Руслан Мельников - Хэдхантер. Книга 2. Собиратели голов
— Для нас?
— Именно.
— А Уху-то зачем столько цепей понадобилось? Для баррикад, что ли?
— Ага, — невесело усмехнулась Наташка. — Для баррикад.
— Машины сцеплять? Чтобы хэдам потом растаскивать труднее было?
— А сейчас сам все увидишь.
Они свернули с переулка на широкий проспект. Конвой проследовал за ними.
Борис и Наташка оказались перед мощной баррикадой, с внутренней ее стороны. Перевернутые машины, разбитая мебель, поваленные столбы и деревья, груды металлического лома и строительного мусора, старые покрышки, мотки колючей проволоки, утыканные гвоздями доски и арматурные штыри… Наверху были установлены широкие дощатые щиты и навесы, за которыми укрывались защитники. И вот эти самые защитники баррикады…
Сначала Борис не поверил собственным глазам В такое вообще трудно было поверить.
Дикие помогали друг другу надевать трес-ошейники. Они сами подставляли шеи под железо, сами заковывали себя и сами пристегивались к цепям. Цепи переплетались, крепились одна к другой и намертво цеплялись к баррикаде. Гвардейцы Уха собирали ключи от замков. Собирали и уносили. Люди оставались на баррикаде живым заслоном. Никуда деться отсюда они уже не могли: цепи не позволяли покинуть позицию.
При всем при этом на баррикаде царила какая-то приподнятая, злая и отчаянная атмосфера.
«Смертники!» — подумал Борис. Хотя нет. Смертники — это те, кто идет на смерть. А хэдам трупы даром не нужны. Им нужны живые и здоровые тресы.
— Не понимаю, — пробормотал Борис. — Они приковывают себя к баррикаде!
— И это происходит по всему центру, — кивнула Наташка, — Теперь главная линия обороны Союза проходит здесь.
— Но как?! Как такое вообще возможно? Чтобы люди… себя… сами… на цепь?!
Наташка невесело улыбнулась:
— О, ты не слышал речи, которую произнес Ухо. Типа, за нами колизей, отступать некуда, женщин и детишек врагу не отдадим, стоим до последнего, ни шагу назад, не пропустим пятнистых тварей, Союз не одолеть, победа будет за нами… Ну и все такое, в том же духе.
— И чего дикие?
Еще одна печальная улыбка:
— Вдохновились. Уря-уря! Оружие — в зубы, цепи с ошейниками — в охапку и к баррикадам. Знаешь, Ухо этот, оказывается, большой мастер речи толкать. А дикие ему верят. Каждому его слову. Как дети. Тут такой культ личности — Иосиф Виссарионович и Леонид Ильич отдыхают.
Борис тряхнул головой:
— Но смысл? Какой во всем этом смысл? Ну, приковались эти идиоты, ну, не смогут разбежаться, когда попрут хэды. И что? Неужели они всерьез надеются остановить пятнистых стрелами и шприц-ампулами?
Наташка молчала. А Борис никак не мог остановиться:
— Хочешь скажу, что будет? Хэдхантерские бэтры в три-четыре захода протаранят, развалят и растащат любую баррикаду! Потом хэды за пару минут перещелкают ее защитников. Потом подъедет тресовозка. Хэды поснимают добычу с цепей, как виноградные гроздья, — и все дела. Готовеньких тресов, уже с надетыми ошейниками, можно будет укладывать штабелями.
— Не-е-е, — покачала головой Наташка, — тут не все так просто. Если хэды погонят вперед технику и начнут взламывать баррикады, то передавят, на фиг, всех прикованных к ней людей. Их ведь цепляют именно с таким расчетом.
Борис внимательнее присмотрелся к сложному переплетению цепей. В самом деле… Если пятнистые начнут с ходу крушить баррикаду, то обороняющие ее дикие будут либо разорваны своими же цепями, либо раздавлены бронетранспортерами.
— Выходит, главная преграда — это не баррикады, а люди на ней? — догадался Борис, — Портить дорогой товар хэдам вряд ли захочется.
— Ну! Дошло наконец?
Что ж, подобная тактика была вполне в духе Уха…
— Но ведь это все равно не решает проблемы, Наташ. Можно забросать баррикаду дротиками и пеной из пенометов, а потом пустить на нее пехоту, добить сопротивляющихся, собрать добычу и уже после этого пробивать проход. Да, получится дольше, зато хэдам гарантированно достанутся новые тресы. А Ухо вроде приказывал тресов не оставлять.
И не оставит. Глянь туда. — Наташка указала металлический хлам, сваленный под баррикадой, У самого ее основания.
Баллоны какие-то, железная бочка, канистры. Все заботливо накрыто железными листами. Снаружи эту груду не разглядишь, сверху — тоже, но с их стороны она была видна.
