Макс Мах - Взгляд василиска

… и око мое смотрит на врагов моих, и уши мои слышат о восстающих на меня злодеях. Пс. 91-13

Кто скажет льву (зверю), что его пасть зловонна?

Если мы проиграем эту войну, я начну другую – под фамилией моей жены.

Глава 9. Охотники в ночи

Говорят, что римский софист, писавший по-гречески, Клавдий Элиан человека, который опасен даже на расстоянии, неизменно сравнивал с василиском.

Петров, Русский каганат,27-28сентября 1991года.

Как легко, оказывается, превратиться из уважаемого законопослушного гражданина в убийцу-нелегала, человека, с необыкновенной легкостью нажимающего на спусковой крючок.

"Легко, с легкостью…"

Слишком быстро, слишком просто, слишком жестоко.

"Но ведь это война, – напомнил он себе, наблюдая, как медленно закипает вода в кофейнике. – А на войне… как на войне".

И Реутов вспомнил 11 мая 1958 года, свою первую настоящую войну, в которую вошел на рассвете того воскресного дня офицером мирного времени из вчерашних студентов и с которой, как теперь выяснялось, так никогда и не вернулся. День был солнечный, а после полудня стало и вовсе жарко. Совсем по-летнему. И небо голубое над головой… Но тогда ему было не до погоды. Принципиально важным являлось только то, что все время хотелось пить, а на убийство германского гренадера, которого он зарезал в рукопашной, Реутов даже внимания не обратил. Вспомнил об этом ночью. Вспомнил и пережил минутный приступ тошноты от внезапно всплывшего перед глазами необычайно яркого и богатого на мало аппетитные подробности образа. А сразу затем накатил ужас. И вот что важно. Корчило его тогда уже не от содеянного – куда там! – а от мысли, что точно так же могло случиться сегодня и с ним самим, и, наверняка, случится завтра, потому что это война. Однако уже в следующее мгновение Реутов спал. Усталость оказалась сильнее омерзения и страха. А потом… Потом он втянулся, привык… Война…

– Нам повезло три раза подряд, – сказал Вадим, возвращаясь к столу и разливая кофе по чашкам. – Три раза, Поля!

Ему страшно хотелось погладить ее по волосам, обнять, прижать к себе, поцеловать, но делать этого сейчас, по-видимому, не стоило.

– Это что-то значит? – Похоже, предел существовал даже у ее способности к адаптации. Усталость, страх, отчаяние, они способны сломать любого, а Полине, на самом деле, всего двадцать три, и она женщина. И значит, теперь одно из двух, или полное разрушение личности, или…

"У нее есть я, – напомнил себе Вадим. – И я этого не допущу".

– Это значит, что теперь против нас начинает играть теория вероятности, – сказал он вслух, усаживаясь напротив нее. – А статистика, можешь спросить потом у Шварца, сильнее ангелов-хранителей.

– Что же делать? – Кажется, его интонация заставила ее думать, и это было хорошо.

– В пятьдесят восьмом… – Сказал Реутов, закуривая. – Нас спасло только то, что мы все время контратаковали. При любой возможности, вопреки всему…

– Но мы даже не знаем, кто они. Кого контратаковать?

– Ошибаешься, – усмехнулся Вадим. – Знаем.

– Как так? – Удивленно подняла брови Полина, втягиваясь в разговор.

– А так, что майор Кабаров дурак и фанфарон, – сказал Реутов тем голосом, каким когда-то ставил боевую задачу своим бойцам. – И через два часа мы будем знать, где он живет, а это уже кое-что.

– Адресов и телефонов сотрудников МВД в адресной книге не публикуют, – возразила Полина и тоже потянулась к сигаретам.

– А нам и не надо, – Реутов отпил кофе и вдруг вспомнил про еще один обязательный пункт тех своих наставлений.

"Про батьку Суворова, ребята, взяли и забылисовсем.Смелые, которые думали, что их пуля боится, в земле лежат, а наша задача выжить и уложить туда германца. Компреву? Поэтомудумайте, что делаете и не забывайте проосторожность…"

Мудрость эта была заемная, цельнопертая, так сказать, из короткой речи полковника Ракитина, которую тот выдал за полчаса перед тем, как панцергренадеры Ползнера ударили по 8-й бригаде, вставшей на их пути к Алитусу. Но чужая не значит неправильная. И вот об этом-то Вадим теперь и вспомнил. До сих пор они ведь всего лишь импровизировали, по ходу дела реагируя на чужие действия. И то, что им так везло, это просто чудо. Однако запас чудес невелик, и спонтанность хороша только на театре. Когда-нибудь везение могло и истощиться.

Было шесть часов утра, когда, пройдя по одной из тихих и, по всей видимости, все еще зеленых – было слишком темно, чтобы сказать наверняка – улочек крепко спящего Сестрорецка, Вадим нашел дом номер девять и деликатно нажал на кнопку звонка, укрепленного рядом с калиткой, прорезанной в высоком – почти двухметровом – заборе. Прошло не более минуты, как за деревянным, крашенным зеленой краской забором раздались шаги – человек тяжело ступал по посыпанной по нынешней моде кирпичной крошкой дорожке – звякнул, откидываясь, запор, и калитка открылась. В желтоватом свете уличного фонаря перед Реутовым возник невысокий, но крепкий мужчина лет пятидесяти с простым лицом и уверенным взглядом умных темных глаз.

