Александр Ян - Мир полуночи. Партизаны Луны

— Антоха, ты будешь носить за мной челюсть, — сказал Цумэ.

— Не будет. Твоя челюсть зацепится за твой же болт, — успокоил его Костя.

— Зато твоя сейчас в самый раз Самсону.

— А твоя будет два дня срастаться…

Эту тихую перепалку прервала сама квартеронка, спросившая, округлив брови:

— Энеуш?

Эней кивнул. Молча.

— А Михал з тобоу? Чи бендзе пузней?

Эней так же молча покачал головой на оба вопроса.

— Естешь сама? — спросил он в свою очередь. — Пеликан где?

— Пеликан згинел, — ответила девушка. — Зостало се нас двое.

Антон мысленно присвистнул.

— Як то згинел? — спросил изумленный Эней.

Квартеронка пожала плечами.

— Як вшистци люде. Он стжелял, в него стжеляли. Згинел. В Монахиум. Газет не читалеш?

— Доперо пшиехалем. Где Стах?

— Там. — Девушка показала на длинный сарай, одним торцом открывающийся к морю. — Одпочива.[104] — Она пояснила жестом, после чего именно.

Эней усмехнулся. Видимо, пьянство Стаха его не удивляло.

— Чещч, хлопаки, — обратилась девушка к компании. — Ким естещче?

Антон недоуменно помотал головой. Скорее всего, его просили представиться, а может, и нет, но промахнуться очень не хотелось. Он открыл рот, однако его уже опередили.

— Естем Игорем, то Антон, а то — Костя. Препрашам ясноосвенцоной пани, але розмавям польскей бардзо зле.[105]

Видимо, с Игоревым польским дело обстояло еще «злее», чем он думал: красавица прыснула, протянула было руку — и, едва коснувшись пальцев Игоря, вдруг резко отдернула, а потом в руке (откуда, в этих джинсах же, кроме нее самой, явно ничего не уместилось бы?) оказался пистолет.

— Энеуш?!

— Спокойне, — сказал Эней, бросил свой рюкзак и заслонил Игоря, подняв руки вперед. — Вшистко в пожондку. Вшистци свое, жадных вомпирув. Оповям, кеды зложимы свое чухи. Лепей покаж мейсце же б мы мугли змагазиновачь.[106]

«Мейсце» нашлось в соседнем домике — скорее даже в хижинке. Темнокожая красавица стукнула в двери и, когда там зашевелились, сказала в щель:

— Лучан! Мамы гощчи. Отверай джви, спотыкай зе своем гитаром.[107]

— О, — сказал Цумэ. — Так меня еще нигде не встречали. У вас там что, цыганский хор?

— Почти, — сказал Эней. — Ты лучше у меня за спиной держись, потому что хор у нас нервный.

За дверью завозились, через минуту отодвинулась щеколда. Польская Аврора толчком открыла дверь — и отступила в сторону. Взору Игоря предстал невысокий чернявый парень, более приземистый и мускулистый, чем Эней, и примерно тех же лет. Парень направлял на них… Игорь достаточно хорошо разбирался в огнестрельном оружии, чтобы сказать «штурмовую винтовку „Штайр“», и недостаточно хорошо, чтобы сказать, какой именно модели. Напарник Авроры и в самом деле походил на цыгана: глаза черные, густые сросшиеся брови — черные, волосы — как вороненая проволока, и смуглая кожа покрыта шрамами, куда более впечатляющими, чем у Энея. Судя по тому, что не прикрывала майка, «цыганский хор» когда-то вылетел через закрытое окно, и окно с ним за это рассчиталось.

— Чещч, Лучан, — Эней шагнул вперед, чуть подняв руки. — Добжа гитара. Вышьменита.[108]

Парень беззвучно засмеялся, опустил ствол, кивком пригласил Энея сесть на кровать, а сам сел на незастеленную койку напротив. Эней, в свою очередь, показал жестом, что приглашение распространяется на всех. Игорь подумал секунду — и опустился на край кровати, Антону Эней глазами указал место рядом с Лучаном, а Костя примостился на табурете.

Черная роза осталась в дверях, демонстративно держа ладонь на рукояти заткнутого за ремень джинсов пистолета.

— Ребята, знакомьтесь, — сказал Эней. — Это Лучан Дмитряну, Десперадо, брат Пеликана. Он раньше был братом Корвина, но Корвин погиб. Десперадо не разговаривает. Он не глухой, но не говорит. Это Малгожата Ясира, Мэй Дэй, сестра Пеликана. Кто рассказывает первым?

Лучан посмотрел на Энея, потом на Игоря, потом на винтовку, потом опять на Энея. Виновато улыбнулся. И как-то сразу стало ясно, что говорить должны гости, ибо хозяева… нервничают и хотели бы перестать. Потому что неуютно как-то.

Эней кивнул.

