Андрей Валентинов - Флегетон. Созвездье Пса. Омега
Уже три дня я в госпитале. Надо мной такой же белый полог палатки, но только побольше. Каждый день меня навещают, заходил даже генерал Витковский. Очевидно, мои дела и в самом деле плохи. Но беда даже не в этом.
Я съездил в Истанбул. Я не мог не поехать, потому что Яков Александрович хотел меня видеть, и отказаться не представлялось возможным. Но лучше бы я остался на нашем трижды проклятом Голом Поле. Как говорится, знать бы…
Смешно, право, но в Истанбуле я, как заправский большевик-подпольщик, проделал несколько заячьих петель, чтобы убедиться в отсутствии любознательных сослуживцев. Никто за мной не шел, и до улицы Де-Руни я добрался вполне благополучно. Яков Александрович ждал меня, и вскоре я понял – зачем.
Еще вчера мне казалось, что я никогда не смогу повторить того, что узнал. Пусть об этом знает пока только лист бумаги, который я попрошу Антона Васильевича спрятать и не читать до моего разрешения. Или пока я не смогу не разрешить.
Генерал Ноги был абсолютно прав. Яков Александрович получил вполне конкретное предложениеи и это предложение принял. Меня он приглашал присоединиться к нему. Всем, кто вернется вместе с ним, «те» обещали амнистию. Яков Александрович считает, что, поскольку борьба кончена, наше место в России.
Он, как всегда, логичен. Но логика тут не при чем. Это уже не наша родина. И я не вернусь туда. Ни с террористическим отрядом под командованием Туркула, ни по большевистской амнистии. Да, у нас нет ничего впереди, и уже не может быть, даже ежели бы я был здоров, как Фельдфебель. Но вернуться в Большевизию я не могу. Это та же сдача в плен, а в плен мы никогда не сдавались.
Да и не верю я, честно говоря, ни в какие амнистии. Все равно потащат в подвал и шлепнут как собаку. Не сейчас – через год. Или через пять. А покуда им надо попросту расколоть то, что осталось от нашей армии. Неужели Яков Александрович этого не может понять? Нет, меня, во всяком случае, они не дождутся. Город Солнца с бесплатной селедкой, даже ежели на воротах написано «Россия», меня искусить не сможет.
Я как мог объяснил Якову Александровичу, и мы расстались. Надеюсь, он не подумал, что я тут же рысью поскачу к генералу Ноги.
Татьяна сразу поняла, что со мной не все в порядке и, боюсь, что не смог разубедить ее в обратоном. Вероятно, вид мой и в самом деле был весьма далек от радостного. И я ни о чем не мог говорить с ней, и только перед уходом решился предложить ей то, на что еще способен. Я предложил помочь ей выбраться из Истанбула. В Болгарии или Сербии – уж не знаю, где мы окажемся, – ей будет легче, чем в этом муравейнике. Во всяком случае, есть хоть какая-то надежда.
Вернувшись на Голое Поле, я тут же свалился и очутился в лазарете, где попал под неусыпный надзор нашего полковника-эскулапа. Я стараюсь честно выполнять все его предписания и даже делаю вид, что верю в скорую поездку в тот же чудодейственный болгарский санаторий. Наверное, этот эскулап, действительно, неплохой человек.
Сводный полк имени Дроздовского и в самом деле собирается уезжать. Я попросил покуда поручика Успенского собрать и наши вещи. К счастью, их немного. Все самое ценное давно осталось в России… Или в сейфе генерала Туркула. Кстати, я до сих пор не написал список наших офицеров, а это никуда не годится.
Ну вот, у каждого свои неприятности. Поручик Успенский пришел злой, как черт, и даже забыл справиться о моем здоровье. Он умудрился повздорить с каким-то марковцем. Не знаю, что они друг другу наговорили, но поручик пришел просить у меня официального разрешения на дуэль. Этого еще только не хватало. Я категорически запретил ему и думать о чем-нибудь подобном. И покуда я еще командир сорокинцев, никаких дуэлей не будет.
Наверное, до дневника я сегодня не доберусь. Ладно, думаю, время еще есть.
30 июня
Читать здесь совершенно нечего. Конечно, было бы странно, ежели мы сумели бы вывезти Севастопольскую Морскую библиотеку. Единственно, что удалось разыскать, – это «Чтец-декламатор» за 1912 год. К сожалению, подобное чтиво не идет даже на Голом Поле. Но все же там есть не только так называемые современные авторы. В этом «Чтеце» имеются Тютчев, Боратынский и даже Пушкин.
Правда, из Пушкина поместили отчего-то только его юношеские вещи. Вероятно, их легче читать с эстрады. Среди прочего я нашел давно, еще с детства не читанное, и сейчас многие строчки воспринимаются совсем по-другому. Даже такая сущая безделица, как «Из Парни». Вся эта галльская легкость с нимфами и мелким адюльтером кажется сейчас уже слишком несерьезной. Но начало звучит совесем иначе.
