Ян Валетов - Дети Капища
Но тогда Сергеев не имел возможности рассуждать, глядя со стороны. Тогда он тащил на себе Сашу, а Саша был плох и с каждым часом становился все хуже и хуже. Температура у него прыгала, и он то трясся в лихорадке, то обмякал тряпкой, весь в холодном поту, бледный, как смерть, и совершенно обессиленный. У него начинался сепсис, и с этим ровным счетом ничего нельзя было поделать.
Сам Сергеев был немногим лучше, но в сравнении с Кручининым чувствовал себя богатырем. У Саши в запасе не было и суток — инфекция уже ела его изнутри, и без инъекций лошадиных доз антибиотиков смертный приговор можно было считать приведенным в исполнение. Гнилостные бактерии действовали надежнее, чем пистолет палача. Мертвый Чичо мстил своему убийце. У Михаила же это время было.
По-хорошему им надо было бы сдаться, и тогда их пристрелили бы люди Рауля (была надежда, что прикончат быстро, чтоб чего лишнего не рассказали!) или застрелиться самим, но, как водится у людей, которым терять, в общем-то, нечего, решение было принято противоположное. Если уж выжить не получится, уйти так, чтобы их надолго запомнили. Про свои мысли о походе на Гуантанамо Сергеев Саше не сообщил, но оставил вариант, как запасной.
Они наверняка знали, что от всей группы, прибывшей на Остров Свободы с благородной миссией — помочь Фиделю в очистке революционных рядов от враждебных и деклассированных элементов, не осталось никого — только они двое. Кубинские товарищи, те, естественно, кто был в курсе, кого искали, как искали и что нашли — полегли тоже. Кроме засланных казачков, разумеется, но сейчас кто есть кто — не разобраться. Да и не нужно это никому. Нынешняя цель была проста для понимания и сложна для исполнения. Надо было выжить.
В болотах оказалось хуже, чем можно было себе представить. Для Кручинина Сергеев соорудил некое подобие плота, достаточно широкого, чтобы уложить на него и раненого, и оружие. Самому Михаилу пришлось лезть в коричневую, как растворимое какао, воду по самое горло. Запах от воды шел затхлый, и разной живности в ней кишело, как вермишели в супе у хорошей хозяйки, — мангровые заросли жили своей жизнью. Сергеев не помнил точно есть ли тут ядовитые змеи, но подозревал, что при таком количестве проплывающих мимо особей разнообразного вида и окраса, их не может не быть. Правда, от плавающих носилок и самого Сергеева змеи шарахались, словно вампир от чеснока, но змеи, как и люди, бывают разные.
Передвигаться погруженным по шею в этот живой суп было сложнее, чем казалось на первых порах. Даже там, где стволы мангровых деревьев расходились, их корни сплетались между собой, как щупальца осьминога. И протиснуться над или между ними можно было только с большим трудом, оскальзываясь на поросших какой-то слизью петлях, на ощупь напоминающих чьи-то кишки, путаясь в них ногами и то и дело погружаясь с головой в жирную, словно в грязной кухонной раковине, воду.
Для того чтобы идти хотя бы со скоростью километр в час, Михаил вынужден был выбраться из чащи на самую кромку болота, туда, где бурой грязи уже с брезгливостью касались голубые языки прибрежных волн. Тут дышалось легче, но зато по правую руку была открытая вода, и подойди к берегу патрульный катер, их бегству вполне мог прийти конец. Расслышать гудящий мотор пограничного судна за бесконечным гомоном болотной жизни, обступающей со всех сторон, было сложно, а вот их продвижение, как опасался Сергеев, можно было заметить за несколько миль — по взлетающим вверх, горланящим птицам, испуганным приближением чужаков.
Кручинин, лежа на импровизированном плотике, потихоньку начал бредить — от влажной духоты, от боли в гниющем паху, в котором уже начали копошиться разнообразные насекомые и прочая мелкая дрянь, кишащая и в воздухе, и в воде, от жара, накатывавшего на него волнами. Он стонал все громче и громче, раскачивая в такт своим внутренним тамтамам грязной, покрытой струпьями головой.
Сергееву самому хотелось застонать от бессилия. У экипажа расстрелянного ими «газика» с собой было только два индивидуальных пакета, и то не полностью укомплектованных. Никаких обезболивающих, йод, грязноватые бинты, желудочные пилюли, две таблетки ацетилсалициловой кислоты, клок серого цвета ваты и целая упаковка давно забытого тетрациклина. Тетрациклин на гнойную мокнущую рану, особенно в таком деликатном месте, не самый правильный вариант. Но даже такой древний антибиотик — это лучше, чем ничего. Кручинина надо было вытащить на сушу, стащить с него грязную, мокрую одежду, попробовать хоть как-то перевязать…
Все это нужно было делать несмотря на то, что печальный итог был близок. Настолько близок, что и думать об этом не хотелось.