…Когда ему было восемь, их соседям, Роговским, приятель-журналист подарил пекинеса. Пса он привез с Дальнего Востока и клялся, что собака — из тех, что когда-то охраняли богдыхана, и даже обучена правильно. Звали императорского телохранителя Бинки, и весь двор тут же стал называть его Бинькой. Рыжий плоскомордый пес был весел, вездесущ, исполнен чувства собственного достоинства и стоически добр к детям всего квартала. Еще Бинька любил летом спать на внешней стороне подоконника — как раз на высоте роста Андрея, — и его можно было погладить по дороге домой.

А шутка «это наш бойцовый пекинес» держалась в доме года два. Пока однажды вечером какой-то, может, вор, а может, просто пьяный дурак не попытался залезть в окно Роговских. Он успел примерно наполовину перевалиться через подоконник, когда милый ласковый Бинька решил, что ситуация ясна, и разорвал ему горло и сосуды на запястьях. Видимо, не врал журналист, и собаку действительно чему-то учили. Не могло же это выйти на чистом инстинкте… или могло? Вор остался жив — старший Роговский оказался дома, а до «Скорой помощи» было всего два квартала.

Но с Бинькой после этого почему-то никто уже не играл. Хотя он, кажется, обижался.

И вот каждый раз, когда Эней видел Десперадо, почему-то мерещилась ему рыжая Бинькина морда, хотя восточной экзотики в парне было ни на волос, а до пекинесовского добродушия — расти и расти. Эней предпочитал не проверять на прочность пределы его терпения: полумер Десперадо не признавал, а убивать его Энею не хотелось.

Терпеливо и подробно он изложил историю екатеринославского провала. Дойдя до Вильшанки, в окрестностях которой он потерял сознание, Эней передал слово Цумэ:

— Ты говори. Я переводить буду.

— А ты мне и не оставил ничего. Я ямку себе выкопал, залег, парнишку в деревню отправил, лежу, надеюсь, что меня до появления спасателей солнышком придавит хорошенько и я отключусь. Ни черта. В буквальном смысле слова. Лежу и сквозь землю его, — он кивнул в сторону Энея, — чувствую. Решил, дай-ка я вылезу. Ожоги — такое дело, что кроме них уже о другом не очень-то и подумаешь. Зря решил. Потому что очень быстро я прямо над ним оказался. И ведь полз в противоположную сторону, точно помню. И я уже хотел его выпить. И никакое солнце не мешало. А тут Костя с Антоном подкатили. То есть я тогда еще с Костей знаком не был — и сам остолбенел, когда услышал, что я же сам его попом называю. А дальше, я даже не знаю как, меня из-за руля на заднее сиденье пересадили. Тело двигается, говорит что-то, а ты ничего не можешь, только ощущение полной, запредельной какой-то мерзости. — Игорь краем глаза увидел, как «шоколадка» передернула плечами. — А потом Костя его из меня выселил. Только сначала мне все переломал. Да-да. — Цумэ улыбнулся. — Приказал ему выйти и оставить меня. И он вышел. Потом долго обратно лез. Да и сейчас иногда… но когда знаешь, что это, жить пока можно.

Эстафета совершенно органичным образом перешла к Косте.

— Я православный священник, — сказал он. — У меня своя долгая история, отношения к делу она не имеет. Но я жил в той деревне, меня позвали на помощь, по моей молитве Бог выгнал из него беса, и я решил стать капелланом этой группы. Командир меня одобрил. Все.

— О! Так у вас группа. — Малгожата переводила взгляд с одного на другого, остановилась на Антоне. — Ну а ты?

— А я просто убежал, — развел руками мальчик. — Мать инициировали… потом она попыталась инициировать брата — тот умер. Ну, я понял, что буду следующим, когда исполнится восемнадцать… Она меня… готовила… а варком я становиться не хотел. А теперь скажите, пожалуйста, что у вас стряслось. У вас ведь что-то нехорошее вышло, как у нас.

«У нас, — подумал Эней. — А в Екатеринославе никаких „нас“ еще не было. Или уже было?»

— Это чушь собачья, — сказала Малгожата, — но у нас случилось то же самое. Был такой Эрих Таубе, глава совета директоров «БМВ». Официально сообщил о приеме в клан Нортенберга. Пеликан решил брать его на открытии нового завода двигателей, за неделю до инициации. И перед самой операцией всю группу положили на точке сбора. Мы с Десперадо — смеяться будешь — в пробку влетели. Авария на эстакаде — и заперло нас, ни вперед, ни назад. Мы не горели еще, время было — и тут ко мне на комм сигнал тревоги. Мы бросили жестянку и дернули по запасному варианту. Думали, что кто-то что-то засек и дан общий отбой. А у остальных вышло… как у вас, кроме того, что… — Она прищурилась в сторону Игоря. — Чудес ни с кем не случалось.

Эней сидел и молчал. И молчал. И молчал.