«Плещут волны Флегетона, своды Тартара дрожат»… Да, своды Тартара дрогнули. И мы обрушились в бездну, где бродят тени, цветут асфодели и текут реки с мертвой водой. Флегетон, Коцит, Лета. Огонь, Лед, Забвение. И кони бледного Плутона уже несут нас прочь. За спиной остался огненный Флегетон, а впереди – только Коцит и Лета. Лед и Забвение.
Да, эту книгу лучше не читать. Тут и без мистики впечатлений более чем достаточно.
Вернусь все-таки к своим записям. Из Дмитриевки мы выступили в полдень и пошли на Терны. Штабс-капитан Дьяков получил приказ занять оборону, а если противник уже там – овладеть Тернами и держаться до прихода подкреплений. Мы прошли уже несколько верст, когда нас догнала группа конных, среди которой мы узнали старого знакомого, «капказского человека» Андгуладзе. Генерал, не слезая с заморенного коня, обрушился на нас, словно на проштрафившихся кадетов, требуя немедленно остановиться и повернуть на юг. Штабс-капитан Дьяков пытался сослаться на приказ, но генерал Андгуладзе закричал, что здесь приказывает он, что красные уже взяли Британы, и мы немедленно переходим в его распоряжение.
Британы – это совсем недалеко от Чаплинки. А взяв Чаплинку, красные вплотную подступали к Перекопу. Значит, за эти часы фронт прорвали и взяли нас корпус в кольцо. Радостного было мало, а «капказский человек» вновь закричал, чтоб мы немедленно поворачивали к Каменному Колодязю, в сосредоточение 13-й дивизии. Делать было нечего, мы двинулись на юг, чувствуя, что вновь начинается столь надоевшая нам по прошлому году бестолковщина.
К Каменному Колодязю мы добрались уже поздно вечером и застали там огромную гудящую толпу. У этого небольшого села собралась почти вся дивизия, и тут же нам встретилось немало старых знакомых. Все хаты оказались занятыми, и отряд остановился прямо в поле, у околицы.
Было ясно, что завтра нам придется круто, и я предложил прапорщику Немно остаться в селе. Рука его по-прежнему болела, а посылать раненого в бой я не имел права. Прапорщик, однако, уперся и, поглядывая на Ольгу, заявил, что рука его уже зажила и что красных он вполне может рубить и левой. Я не стал с ним спорить, тем более, не на кого оставить взвод, зато предложил остаться Ольге. Не помню уж, на кого поглядывала она, но тоже отказалась. В общем, молодежь стремилась в бой, и этому, конечно, следовало только радоваться. Правда, я бы остался, предложи мне кто-нибудь. По этим степям мы кружили уже больше года, и это успело надоесть мне до чрезвычайности. Впрочем, остаться мне никто не предлагал.
Где-то в полночь приехал Андгуладзе, и по селу сразу же поползли слухи. Красные перешли Днепр уже в трех местах, у них полно артиллерии и броневиков, и все наши дневные атаки отбиты, а конница уже шла на оставленную нами Дмитриевку.
Заодно мы узнали, что Терны, первоначальный пункт нашего назначения, так и не были взяты. Все это уже походило на панику.
Впрочем, рассуждать времени не осталось. Нам дали поспать до трех часов утра, а в четыре мы уже выступили двумя колоннами на северо-запад и вскоре заняли оборону у небольшого села с оптимистическим названием Высокая Могила. Я знал, что «могила» по-малороссийски всего-навсего курган, но все равно в этом названии чувствовалось что-то зловещее.
Пришлось окапываться, и окапываться всерьез, поскольку утром следовало ждать конницу, а то и броневики. Правда, опыт Мелитополя не прошел даром, и никого не приходилось особо подталкивать. К девяти утра наша оборона выглядела вполне прилично, и я позволил нижним чинам немного поспать. Прапорщик Мишрис смотрел на меня такими глазами, что я разрешил поспать и ему, а сам усадил поручика Успенского играть в «шестьдесят шесть». Правила мы помнили плохо, приходилось все время напрягаться, и это занимало время.
Красные показались на горизонте около одиннадцати. Они шли, как на парад: впереди – завеса конницы, за нею – несколько броневиков, а сзади – пехотные цепи. Артиллерия ударила по нашим окопам, но била издали и неточно. Наши орудия не отвечали, – очевидно, они все еще оставались в тылу.
Дальнейшее я помню очень смутно. За этот день я не успел написать ни строчки, и в моей памяти все смешалось. Мы отбили несколько атак, затем красная конница перелетела через наши окопы и унеслась куда-то в тыл, но мы сумели отсечь пехоту и поджечь два броневика. Потом каким-то образом краснопузые все же оказались сзади, и мы отстреливались в полном окружении. Наконец, ударила-таки наша артиллерия, и на помощь к нам пришла опоздавшая на марше бригада 13-й дивизии.
