Людмила Белаш - Темные звезды

«Есть! Еще один… Ну-с, добро пожаловать, новый жилец эфира. Наверно, уже пробовал тайком? Если мать прятала шлем под замок, ты надевал на голову кастрюлю? Или прикладывал молоток ко лбу?»

— Место штатской наставницы вам подойдет? У нас мало опытных учителей. Будете жить за церковным садом, там жилье женских служб.

— Ох, не знаю, смогу ли?

— Поглядите на меня. Я не медиум, но уже десять лет учу их говорить и слушать.

Подписи были поставлены, печати наложены, ключи и бирки с номерами выданы.

Мыть полы в женском корпусе полагалось по очереди — на каждом из двух этажей келья за кельей впрягались наводить порядок. Само собой, новеньких ставили в черед на следующий день, как вселятся. Младшая ли, старшая — давай, таскай воду, ерзай тряпкой, отжимай и выливай. Лара поняла, что для Ласки поблажек не будет.

Та призналась шепотом:

— Я не умею.

Действительно, а где ей было научиться? Когда другие учатся от матерей, наглядно, она уже без глаз сидела, как обуза. Так бы в углу и зачахла, не откройся ее дар. Наверно, он от боли и тоски прорезался до срока. Дальше ясно — напялив шлем по самый нос, передавай приказы Цереса.

— Ты сиди, я одна справлюсь.

— Так нельзя. Дай мне хоть тряпку выжимать.

— Нет уж! Лучше пой. Мне будет веселей.

Подвернув до колен рабочие шаровары, заткнув сорочку под пояс и затянув платком волосы, Лара босиком поспешила с ведрами к крану, а Ласка нашла место в коридоре, чтобы ее не задевали, и начала:

У старой кладбищенской церквиСтудент в черном платье стоял,Обрек он себя горькой смерти,В руке склянку с ядом держал.Над ним насмеялась девица,С богатым пошла под венец.Осталось ему отравиться,Принять свой ужасный конец.

Из келий начали выглядывать девчонки:

— А голосок-то ничего.

Студент простился с белым светом; могильный дух крюком поволок его в темное царство. Изменщица, раскаявшись, рыдала на могиле: «Куда ты ушел, мой желанный? Я жить не могу без тебя!»— и ее убило молнией.

Лара шуровала, размашисто орудуя тряпкой. Ласка не умолкала, завела другую песню:

Молодой монах молился:— Почему я не любим?Пала с неба ангелицаИ предстала перед ним.Ни пера на ней, ни пуха,Ни одежки, ни белья.Подмигнула молодуха:— Брат монах, я вся твоя!

Коридор большой, широкий — в старину строили просторно, чтоб у монахинь было и света, и воздуха вволю. Лара вспотела, но размаха не убавила — ших, ших.

Белобрысая Ветка понаблюдала, послушала Ласку и, скрывшись на время в келье, вышла — тоже в подвернутых штанах, босая и с платком на голове. На чей-то косой взгляд ответила просто:

— Чего смотришь? Она для нас поет, я для нее помою.

А Ларе сказала:

— Макни еще разик, и воду сменю.

Подхватила с плеском ведра, унеслась.

Косточка, старшая на этаже — чернявая, уже сильно фигуристая девушка с верховьев Куруты, где до сих пор барский суд, а колдунов бросают замерзать в снегу, — подумала, прищурилась и молвила:

— Нитка, почему не подпеваешь? На литургии в хоре заливалась, а тут…

Поняв атаманшу, кое-кто нырнул переодеться, а другие, с голосом, прибились к Ласке с Ниткой, уже певшим вместе:

Есть в столице у нас развеселый квартал.Он казармой большой называется.От зари до зари там горят фонариИ студенты по улицам шляются.Они песни поют и в начальство плюютИ еще кое-чем занимаются.

За высокой решеткой, отделявшей девиц от мужского корпуса и Мельничного сада, скучился пяток ребят, следивших издали за бойкой кутерьмой на запретной территории:

— Свистни наших — представление пропустят!

— Слышите? Поют, что ли?

— А какой сегодня праздник?

Там, через две решетки и аллею, мелькали розовые ноги, белые сорочки, брызгал смех. Оттуда неслись задорные выкрики:

— Куда глядишь, зенки нахальные?

— Мал еще глазеть! Приснюсь, родимчик будет!

— Подсадите мелкого, ему не видно!

Пареньки терлись о прутья решетки, щелкали языками:

— Иий-ех, картинка!

— Айда к нам, в догонялки сыграем!