Сергеев зацепил больным коленом за подводный корень и на миг ослеп от взорвавшегося в глазах фейерверка. Он даже провалился с головой под воду — внезапно подломилась и вторая, пока еще относительно здоровая нога. От двойной нагрузки за последние сутки и она уже болела, словно нарывающая десна. Это было похоже на начинающийся бурсит, а бурсит коленного сустава означал, что вскоре Михаилу придется ползти на пузе, как Мересьеву. Только не в одиночестве по зимнему лесу, а с ротой кубинских гебешников на хвосте по тропическим джунглям, а так хрен редьки не слаще.
Когда солнце начало клониться к западу, заросли мангра уткнулись в песчаную полосу.
Пологий берег преграждал путь болоту — дальше начиналась картинка с рекламного проспекта: «Приезжайте к нам в Гавану! Варадеро ждет Вас!». Синее море, белый песок, пальмы, зеленая стена леса неподалеку и висящие в вышине, в горячих, восходящих потоках прозрачного, чистого воздуха, громадные альбатросы. Курорт, да и только. Только выбираться на этот пляжик длиной в несколько километров было равнозначно тому, чтобы улечься на противень, смазать себя майонезом и присыпать сверху петрушкой, зажав для особой привлекательности веточку укропа в зубах, и пригласить кубинцев на праздничный ужин с главным блюдом в виде себя любимого. Но другого варианта не было.
По небритой, сизой щеке Кручинина ползла крупная зеленая муха. На едва бьющейся жилке чуть ниже виска разбухал от крови сытно обедающий москит — здесь в тени, в сочащемся гнилой влагой полумраке кровососы не успокаивались ни на минуту.
Ругаясь вполголоса, Сергеев выполз на берег, отчаянно путаясь в густой коричневой траве, окаймлявшей границу между пляжем и болотом, развернулся и, покряхтывая от натуги, подтащил к себе плотик с бесчувственным телом товарища и трофейным арсеналом. Здесь, находясь в провале между светом и тенью, они пока были невидимы и могли осмотреться.
Он коснулся плеча Кручинина, но Саша на прикосновение не отозвался — он был где-то далеко, глазные яблоки быстро и страшно двигались под посиневшими веками. Из пересохших, полопавшихся губ с присвистом вырывалось горячее, несвежее дыхание.
— Я сейчас, — сказал Сергеев, и сам не узнал своего голоса. Из горла вырывалось какое-то хрипение, словно он осип с мороза. — Я вернусь, Саша. Слышишь?
Но Кручинин не слышал.
Нужно убежище. Не очень жаркое, но сравнительно сухое. Чтобы просматривался берег и спина была чем-то прикрыта.
Прикрытая спина… Сергеев с ужасом осознал, что вскоре он останется один. Что Сашка Кручинин, по кличке Вязаный, названный так за свою любовь к бесформенным свитерам из трикотажа, которые он виртуозно вязал, хватаясь за спицы каждую свободную минуту, скоро уйдет насовсем в их отдельную Валгаллу, оставив Сергеева одного.
Но пока он еще жив, нужно сделать все возможное, чтобы он протянул подольше. Пока не подойдет помощь…
Сергеев вздохнул, потому что знал: помощи ждать неоткуда. И не от кого.
Пляж, на первый взгляд, был безлюден и совершенно дик. Михаил подождал, пока глаза привыкнут к разнице освещенности и, пользуясь одним из карабинов, как костылем, как можно быстрее проковылял наискосок через залитый ярким солнцем участок и нырнул в тень деревьев. В ботинках хлюпало, на белом песке после его «пробежки» остались шарики упавших водяных капель. Словно по берегу пробежалось какое-то диковинное морское животное, оставляя бесформенные мокрые следы.
Глаза его не подвели.
Когда-то, наверное еще при Батисте, потому что при Кастро новые отели практически не строились, особенно в таких диких местах, тут шло строительство гостиничного комплекса. Теперь джунгли уже заплели полуразвалившиеся стены занавесями лиан, затянули пустые глазницы окон, заполнили травой вырытый под бассейн котлован. Это было не запустение, запустение приходит туда, где когда-то жили люди. Тут же люди пожить не успели.
Стены нигде не возвели выше второго этажа — не хватило времени. Или денег. Или пришедшая на Остров Свободы революция навсегда перечеркнула планы захватчиков-империалистов по превращению Кубы в лучший курорт мира. Кастро всегда говорил, что его родину хотели сделать публичным и игорным домом для всей Америки, и, возможно, был недалек от истины. Может быть, именно поэтому он, наперекор всем вражеским прожектам, сделал Кубу казармой, из которой бежали семьями, целыми компаниями, группами и в одиночку. Бежали на дырявых тазиках, в лодках из долбленых стволов деревьев, на самодельных воздушных шарах, на планерах из фанеры от посылочных ящиков и просто вплавь.
