Глеб Бобров - Украина в огне
Я откровенно растерялся от такого напора.
— Чего смотришь? Тебя ждут… За этим углом, на стоянке. Белый бусик…
Положил на стол сто злотых, подцепил свой баул и молча, не прощаясь, вышел на улицу. Гуляй, красавочка — на все…
Машин оказалось больше, чем можно было ожидать. Белых микроавтобусов стоит три штуки, если считать с «кенгуренком»[162]. Женщина, кто ее знает? Поскольку у «транзита»[163] еще и голубая полоса, то его — не считаю. Распечатав вторую за день желтую пачку, двинул к всенародной «вагине»[164].
Угадал… Не дожидаясь стука в окно, дверь салона отъехала влево, и в тонированном нутре показалась наша — на всю голову — рожа. Какие тут пароли — тут кирпич нужен…
— Куда подвезти, земеля?
— В Тамбов. На экскурсию.
— Заходи…
Внутри буса сидели трое — один в салоне, напротив меня, второй — подле водителя. Сразу, без промедления, тронулись.
— Здравствуйте, Кирилл Аркадьевич. Как доехали?
— Давайте без ритуалов…
— Давайте… Я — Степан. Старший группы. Впереди — Тихон. За рулем — Прохор.
— Вы прямо как из сказки… Три молодца из ларца… — перебил я.
Встречающий спокойно, не подав виду, проглотил и продолжил:
— Я, — он ткнул в себя большим пальцем правой руки, — командую акцией. Все, включая вас, беспрекословно мне подчиняются. Один самовольный вздох — и я везу вас назад к вокзалу. Все вопросы решаем сейчас, потом — без разговоров.
Несмотря на люмпенское обличье, в мужике чувствовалась жесткая профессиональная хватка. Его подручные, даже не шелохнув головами, беззвучно плыли меж мелькающей рекламы впереди.
— Хорошо. Понял. Вопрос первый — когда? Вопрос второй — как? Вопрос третий — моя роль? Больше вопросов не имею.
— Очень хорошо! Первое — сегодня вечером. Второе — увидите. Третье — зритель.
Всем своим видом парень демонстрировал, что пререканий и споров не будет. Ну да ладно. Хоть так…
— Принято, командир. Можно — на «ты».
Степан, удовлетворенно кивнув, развернулся к водителю:
— Прохор! На Юлиана Фалата.
В последние годы жизни я научился ждать. Видимо, с возрастом приходит. Раньше мог пройтись пяток остановок, лишь бы не дожидаться своего троллейбуса. Сейчас как-то все во мне устаканилось. Мое окружение тоже, подобно кызылкумским карагачам, только ветками шелестит.
В машине накурено до дымовой завесы. Заклеенные темной пленкой окна плотно закрыты, и лишь люк в крыше доносит ветерок. Хорошо, что день пасмурный, а то бы спеклись.
Степан периодически перекидывается парой слов по мобиле. Собеседников, судя по темам, несколько, но разговоры явно связаны с сегодняшним движняком. Насколько я понял, пасут моего Адамчика.
К десяти вечера старший оживился:
— Везучий ты, Деркулов. Клиент решил сделать тебе дорогой подарок: к празднику Войска польского смыть своей голубой кровью твой позор…
Через пять минут, мигнув два раза в стекло задней двери, мимо нас проехала легковушка. Прохор, не дожидаясь команды, выкрутил руль и, переехав на соседнюю улицу, встал на стоянке напротив кафетерия. Вышли втроем. Быстро завернули за угол и выскочили во двор высотной многоэтажки. Да что же, пановэ, у вас тут так светло ночью: а электроэнергию экономить?!
— Не суетись, Аркадьевич. И не горбься! Тебя никто не узнает. Даже твой приятель. Вон он, кстати…
Сердце бумкнуло и предательски замерло. Впереди, с противоположной стороны, из тормознувшего посреди двора такси вылезал подтянутый товарищ средних лет. Джинсы, куртка, футболка, кроссовки. На глазах поблескивают стекла очков. В руке большой пакет. Нормальный с виду мужчина. Лица издалека не разглядеть, но я все равно его не узнаю. Их там два десятка было в Червонопоповке. Репортеров! Знать бы заранее…
Мы быстрее — с форой метров в тридцать — зашли в неохраняемый подъезд. Тихон знал код замка. Кто бы сомневался! Встали у лифта. Мои сопровождающие еще с улицы, как-то незаметно и естественно, затарахтели на польском. Причем — быстро так. Мои познания, конечно, на уровне плинтуса, но тем не менее, насколько я понял, у них шел разговор о каких-то производственных непонятках с профсоюзами и оплатой труда. Типа, два портовых работяги с металлургического комбината на работе не натренделись.
