Евгения Лифантьева - Орк-лекарь
Уже почти совсем стемнело, когда старуха тяжело поднялась и взошла на холм. Я не понял, откуда у нее в руке появился факел, но пять огней вокруг плоской вершины вспыхнули почти мгновенно. Пять костров морской звездой растеклись вокруг темной фигуры. Ведунья, не садясь, замерла на вершине.
И тогда пришел звук. Нет, это было нельзя назвать пением. Это был низкий, вибрирующий звук, словно дрожала под легкими касаниями пальцев басовая струна, словно искусный барабанщик ласкал палочками самый большой из барабанов.
Звук то стихал, сворачиваясь до едва слышного шепота, то разрастался, заполняя собой всю округу. Тогда он грохотал, словно горные обвалы. И снова стихал, истончаясь и прячась в ватном тумане, накрывшем степь…
А старуха уже не стояла столбом, она раскачивалась в такт, она кружила между кострами, и черные тени метались по склону, словно вспугнутые стервятники, обожравшиеся падалью настолько, что не способны уже взлететь…
Тревожный, тягучий, выворачивающий душу звук, мельтешение теней, огненные всплески на юбках танцовщицы…
И вдруг мне показалось, что источник звука — не один, что вибрирует, колышется, дрожит сама земля…
И тогда в беззвездном небе вспыхнуло одновременно с десяток молний. Они заполыхали, ветвясь и извиваясь, как огненные змеи, и вонзились в землю.
А старуха металась между огнями, крича что-то неразборчивое, визжала и плакала, тряслась, как припадочная, словно все эти молнии прошли сквозь нее.
И сразу же раздался грохот.
Поднялся ветер, раздувший огни, вспыхнула сухая трава, огненным кольцом окружая мечущуюся в отблесках пламени фигуру, огонь ручьями потек вниз по склону, рассыпая искры и оставляя за собой мертвую черноту…
Старуха плясала и сипела, земля билась в конвульсиях, огненный вал подбирался к нам. Орки смотрели с ужасом, я радовался, что нервного кабана заранее увели подальше от холма, потому что неизвестно, что мог с перепугу натворить зверь…
И тогда с неба упала вода. Нет, это был не дождь, это был настоящий водопад. Это была плотная стена, словно кто-то поднял море и опрокинул его над степью.
И разом кончилось все — старуха замолчала, рухнув грудой грязных тряпок на вершине, огонь зашипел и погас, даже костры не продержались дольше нескольких секунд. Орки упали ничком, прижались к промокшей траве, погрузили в нее скрюченные пальцы и шептали — каждый что-то свое. Я тоже не удержался: земля манила, словно женщина — такая любимая и желанная, такая нежная и добрая. Прижатыми к ней ладонями и лицом я чувствовал эту нежность, это мягкое, обволакивающее тепло, эту свежесть набухающих семян и жадно пьющих воду корней.
— Матушка-Земля, — прошептал я бессмысленно, как ребенок. — Матушка!
«И чего на этот раз надо, лекарь? — раздалось у меня в голове. — Ты-то о чем просишь, бродяга?»
— Да ни о чем особенном…
И я вдруг подумал о Жужуке и о старой Апа-Шер, которая заплатила за что-то счастьем дочери.
— Сними проклятие с дочери знахарки, — отчаянно попросил я. — Она уже довольно помучилась!
Земля расхохоталась — этот басовитый, низкий и глубокий и одновременно абсолютно женский хохот я узнал бы из тысяч:
— Это уж как-нибудь сам. Кто у нас лекарь? Кто бывает там, куда не добраться ни одному из моих детей?
— Сам… вечно сам…
Я казался себе маленьким ребенком, которого бросили родители. Но это ощущение прошло, и в памяти всплыли картины — синее небо, берег реки, кусок какого-то пляжа, незнакомые взрослые, поджаривающие на солнышке белые тела, кучки парней с пивом и шашлыками, какие-то совсем взрослые девушки, с визгом играющие в мяч… Я вдруг понимаю, как огромен и интересен мир…
Кажется, тогда меня в первый раз потеряли родители. Они бегали и искали, они волновались, а я с упоением то ли исследовал речных улиток, то ли пытался поймать синих стрекоз, качающихся на растущих из воды травинках…
А потом наступило утро — серое, волглое, дождливое. С неба сыпалась мелкая морось, от земли поднимался пар, и степь была уже не желто-коричневой, а зеленой и пушистой, как новенькая махровая простыня…
Орки медленно поднимались на ноги. Старуха на холме зашевелилась, застонала, с трудом приподнялась и махнула рукой в сторону промоины.
Сухой овраг превратился в бурлящий поток. Мутная вода, покрытая грязной пеной, несла всевозможный хлам — от пустых птичьих гнезд и навоза до кустов перекати-поля. Возле холма вода пенилась и кружила. Здесь образовался затор: огромный пласт земли вместе с дерниной сполз вниз, обнажив кусок скального основания. Вода огибала завал, на глазах размывая пласты глины.
