Александр Зорич - Клад Стервятника
Анка выразила желание сопровождать отца. И нас с Гордеем это решение тоже не удивило. Отныне нас разделяли уже не одна, а целых две тайны. «Синтезатор» кодов и припять-бумага. А зная Аспида, никогда нельзя быть уверенным, что их число не может оказаться гораздо большим.
— Нужно сразу брать быка за рога, — убежденно сказал Гордей, едва лишь дежурная машина добросила нас до моей избушки. Со дня моего ухода там мало что изменилось, даже слой мелкой серой пыли на клавишах верной «Ямахи» остался прежним. За окнами маялся полдень, и у меня на душе понемногу начинали скрести когтями снорки.
— Звони Любомиру, пусть свяжет меня с Хуаресом.
Я позвонил.
Такой зубр, как Хуарес, вряд ли принял бы мой звонок всерьез, я для него слишком мелкая сошка. Но потом трубку забрал Гордей и несколько минут что-то терпеливо втолковывал бармену, пока я пытался соорудить на плите жареную колбасу с яичницей.
Когда он наконец появился в кухоньке, рассеянно насвистывая битловскую «Yesterday», по его весело блестящим глазам я сразу понял — есть контакт!
— У нас до встречи с Хуаресом остается целых полтора часа, — с ходу предупредил он. — Между прочим, по легенде, Пол Маккартни сочинил свою «Вчера» как раз в тот момент, когда на кухне жарил яичницу.
Я сразу представил себе сэра Пола на коммунальной кухне в майке и трениках с вытянутыми коленками и непременным вафельным полотенцем через плечо. Как он утром жарит яичницу — это он-то, Миллионер Миллиардерович! — и напевает себе под нос про белки с желтками. И не поверил.
— Правда-правда, — бодрым тоном заметил Гордей, еще не разучившийся читать по глазам. — Между прочим, в это время дня я предпочитаю глазунью из трех яиц.
— Угу, — кивнул я, всецело поглощенный шкварчащей сковородой. — За мои огромные глаза называешь ты меня глазу-у-у-ньей!
— Очень смешно, — кивнул Гордей. — Через полтора часа нам предстоит непростой разговор с человеком, круче которого и впрямь только яйца. Вкрутую, — уточнил он. — А мы с тобой крутые, Гош? Крутые, я спрашиваю?
— Я — нет, а ты — как хочешь, — дипломатично вывернулся я.
— И я — нет, — согласился он. Задумчиво поцокал языком и с шумом втянул ноздрями подгорелые ароматы ветчинного бекона. — Вкуснотиша. Молоток, Гоша. Тебе непременно нужно в программу «Смак для бедных». Ты и из топора кашу сварганишь. Тэк-с, тэк-с… Значит, мы должны обыграть Хуареса на его же поле. И если он немерено крут, как вареное яйцо, мы… мы-мы-мы… м-м-м…
Он рассеянно побарабанил пальцами по столу, пока не остановил взор на глазунье — спецзаказ, сам просил!
— Значит, мы будем строить ему глазки!
После чего он сунул палец прямо в горячий желток и с довольным урчанием облизал его.
— Вот так!
Ну, не идиот ли?
До того, чтобы убедиться в обратном, нам обоим оставался без малого час. И мы с аппетитом воздали должное моей боевой стряпне.
* * *Хотя Гордей сам вызвался побеседовать с Хуаресом, еще будучи в Зоне, я, если честно, не очень представлял себе, о чем молодой ученый может договориться с королем хабароторговцев. И уж тем более — как он собирается впарить ему наш клад.
Я отчетливо видел все плюсы и достоинства припять-бумаги. Так мы между собой за глаза теперь называли наследие Стервятника. Правда в основном оборонительного свойства.
Скажем, надел ты на голову кулек припять-бумаги, выдранной аккурат из самой серединки толстого тома Большой Советской Энциклопедии — там формат побольше. И тебе не отрубят голову на эшафоте, как палач ни старайся и ни прыгай вокруг тебя, как безумный турухтан.
— Очень интересно, — одобрил мою сентенцию Гордей. — А кто он такой, этот турухтан?
— А шут его знает, — сразу махнул я на его возможные дальнейшие расспросы. — Щегол какой-то… Ты мне лучше скажи, как к Хуаресу подъезжать собрался.
Гордей подмигнул и неожиданно пропел, как всегда фальшиво, но с большим чувством:
— Как нам быть с бедою этой, Митя, посове-е-етуй!
— Приближаться к ним опасно, знаешь ты прекра-а-а-асно, — прогнусил я продолжение новогоднего ариозо из детской киношки. И тут же глянул на него, весьма озадаченный.
А ведь он и вправду Митя. В смысле, Димон. А мы как привыкли с Анкой? Гордей да Гордей. А он-то оказывается Ми-и-итя…
Если Гордей и не умеет читать по губам, как ваш покорный слуга, то иногда он способен прочесть по глазам целое предложение. Если не весь абзац!