Когда за Адамчиком хлопнула входная дверь, один из наших нажал кнопку вызова лифта. На площадку поднялся Пшевлоцький. Да что у меня с сердцем! Еще, чего доброго, он услышит, как оно колотится…
Это Адам, сто процентов! С ударением на первой букве… Фотографий видел с десяток. И в новостях… Аккуратные, стильные очки в изящной, тонкой оправе. Немного крючковатый нос. Гладко выбритые щеки с двумя глубокими складками у губ. Ухоженные волосы непонятного цвета. Вроде даже подкрашенные. Он, если я не путаю, раньше седоват был, а сейчас — светлый шатен. Дорогим парфюмом ощутимо потянуло. Одет стильно и в тон. На вид — преуспевающий, чуток молодящийся, уверенный в себе мужик лет так пятидесяти.
Скосив глаз — глянул в пакет: вино и, кажется, фрукты. Точно, яблоки. Сквозь полупрозрачный полиэтилен пятнится рыжими дырами уголок сырной головы. Сверху заваренный в пленку супермаркетовский виноград. Гурман, твою мать…
Ну, когда приедет этот конченый лифт?!
Приехал. Остановился. Словно дверь в операционную, распахнулись створки. Степан прерывает болтовню и поворачивается к Пшевлоцькому:
— Яки ест пана пентрой[165]?
Тот, помедлив неуловимое мгновение, спокойно отвечает:
— Усмы[166].
Старший группы, поворачиваясь боком, уступает дорогу:
— Прошэ[167]!
Клиент шагает в сияющую зеркалами могилу. Тихон, двинувшись следом, вытаскивает из кармана небольшой цилиндрик и несильно, но быстро, обогнув клиента рукой, тыкает черной, похожей на фонарик трубочкой в область солнечного сплетения. Журналиста мгновенно отшвыривает на боковую стенку. Тут же вибрирующе хрустит электрошокер Степана. Пшевлоцький, закатив глаза за съехавшими набок очками, тряпичной куклой складывается по частям в углу лифтовой кабины. Я тупо стою у двери.
Упавшее было тело моментально подхватывают и сажают на задницу. Тихон кошкой выскакивает на площадку и, засунув руку за обшлаг, замирает. Степан расправляет Адамчику одежду, лезет к себе за пазуху, достает до боли знакомую эфку, вытаскивает чеку и надевает ее на указательный палец правой руки журналиста. Саму гранату, не отпуская чеки, зажимает Пшевлоцькому в сложенную «ковшиком» левую кисть и, вместе с рукой, засовывает в боковой карман джинсовой куртки. Оборачивается, смотрит на меня, выпрямляется и сипящим шепотом, словно последнюю горячую новость, сообщает:
— Он левша! — Затем несильно стукает сидящего на полу по руке и, услышав резкий, характерный щелчок, делает шаг назад из лифтовой кабины, успев, на прощание, нажать кнопку двенадцатого этажа.
— Быстро, но без спешки! — Подхватив неожиданно крепкой рукой за локоть, он тянет меня на улицу.
Два раза просить не пришлось. Включив внутренний счетчик, я двинулся вслед за Тихоном.
На пятой секунде, уже у выхода со двора, я встал…
— Что за хрень?!
Степан, зарычав на ходу, не останавливаясь, вновь подцепил меня своей стальной клешней…
— Не знал, что ты такая нетерплячка!
Выходя за угол, услышали глухой и низкий удар. Сели в машину, поехали…
Через три часа, успев покрыть сто десять километров трассы, запали в уютном баре курорта Закопане. Прохор и Тихон молча гоняли в бильярд. Мы со Степаном потягивали в углу пиво. Вяленой рыбы здесь не было, зато всяких соленых даров моря в пакетиках за дурные деньги — завались. Но по-любому лучше, чем в полицейском участке. Старший группы читает мне лекцию по прикладному терроризму:
— Если знаючи, с умом покопаться в стандартном запале, то он сработает через десять секунд: тридцать метров, а это уровень десятого этажа, учитывая, что лифт, после последнего ремонта, ползает со скоростью три метра в секунду ровно. Рубишь, Кирилл? Чувак зашел в лифт, подумал, поставил пакет на пол, сел, вытащил чеку — на шестом этаже! зажмурился и, сложившись пополам, прижал гранату к пузу. На десятом «Ф-1» порвала его на куски. Лифт не останавливался — электроника подтвердит: вошел на первом — подорвался на десятом… Нет. На одиннадцатом! Остановок и попутчиков — не было.
— Понятно, Степаныч… Не пережила краса и гордость независимой либерастической журналистики нанесенную подонками-москалями тяжелую душевную травму.
— Нечего ржать — послушай, что ящик говорит… — Он указал подбородком на монотонно бубнящий над стойкой телевизор. Там и вправду все время мелькали портреты и хроника с Пшевлоцьким. Несколько раз, рядом с его фамилией, прозвучало уже выученное мною «samobcjstwo»[168]. Это вы пока предполагаете, обвинений в убийстве пока больше. Посмотрим, что вы после многочисленных экспертиз запоете… Кранты: всей свободной и прогрессивной прессе на две недели — мозговая косточка.
