова. Гоймир, лежавший на спине, перевернулся на живот. Серое от усталости и въевшейся грязи лицо выглядело равнодушным.

— А пускай, — сказал он. — И то — глянем. Одно консервы там?

— А то еще — их Христос во втором пришествии, — вполголоса сказал Гостимир. — В то скорей поверится, чем в консервы-то…

Олег не вслушивался. Он вел стволом за пулеметчиком. Ничего, кроме холодного удовлетворения, что сейчас он отправит на тот свет ещё одного врага. И сейчас, уже стреляя, он думал не о жизни, которой лишает человека, а о том, что хорошо бы и вправду там оказались консервы.

Пулемётчик привстал, схватился за правый бок и, роняя оружие, пополз на капот.

— Промазал, — резюмировал Олег, хватая автомат, — хотел в висок.

Грузовик резко тормознул — труп, мотнув руками, слетел в грязь, стоявший на подножке попытался спрыгнуть, но Гоймир, встав на колено, практически изрешетил кабину из ППШ. К нему присоединилось еще несколько стволов. Через несколько секунд уже было тихо, лишь осыпались с хрустом битые стекла кабины, да отчетливо журчала струйка крови, стекавшая в грязь с руки обвисшего на двери трупа.

Яромир, подбежав к машине, свистнул:

— Места-то тут три, а мертвых двое!

Подошли остальные. Кто-то сплюнул:

— Уполз один-то!

Олег равнодушно посмотрел в кабину. Она была внутри забрызгана кровью, со среднего сиденья свешивался, открыв рот, мертвец.

— Так вот след, — появляясь в дверях напротив, Одрин указал на широкую кровавую полосу — словно кто-то провел плотной кистью через сиденье и ступеньку.