Авиатрисы - Ами Д. Плат
Проснулся в предрассветной мгле. Туман окутал лес, клубился меж папоротников и поднимался вдоль стволов деревьев. Хатчис пинал его по ноге. Он принес завтрак – кусок сырной лепешки. Помог советнику высвободить руку.
– Как щедро, – проронил Томас, хотел взять паек, но пальцы так свело, что ими невозможно было пошевелить.
Хатчис засунул ему кусок в рот.
– Я не дам тебе сдохнуть от голода, пока не узнаю все, что нужно.
– Как дальновидно, – согласился советник, жуя, – рад, что мы перешли на «ты».
Хатчис ухмылялся.
– Я отправил отряд обратно в пещеру. Мы найдем девушку.
– Да что вы вбили себе в голову эту ерунду?!
– У меня веские основания предполагать, что графиня де Локк находилась в бронепоезде.
– Неужели? – неподдельно изумился Биен. – Тогда на вашем месте я бы искал тщательнее. Она – весьма ценный трофей.
– Не боитесь за нее?
– Могу пожелать вам удачи. – Томас пожал плечами.
– А пока расскажи мне, – продолжил Хатчис, – сколько у вас на самом деле сейчас самолетов и авиатрис?
– С чего бы?
– Как жест доброй воли. Я ведь принес завтрак. Могу даже послать за горячим чаем и сухой одеждой.
– Спасибо, обойдусь.
Хатчис разозлился, склонил лицо к Биену и прошипел:
– Знаешь, у меня ведь тоже есть лихие люди вроде твоего дружка Левикота. Предпочитаешь общаться с ними?
– Левикот мне не друг. И такими товарищами меня не запугать. Угрозы не делают тебе чести.
Мужчина выпрямился и ударил Томаса кулаком в лицо. Тот сплюнул кровь с остатками лепешки на траву.
Кровь – всегда хороший след. Жаль, недолговечный. Хатчис отвязал Биена и поволок к повозке. Томас успел вытереть рот рукой и оставить отметину на коре дерева. Ему на голову снова надели мешок.
Он не особенно надеялся, что кто-то станет спасать лично его. Однако премьер-министр не пожалел бы сил отомстить за бронепоезд. Таких масштабных акций сопротивление давненько не устраивало. Сколько же у них мощи? И откуда?
– Эй, Хатчис, – напоследок спросил Томас, – как вы пробрались на поезд?
Но тот лишь расхохотался.
– Я рад, что ты до сих пор гадаешь.
Томас был умен и умел читать между строк. Кто-то из «Нового света» внедрился в армию и проник на поезд. Интересно, сколько там человек, – в одиночку сложно провернуть подобное. Похоже, первым делом повстанцы заложили бомбы и отцепили вагоны с солдатами, чтобы лишить офицеров помощи. Наверняка вынесли взрывчатку с какой-то базы, заплатив старшему офицеру. А может, взяли динамит у старателей. Вероятно, хотели взорвать пару самолетов вместе с авиатрисами, а заодно внести сумятицу в действия на этом участке фронта – от маневренности бронепоезда зависел исход боевых действий.
Если бы «Новый свет» и впрямь знал про Эбигейл, ее бы искали в первую очередь. Они давно поставили себе задачу – убрать графиню. Хотели одним выстрелом убить двух зайцев: графиню и самолеты? Глупцы посчитали, что, избавившись от Эбигейл, можно уничтожить всю кампанию?
Значит, кто-то из сообщников на бронепоезде видел графиню и передал информацию своим после взрыва.
Премьер-министр тоже верил, что графиня важна для политиков. Речи Эбигейл по радио и в газетах имели власть над людьми. Быть может, повстанцы хотели схватить ее живой и заставить говорить то, что нужно им.
Томаса засунули в кибитку. Когда отряд тронулся, Хатчис подъехал на лошади.
Биен не видел его, лишь слышал издалека голос:
– Я не настроен тебя убивать. Но не все здесь разделяют мои миролюбивые взгляды. Так что, когда приедем, начинай говорить.
* * *
Но Томас помалкивал. Промокнув под дождем, он заработал лихорадку и несколько часов трясся в бреду. На воспаленное сознание накатывали отрывки воспоминаний. О маме, о детстве, об учебе в элитной школе для мальчиков. Он участвовал в императорском конкурсе, чтобы получить стипендию. То было время либеральных перемен, возможностей, которыми он никогда не пренебрегал. Выдающийся ученик. Потом о работе – сначала в той же школе учителем, затем в Министерстве юстиции и у премьер-министра.
Бесконечная вереница толстощеких чиновников, пренебрежение, а позже – зависть. И под конец – восхищение. Однажды, послушав одну дуреху, Томас связался с Юджином Левикотом, и вот что получилось: теперь на его глазах начинался новый этап войны.
Он вспомнил красивое правильное лицо Эбигейл. Серебряные глаза, ее нежность, трепетность и силу. Запах и губы. Последние мгновения, когда они были вместе. Почему же он такой дурак – не поцеловал ее на прощание, не прижал к сердцу. В безопасности ли она? Черты расплывались.
Возможно, он никогда ее не увидит. От жара голова готова была взорваться, тело ломило. Каждый сустав выворачивало. Он боялся сболтнуть лишнего в бреду, отгоняя грезы об Эби и думая о чем-то безобидном, к примеру о детстве. Но тогда ему начинало мерещиться, что они с Эбигейл виделись раньше и абсолютно все предначертано судьбой.
Мысленно он уже попрощался с жизнью. Но Хатчис остановил повозку и заметил, что пленник болен, Томасу дали лекарственный отвар. Вскоре ему полегчало.
Наверное, Хатчис действовал вовсе не из жалости – просто не мог допустить его гибели. Или не считал, что в бессознательном состоянии от него есть польза. К следующей остановке Томасу стало лучше, его, как обычно, выволокли и привязали к дереву. Подошел один из повстанцев. Половина лица была обожжена. Единственный здоровый глаз источал столько злобы, что даже советнику стало не по себе.
– Ты, что ли, говорить не хочешь? – спросил повстанец.
– Наглая ложь, – попытался отшутиться Биен. – Я человек общительный, охотно болтаю. К сожалению, не с кем. Вы составите мне компанию?
– Да ты остряк. – Мужчина ударил Томаса под дых. – Ты был с женщиной. Она – графиня де Локк?
– Не знаю таких. – Чистая ложь. Любому, кто читает газеты, известно, что они знакомы и работают вместе.
Повстанец снова ударил Томаса, из-за связанных рук и ног тот не сумел сохранить равновесие и повалился на колени перед нападавшим.
Несколько человек стояли поодаль, сложив руки на груди и ухмыляясь.
Кто-то крикнул:
– Полегче с ним, Пип, не то Хатчис расстроится, что ты помял его подстилку!
Тот, кого назвали Пипом, схватил Томаса за волосы и запрокинул голову.
– На поезде был один самолет! Где остальные?! Отвечай, мразь!
Биен прикрыл глаза и молчал. Нет ничего такого, чем эти неотесанные болваны могли