— Коллеги зовут меня Демон. Ведь правда, во мне есть что-то демоническое?
И состроил жуткую рожу.
Но получилось как всегда — трогательно и беззащитно, с примесью дурной зауми гайдаевского Шурика. Очкарик — он и в Африке очкарик. Чего уж тогда говорить о нашей в высшей степени средней полосе?
Тем не менее встречу в верхах с королем хабароторговцев Гордей провел на высочайшем уровне. Это был просто высший пилотаж экстремальной коммерции!
Разговор происходил на мансардном этаже «Лейки», в отдельном кабинете, в присутствии меня в качестве наблюдающей стороны и двух горилл-телохранителей — в качестве неизбежных деталей интерьера.
После того как Хуарес, задумчиво сопя, потыкал жестким пальцем в клочок активированной печатной бумаги, представленный ему Гордеем в виде презентации, безуспешно попытался разрезать его ножом и в итоге поднес к нему огонек своей неизменной фирменной зажигалки «Данхилл» — после всех этих примитивных процедур Гордей продемонстрировал Королю второй клочок. На этот раз — чистый и готовый к одноразовому употреблению.
Хуарес выразил недоумение. Гордей в свою очередь — тоже.
— Король, вы меня удивляете, — с неподражаемым одесским акцентом — откуда только что берется! — заявил он Хуаресу. — Ведь достаточно лишь нарисовать на листке вот это…
Он небрежным росчерком изобразил на клочке еще неактивированной припять-бумаги нечто, скрытое от меня спиною Хуареса.
После чего жестом фокусника вынул из кармана второй чистый клочок.
— Начертить на ней вот это…
Теперь взгляд Хуареса остановился и уже надолго задержался на чертеже, который с той же легкостью, как и неизвестный мне рисунок, набросал Гордей. В бульдожьих глазах Хуареса медленно разгорались огоньки тяжелого интереса.
— И, наконец, написать что-то вроде этого…
На сей раз Хуарес был как громом поражен. А Гордей ждал, смиренно улыбаясь. Как человек, еще только начавший рассказывать увлекательную историю, до финала которой — долгие недели и месяцы пути.
К тому времени, когда я уже устал ждать очкарика внизу, за стойкой бара, часовая стрелка над барной стойкой совершила полный оборот. И лишь затем Гордей спустился в зал, небрежно помахивая черным пластиковым пакетом для мусора.
Я обомлел. Для тех, кто не в теме, нелишним будет напомнить: Хуарес расплачивается деньгами в таких пакетах, когда партия хабара велика и соответственно велика сумма оплаты.
Почти три минуты Гордей важно молчал, как надутый индюк. Но потом не выдержал первым: раскрыл под столом мешок и продемонстрировал мне содержимое. Вершину стопки из пачек денежных купюр в банковской упаковке.
У меня натурально остановилось сердце. И в зобу дыхание сперло, как выражался один наш толстый баснописец, который, по слухам, помер от обжорства. Так что пришлось срочно махнуть полстаканчика джину. А он у Любомира, между прочим, лучший в округе.
— Двадцать две с половиной штуки, — шепнул Гордей, улыбаясь моим судорожным попыткам восстановить дыхалку. — Время звенеть бокалами, Гоша.
Но сначала был подсчет дивидендов.
* * *Уединившись в моей избушке от посторонних глаз, мы тщательно пересчитали купюры. Тютелька в тютельку двадцать тысяч баков плюс проценты Гордеевых комиссионных.
— И это только аванс. Хуарес даже взял с меня расписку, что он — наш первый компаньон в будущем предприятии с совещательным голосом и эксклюзивными правами, — с гордостью заметил мой напарник. — Поверь, эта бумага нас с тобой озолотит. У меня сейчас просто руки чешутся чего-нибудь выпить.
И он потянулся к холодильнику, наивно полагая, что там ему приготовлен целый алкогольный бар, как над стойкой у Любомира.
— Слушай, Гордей. — Я на ходу придержал очкарика за локоть. — Ты ведь еще до сих пор так и не сказал мне, чем зацепил Хуареса. Что ты нарисовал ему там, в кабинете? Я ведь не видел. А написал?
В чертежах я не силен, поэтому для прояснения ситуации мне вполне хватило бы и двух позиций.
Он пожал плечами и виновато улыбнулся.
— Извини, Гош. Не могу.
— Что не можешь? — не понял я.
— Не могу сказать, что я рисовал и писал. Кстати, там ведь еще был и чертеж, ты забыл?
— К черту чертеж! — с беспокойством пробормотал я. Острый интерес и азарт сыщика с каждой секундой охватывали меня все сильнее. — Почему ты не можешь мне сказать? Мне, своему компаньону?