Шуфор прокашлялся, отдал приказ — орки осторожно спустились по скользкому откосу. Я заспешил вслед воинам — там, внизу, определенно было что-то интересное. Из мешанины веток, камней и земли выступал округлый предмет. Орки неуверенно приблизились к нему и остановились в паре шагов. Я понял, что теперь придется действовать мне, залез по колено в воду и попытался высвободить находку из-под переплетенных между собой намокших веток. Это оказалось не так-то просто. Облепленный грязью глиняный кувшин был скользок и странно тяжел, он так и норовил вывалиться из рук. Но мне все-таки удалось вытащить находку на берег потока.
— Неси сюда! — прокричала сверху ведунья.
Обхватив кувшин одной рукой, я полез по осклизкому откосу. Чуть не сорвался, извалялся в глине, но никто из орков и не подумал мне помочь. Выражение их морд напоминало то, с каким, наверное, смотрят солдаты из оцепления на саперов, копающихся около «неопознанного предмета», по поводу которого есть все основания подозревать, что он того и гляди взорвется. С трудом поднявшись на обрыв, я затравленно взглянул на старуху. Вот карга — сама затеяла всю эту историю, а в грязи мне плюхаться! Однако орчиха лишь милостиво кивнула мне и поманила молодого вождя:
— Неси кошмы!
Тот кивнул, через минуту на траве была расстелена чистая и почти сухая ткань. Я поставил на нее кувшин, обтер бока краем тряпки. Горшок как горшок, вроде как для вина. Идеально шарообразная форма, запечатанное чем-то узкое короткое горлышко. Рукояти обломаны. По глазурованной поверхности вьются какие-то полосочки-узорчики.
Старуха подковыляла ко мне и невежливо оттолкнула — дескать, иди, теперь моя работа. Я пожал плечами и сел поодаль. Думал, что ведунья постарается вскрыть сосуд, но она уселась на колени и снова завела свои песнопения.
«Как же они мне надоели! — раздался в голове приглушенный голос Матушки-Земли. — Можно подумать, что она сама горшок разбить не может!»
«Боится, — подумал я. — Мало ли? Инициатива, говорят, наказуема».
Богиня коротко хихикнула, а горшок пошел трещинами и осыпался глиняной крошкой. Орки восхищенно взвыли. Еще бы — из-под осколков заблестели золотые монеты, брызнули искрами драгоценные камни.
— Бери, Шуфор-князь, бери и делай то, что собрался! — торжественно произнесла старуха.
Молодой богатырь поклонился так низко, как не кланяются даже старшим князьям, встал на колени и принялся собирать монеты в кожаный мешок. Но вдруг глаза ведуньи остекленели, рот открылся — словно вот-вот инфаркт хватит. Но обошлось. Затравленно оглянувшись, она подозвала меня и, выбрав из кучки несколько неограненных камней, вложила мне в ладонь:
— Не было такого, чтобы Матушка говорила в пользу мужчины! Но я верю своей душе…
Пришлось снова плюхаться на колени в жидкую грязь и тыкаться лбом в землю. А как иначе выразить благодарность?
В общем, когда мимо нас потянулись первые сотни всадников, я был богаче на полдюжины то ли алмазов, то ли еще каких минералов — не очень-то разбираюсь в геологии. Но если судить по взглядам ведуньи и Шуфор-князя, эти камешки здесь ценятся весьма высоко.
Я дождался, когда с нами поравняется «походный лазарет». Еще раз убедился в том, что Темный Властелин был весьма изобретательным генетиком, страдавшим, правда, гигантоманией. В волокуши с ранеными были запряжены звери, походившие одновременно и на буйволов, и на медведей: мохнатые, с когтистыми широкими лапами и украшенными длинными рогами головами. Подойдя поближе, я вздрогнул от неожиданности. Оказывается, волокуши не тащились по земле, а плыли сантиметрах в десяти над ней. Приглядевшись, я заметил под каждой повозкой выводок мелких духов воздуха и вдруг осознал, что ничего толком не знаю о мире, в который меня занесло. Оказывается, шаманы тут не только в бубен бьют, но при необходимости могут облегчать быт соплеменников. Только вот необходимость тут оценивается весьма строго.
Задумавшись о возможностях местных умников, я чуть не пропустил волокушу, на которой сидела Жужука. Ей пришлось помахать мне рукой, привлекая внимание:
— Эй, Мышкун, иди сюда! Нечего ноги бить! Лекарям тут место!
Устроившись под теплым боком орчихи, я вдруг понял, как устал, промок и продрог. Хлебнул «универсального исцелителя», но озноб не проходил.