– Доброе утро, Иван Фелоретович, – сказал Вадим, выбрасывая недокуренную папиросу. – Извините, что побеспокоил вас в такой ранний час, но мои обстоятельства…

– Знаю я ваши обстоятельства, – усмехнулся мужчина. – Доброе утро, Вадим Борисович, и перестаньте, пожалуйста, извиняться. Я же вам сказал тогда, я ваш должник.

– Мне просто нужна помощь, – возразил Реутов, поднимая перед собой руки, как если бы хотел остановить собеседника.

Оставалось надеяться, что он не переигрывает, но береженого бог бережет, а смелые…

"Смелые лежат в земле", – напомнил он себе.

– Проходите, Вадим Борисович, – предложил Купцов, отступая назад и указывая дорогу.

– Спасибо.

Вадим вошел во двор и пошел за Купцовым к дому. Дом у Ивана Фелоретовича был каменный, двухэтажный, но впечатления ни своими размерами, ни тем более, внешним видом, не производил. Обычный дом обычного зажиточного обывателя. А, между тем, Купцов был не просто состоятельным человеком. Судя по тому, что писали о нем в газетах, он должен был быть как минимум миллионщиком. Да и простым обывателем он тоже не был. Глава василеостровских "Иванов"[82] под это определение никак не подходил. Впрочем, доказать, что Купцов и есть тот, кого в криминальной среде Петрова знали под кличкой "Тадой", прокуратура так до сих пор и не смогла. А ведь ему приписывали не только руководство ватагой попрошаек. За ним числились и не характерные для "Иванов" марвихеры,[83] медвежатники и шниферы.[84] Однако только числились, а слухи, как известно, к делу не подошьешь. Реутову же до сегодняшнего дня, если честно, было глубоко наплевать, чем, на самом деле, занимается или не занимается Иван Фелоретович Купцов.

Пять лет назад, когда Вадим еще занимался частной практикой, Иван Фелоретович пришел к нему на прием со своей молодой женой. Ольге Купцовой было всего тридцать два года и она была диво, как хороша собой, но диагноз, поставленный в Биржевом госпитале, никаких шансов не оставлял. Короткая, полная страданий жизнь, или операция, следствием которой будет несколько более длинная жизнь, но уже совсем другого, непохожего на нее сегодняшнюю человека. Вот такая печальная история. Однако Реутов, который за свою жизнь видел не мало таких вот диагнозов, которые в связи с их характером правильнее было бы называть приговорами, от обследования не отказался. И не из-за денег – а Купцов сулил заплатить любую сумму – а просто потому что знал цену современной больничной диагностике. Знал и не ошибся. Повторные анализы, сделанные там, где их действительно умели делать, и, главное, могли правильно "прочесть", позволили Вадиму отменить прежний диагноз и поставить другой. Впрочем, от того, что опухоль оказалась не вторичной, а первичной,[85] положение Ольги Григорьевны легче не становилось. Астроцитому[86] все равно следовало удалять, иначе она убила бы женщину, предварительно измучив ее болями и медленным разрушением психических функций. Но в том-то и дело, что удаление опухоли задача отнюдь не простая. Особенно если опухоль сидит глубоко в ткани мозга, и следствием операции явится неминуемое разрушение важных отделов Центральной Нервной Системы. Однако Вадиму и тут удалось найти выход из почти безвыходного положения. Томограмма,[87] сделанная по просьбе Реутова в лаборатории Нейрохирургической клиники Петровского университета, и его собственные разработки по триангуляции позволили локализовать астроцитому с той степенью точности, которая обеспечила профессору Оганесяну, несомненно, одному из лучших нейрохирургов каганата, возможность выполнить сложнейшую операцию без необратимой травматизации мозга. Разумеется, в деле были задействованные лучшие специалисты, но к большинству из них Купцов никогда бы не попал ни за какие деньги. Чтобы знать, к кому обратиться, надо было быть доктором Реутовым. И чтобы уговорить далеких от рутинной практики ученых выполнить какое-то сложное и непринятое еще в медицинской практике обследование, тоже надо было и самому быть частью этой, так сказать, корпорации. И с Герой Оганесяном, для которого Вадим выполнил феноменальную по сложности "штурманскую" работу, буквально шаг за шагом расписав уникальную по технической сложности операцию в трехмерной проекции мозга Ольги Купцовой, нужно было дружить и сотрудничать пятнадцать лет, чтобы тот согласился эту операцию провести. И надо отдать должное, Иван Фелоретович все это понял и оценил по достоинству. Поэтому, когда худшее было уже позади, он и сказал Вадиму, что тот всегда может рассчитывать на взаимную услугу. Всегда и во всем.