— Что это? — спросил Борис.
— Бомба. Баллоны с газом, бочка с самопальным аммоналом, канистры с горючкой. Все баррикады в центре города заминированы.
— И кто же их будет взрывать? Сами защитники баррикад?
Наташка покачала головой.
— Они могут не успеть. Или не суметь. Или передумать в последний момент.
— Тогда кто?
— У бомб есть дистанционное управление.
— Даже так?
Она кивнула:
— Раньше террористы использовали для этих целей мобильники, но сейчас в Ставродаре напряженка с сотовой связью.
— И?
— Рация ничуть не хуже мобильного телефона. С ее помощью тоже можно в нужный момент замкнуть Цепь и активировать взрывчатку.
— Бред какой-то, — пробормотал Борис, — А люди на баррикадах об этом знают?
— Разумеется. Ухо дал слово, что живыми к хэдам никто не попадет.
— И их это устраивает?
— Вполне.
Борис еще раз окинул взглядом диких, приковавших себя к заминированной баррикаде. Наверное, таким поступком следует восхищаться. Но не восхищается что-то. В сложившихся обстоятельствах почему-то не было никакого восхищения. Вообще. Совсем Было другое чувство… Нехорошее и неприятное.
Чтобы пойти на такое, нужно быть очень преданным. Или какой-то идее. Или какому-то человеку. Эти дикари, подставившие свои шеи под трес-ошейники и готовые сражаться до конца на пороховой бочке, были с потрохами преданы своему Вану. Бывшему хэдхантеру, который прежде надевал ошейники на людей, а теперь научился говорить красивые слова, чтобы люди делали это сами.
— Бред, — повторил Борис.
Бред или слепая верность на грани раболепия? Нет — уже за гранью. Далеко за гранью.
— Это ведь то же самое рабство получается, — Он повернулся к Наташке, — Против одних цепных псов выставляют других.
— Ошибаешься, — чернявая скривилась, — Не то же самое. Когда человек добровольно надевает на себя ошейник — это уже рабство пострашнее.
Да, пожалуй, Наташка была права.
— Ничего, они привычные, — раздался за их спинами негромкий насмешливый голос.
Борис и Наташка обернулись. Перед ними стоял Ухо. Один. Улыбающийся. С «калашом» в руках.
— К чему? — осторожно спросил Борис, косясь на автомате подствольником и примкнутым боевым рожком, — К чему привычные?
Гвардейцы Вана пока держались в отдалении. Вряд ли они могли сейчас слышать их разговор.
— Наши люди привычны к таким вещам, Берест, — повторил Ухо. — Они привыкли жить рабами, не замечая своего рабства. Рабство у них в крови. Так было раньше, до кризисов. Так будет и впредь.
Борис смотрел на него исподлобья. Ухо развивал свою мысль:
— Люди этой богатейшей страны слишком долго, называясь свободными, жили в кабале. Они всю жизнь на кого-то горбатились, потому что всю жизнь в кого-то или во что-то верили. А если не верили — все равно молча пахали и терпели. И не мыслили для себя иной судьбы. Но долготерпение имеет свойство входить в привычку и становиться неотъемлемым свойством человеческой натуры. Незаметно так, ненавязчиво…
Ухо сделал паузу. Его холодные глаза насмешливо смотрели на Бориса и Наташку.
— Пока горстка истинных хозяев страны бесилась с жиру, удивляя весь мир своей ненасытностью и алчностью, — наконец продолжил он, — большая часть населения едва сводила концы с концами, преумножая своим трудом чужие состояния. Людей приучили к этому, и люди привыкли. Существовать привыкли вместо того, чтобы жить. Быть безмолвной покорной скотиной привыкли.
Еще одна пауза. Еще одна усмешка:
— Разве то, что было, можно назвать полноценной жизнью? Зарплата — курам на смех. Мизерные пенсии. Вечная инфляция. Дорожающие продукты и растущие без всякой причины тарифы монополистов-коммунальщиков. И что человеку оставалось в итоге? Заплатив за квартиру, прикупив кое-какую одежонку на дешевом китайском рынке и отложив деньги на нехитрую жратву, он оставался ни с чем. Ему изначально отмеривалось и давалось столько, сколько требуется на прокорм. Ну, иногда — немного больше. Для подстраховки, так сказать. Чтобы не доводить до предела, чтобы отвлечь от проблем какой-нибудь незамысловатой жвачкой для глаз и мозгов, развлекаловкой какой-нибудь.
По большому счету тот, кто содержал себя и семью от получки до получки, кто боялся потерять работу и дрожал за будущие пенсионные гроши, кто готов был по первому требованию начальства перерабатывать сколько угодно, как угодно и когда угодно, ничем не отличался от треса-раба, которому хозяин дает кров, пищу, одежду и взамен заставляет пахать до упаду.
