Николай Полунин - Орфей
Словно подкрепляя впечатление, вошел седой человек в чопорном костюме с галстуком. Расположился напротив и посмотрел на Инну внимательно и долго Она тоже не спешила говорить. В тюремном номере она передумала многое. В отличие от Мишки Хватова Инне не приходило в голову надеяться на чью-либо помощь. Даже ТЕХ. За две недели заточения она даже ни одного сна-приказания не получила от НИХ. Словно ОНИ забыли об Инне. Словно она не служила ИМ верно, и ее выбросили, как ненужную тряпку, занятые более важными делами. А с ней решили подождать, как выкрутится сама.
Такие примерно у Инны были мысли дню к десятому. Поэтому сейчас она молчала Курила свои любимые сигареты, тонкие, черные. И кормили так, будто долго изучали ее, Инны, вкусы. Она почти не сомневалась, что так и было.
А первые слова старика напротив были неожиданны:
— Плохо. Для всех плохо, Инна Аркадьевна, для вас, для меня. Не дождались мы. Не вернулся он. Не захотел больше, видно.
Марат Сергеевич Богомолов переложил протез с колен на край стола. Он очень плохо себя чувствовал. Сказывалось остаточное воздействие встреч с Гордеевым, зачастую весьма продолжительных, и, хотя меры он принимал, накопленное дало о себе знать одномоментно, разом. Богомолова Перевозчик не предупреждал.
— Вы, может быть, думаете, что я начну как-то на вас давить. Требовать объяснений вашего образа жизни по возвращении из Штатов. Его восстановили по дням, если не по часам уже не я. Другие со мной любезно, — усмехнулся, — поделились Многое вызывает вопросы. Ваши частые поездки и встречи, представляющиеся на первый взгляд совершенно бессистемными. Последующие судьбы тех, кого вы находили. Ваши открытые счета в четырех МКБ, в Швейцарии в «Кредит Сюисс». Муж, который вас звонками и письмами до сих пор закидывает, не имеет о них никакого представления. У него спрашивали. На днях. Да. Вызывающего недоумение много. У тех, кто это все выяснял. Но не у меня. Дело в том, Инна Аркадьевна, что для меня все это несущественно. Потому что я хорошо знаком с тем, к кому вас вез Хватов и кого мы с вами в итоге так и не дождались.
Инна медленно донесла столбик пепла, раздавила сигарету. Но не сказала ничего.
— Для меня существенно то, что в ваших действиях скрыто от посторонних глаз. Что лежит за видимыми пределами. Как для вас самой, там, внутри, выглядит общение с тем… с теми… вы понимаете? Опишите мне. Даю слово, что это единственное, о чем я вас попрошу. Не бойтесь выдать тайну, ведь вы видите, я знаю и так. Меня интересуют только подробности. В вашем изложении. И расстанемся; обещаю, что больше не побеспокою вас. Продолжайте заниматься тем же, чем занимались, это от вас не зависит, я понимаю.
— То есть вы хотите сказать, что меня привлекать не станут? — начала Инна с самого малого. — Ну, за оружие, например?
— Шалости. Они забыты.
— С чего вы взяли, что я занимаюсь чем-то там незаконным?
— А кто это говорил?
— Тогда почему меня задержали? Без всяких объяснений в тюрьму бросили.
— Инна, ну перестаньте, а? В тюрьме разве так? Поймите вы, все плохо. Мы его не дождались. И если вы расскажете, что вас прошу, то — может быть…
— Откуда вы его знаете? Кто вы?
— Это несущественно.
Инна снова потянулась к пачке, но рука замерла на полдороге.
— Как же несущественно, Марат Сергеевич? — произнесли у нее за спиной. — Простым смертным разве дозволено знать эти тайны? Инна так просто сказать не может. Доверие за доверие. Вы — ей, она — вам. Только так бывает в этом Мире, Присматривающий. Кстати, за Хватова спасибо. Что сохранили. Ну, и всех других. Его вам придется мне вернуть теперь. Да и остальные вам не нужны. Что они вам?
Старик с протезом резко выпрямился, уставился над головой Инны.
— Я ждал вас, — сказал наконец.
— Вот и дождались. Теперь вам хорошо?
Инна ломала сигарету и отчего-то боялась обернуться. Она не узнавала голоса. Не узнавала, не узнавала!
…И они уезжали потом, и она сидела с ним рядом. Как бывало уже здесь, в этом Мире. И как не узнала его голос, так не узнавала сейчас его самого. Он изменился. Он уже был не тот Михаил. Как и она тоже.
— Почему он нас выпустил? Народу у нет много, я видела вокруг дома.
— Ты всего не видела. Отпустил — ну, я же пообещал не пропадать, не уведомив. А сейчас он был не готов. Ни черта он меня не ждал.
— Зачем ты звал меня?