— Эй, Вишня! Портки сзади лопнули!

— Умри, Табак! — Повернувшись к ним, названная Вишня смело вздернула на животе сорочку, а подружки за спиной, перемигнувшись, дружно потянули ее шаровары вниз. Как в песне: «И предстала перед ним». Визгу было! А за аллеей вопили: «Уррра!», молотя ладонями по прутьям. На шум выбежала наконец наставница:

— Безобразницы, что вы себе позволяете, мигом все в корпус!

— А-а-а, они из-за забора дразнятся!

— А сами — зачем выставились?!

Коридор сиял чистотой, певицы забились в келью Ветки, а дежурная дама выносила приговор за озорство:

— Все, кто кривлялся у ограды, останутся без ужина. Если не назовете зачинщиц, то и без завтрака.

Выдавать своих позорно, а самим назваться — нужна смелость. Конечно, вперед выступила Косточка, потому что главная, за ней Вишня, поскольку не отвертишься, а для священного числа и Лара. Открылся карцер — унылое место.

— Здорово повеселились.

— Ага, ты видела, как Табак челюсть отвесил?

— Ну еще бы. В бане не мылся, пупка не видал… Вы с Лаской хорошо придумали — мыть с песней, — улыбнулась Ларе Косточка. — Теперь вы под общей крышей.

Шли дни, сменялись недели. Месяц полевик закончился, начался липец. Учебный год клонился к завершению, близилась урожайная вакация, когда многие отправятся домой.

В Гестеле появились мастеровые в картузах, в просторных серых блузах, с трубками в зубах, инженеры в форменных кителях и фуражках. За Пастырским садом шла спешная стройка — ставили движок внешнего сгорания для электростанции.

Через ворота то и дело въезжали ломовые полки, запряженные тройками тяжеловозов, двухтрубные тягачи с прицепами — везли ящики, известку, камень, черепицу и кирпич.

Толки роились как мухи:

— Тюремный корпус отстраивают.

— А где он такой? — интересовалась Лара.

— За Мертвым садом, там монахов хоронили. Они встают ночами и в кладбищенской часовне служат… Правда, я сама видела! Идут вереницей, в руках свечи, лица белые-белые, одни кости…

— У дворянок наставница новая — жуть! Иноверка, курит как паровик, а ругается — говорят, заслушаешься. За обедом спросила: «А выпить? Что, здесь даже пива не дают?»

— А лунатичка Лис — дочь Бертона! Вселилась со служанкой, вроде белой вейки — в ошейнике. Та спит на полу, у кровати.

— В тюремном корпусе бригада день и ночь орудует. Будет новая лаборатория — сторож сказал по секрету, за две папиросы.

К бывшей монастырской тюрьме, где в старину держали нарушителей церковного устава и еретиков, возили оборудование, катушки электрического кабеля, а кругом высился свежий забор — не подглядишь.

— Ловкач Гуди туда сунулся — уж на что вор, и то поймали, накостыляли по шее. У мастеровых рука тяжелая.

— Страх какой! На кладбище святых сестер что завелось!.. Прямо среди дня — мы с Ниткой зашли положить по цветку на могилы…

— Скажи лучше — с Табаком встретиться.

— …а из кустов свинья как выглянет! И человечьим голосом нам говорит: «Дай кусь!» Мы без памяти бежали, ног не чуя. Наверно, оборотень!

— Нет, это дух монашки. Ее заживо замуровали — согрешила с кавалером. Дух голодный, ясно? Надо отнести туда пирог от ужина.

— Тебе охота призраков кормить? Сама и неси! С пирогом вместе в склеп утащат…

— Возрадуемся, дети мои! — возгласил после литургии Отец Конь. — Несмотря на звездную войну и дефицит бюджета, его сиятельство добился для Гестеля больших ассигнований! В честь этого события назначен благодарственный молебен. Спевка хористов — после ужина.

Шельма звала Ласку к себе:

— Иди, у нас лучше будет!

— Спасибо, нет, я с Ласточкой.

Кроме уроков вещания они встречались в лазарете, куда Хайта водила тайком Пату на поводке. Шельма, тертая жизнью, быстро привыкла к процедурам, а Ласка, слава богу, не видела, как выглядит лечебное животное. Гладила и дивилась:

— Ой, сколько ножек! Она из заморской страны?

— Издали, — уклончиво отвечала Хайта. — Долго ехал!

— Мама, тяа?

— Она говорящая! как здорово! А что она еще умеет?

— Всякое разное. Лучше всех умеет кусь и грызь.