— Это не получилось.
— Но я все равно рада тебя увидеть, Зверь.
— Я уже не Зверь. Да и тем, кто я есть, быть осталось немного.
— За нами идут две машины.
— Это несущественно. Вижу.
— Я могу помочь?
— Может быть.
— Ты собираешься выполнять свое обещание?
— Какое?
— Не исчезать, не уведомив.
— Обязательно.
— Дай такое же обещание мне. Он может навредить? Тебе или мне?
— Еще как. Но это несущественно, — повторил Михаил голосом Марата Сергеевича. Получилось смешно, но Инна не улыбнулась.
(Перевозчик мог удалить меня из Мира, открывшись и убедив меня, и раньше. Мог бы вообще не спрашивать согласия. К этому обращению меня в нашем Мире, слава Богу, приучили. Но он выбрал момент, когда Присматривающие вынесли свое Решение и стали его осуществлять. И все, что происходило, происходило для меня именно «одновременно», ведь меня не было здесь.
Момент обратного моего прихода из-за Реки, конечно же, получился самый неподходящий. Вечное мое свойство, которое даже Перевозчику изменить не по силам.)
— …Напомни еще раз, как звучало обращение к тебе в последнем приказании с паролем. Как говорилось обо мне.
— «Ты сделаешь то, что ОН тебе скажет. Потому что ОН — теперь один из НАС». Дословно.
— Именно так — ОН один из НАС?
— Именно так. Что ты? Что-нибудь не то?
— Нет, ничего. Один из НАС… Из НИХ, понимаешь?
— Это означает…
— Это означает, что меня приняли. Что мне уже ничего не надо добиваться ни в этом Мире, ни в каком другом. Что я выполнил и заслужил. Все получилось, как должно было быть, как предопределено. Что ты можешь остаться Стражем или перестать быть им. Что тот, кого я отправлял отсюда, может вернуться или не возвращаться, а меня это уже совершенно не касается. Что я уже не буду спасать этот Мир и все остальные. Не имею личной заинтересованности, а то и возможностей. Что вы остаетесь так, как есть! Ты поняла?!
Инна Аркадьевна Старцева холодно смотрела перед собой, на асфальт, который несся под машину, все ускоряясь.
— Я поняла, Миша. Не жми так, ты разобьешь меня. И вообще останови. Но прежде чем я выйду, ответь мне: все-таки, как теперь мы? Ты можешь ответить: как же мы?
Часть третья
Из последнего разговора с Перевозчиком:
— Понятно, тебе не слишком повезло. Тебя взяли в оборот сразу, хотя ваш Володя-саламандра не так уж был и не прав, что — только по шерстке гладили. Предварительную информацию о тебе — помнишь, с этого начал? — я скачал с Богомолова, пока он как-то разливался, до чего ошеломлен одним фактом моего существования, якобы таким для него неожиданным. Они за тобой все это время хорошо смотрели.
— Почему раньше не вытащили?
— Я знаю? Политика — вещь, предсказуемая слабо. Главным образом поэтому Певцы во все века с ней плохо уживались. Ах, извините…
— Улыбаетесь. Мой файл действительно назывался «Предсказатель»?
— Понятия не имею. Я, знаешь ли, без файла обошелся. По старинке. Колдовством.
— Ну, не надо…
— Мне тогда просто требовалось найти с тобой какой-то общий язык, а что ты за человек, я не представлял. Не волшебник же я в самом деле. И между прочим, не такая уж коммуникабельная личность. Ты даже подумал, будто я тебя гипнотизирую, а я просто проверял бредовую мысль — а не причастен ли ты как-то…
— А я, вы совершенно точно убеждены, что я… И… и Женя? Что она с Реки возвратилась… А не так, как у вас. Извините.
— Да. Убежден. И она. И не спрашивай меня больше об этом.
— А о чем можно?
— Не представляю я, например, до сих пор, откуда в Крольчатнике узнали о тебе. Думали, что все прямо узнали. По чьей наводке Красавина тебя провоцировала. Вот она-то психолог профессиональный, за вами всеми в Крольчатнике смотрела. Володенька с Ароном у нее так, на подхвате были, ничего толком не понимая. Их обоих вообще только сам знаешь что интересовало. А вот кто через нее осмеливался подталкивать тебя — не представляю. Уж не Миша Хватов — это точно.
— Может, Богомолов тот же? Не как директор НИИТоВ, а как Присматривающий?
— Присматривающим феномены не требуются. У них собственных сколько угодно, ты видел. И боюсь, еще увидишь. Богомолов жизнь положил на дело Присмотра, ему тоже непредсказуемого не надо. Он, кстати, был на редкость искренним в своих идеях человеком. За то и ценили. Преданные лучше всего служат. По себе знаю.
— Значит, был кто-то еще. Неужели это трудно выяснить?
