Николай Берг - Лагерь живых
Морф шевелится, вроде как кивает.
— Доктор готовность?
Встряхиваюсь. Гляжу на сумку. Висит плоско, как груди у старухи. Подрастряс я ее сегодня. Потому отвечаю не слишком молодцевато:
— Доктор, готовность. Медикаменты недостаток.
— Ситуация. Мутабор, надобность, месть. Подтверждение?
Мутабор напрягается, потом старательно выдает, мутно глядя на незнакомцев:
— Бодберршешииие.
— Доктор, группа, надобность, информация. Информация, содержание, убл… вививсектор. Понимание?
— Бодберршешииие.
— Резюме. Необходимость, получение, информация.
— Ххррння!
Незнакомые офицеры и ухом не ведут, словно всю жизнь сидели в яме с морфом и слушали его речи. А вот мне как-то неуютно.
— Доктора на выход! Скорее, времени мало! — орет кто-то сверху.
С облегчением, но стараясь не показать этого, обращаюсь к «старшому»:
— Разрешение?
Николаич кивает. Встаю и замечаю, что морф напрягся и зашипел.
— Спокойствие! Доктор, надобность, Мутабор, конец, атака. Группа, надобность, доктор, медикаменты, начало. Беженцы, нужда, помощь, медицина. Спокойствие! — Николаич и впрямь производит впечатление человека, знающего, что говорит. Так же спокойно он продолжает:
— Следователи, доктор, надобность?
— Что? А, нет, пока не нужен, — отвечает один из офицеров.
Мутабор шипит.
— Да, конечно… надобность, доктор пока нет… отрицание. Хотя… Доктор, боль, вызывание, умение?
— Подтверждение.
— Пример?
— Невралгия, тройничный нерв, вызывание. Э-э-э… Веточки, выход, череп. Отсутствие проблемы.
Мутабор хмыкает. Черт его знает, что он выразил. Но вроде как-то расслабился.
Николаич мне — ступай, дескать, разберутся. Киваю в ответ и дергаю к беженцам. На бегу отмечаю, что хоть и пропала большая часть нашей техники, а толпа вроде еще больше стала. Костры палят. Поспеваю одновременно с транспортом — пустые «маталыги», урча, выкатываются из-за домиков.
Работы прорва, как и ожидал — большая часть беженцев ознобилась, вымотана до последнего предела, часть ранена, и практически у всех явные признаки обезвоживания — вторая степень. Складка кожи, взятая пальцами, не сразу меняет форму. Секунду-две расправляется. Так, навскидку — еще не страшно. Не вижу ни одного ребенка, а они вроде ж были.
Транспорт тут же набивается людьми, кто покрепче, подсаживаются на броню. Колонна укатывает, а спасенных-то как не убавилось.
Откуда-то ребята таскают в разномастных ведрах и кастрюлях воду, стараются хоть немного подогреть на костре, но она выпивается куда быстрее. Одна радость, что беженцы так вымотались, что большая часть сидит апатично. Какие-то они сонные. Но оживляются при виде воды. Ненадолго, правда. Часть плачет. Но тоже как-то тихо, обессиленно.
Наконец не остается никого. Отправлены последние, и о своем начальнике я думаю не без злорадства — там у него завал.
Подходит осунувшаяся, серая Надежда. Через силу улыбается:
— И где ж это вас носило?
— Ох, не спрашивайте, Надежда Николаевна. Что у вас там произошло?
— Гордыня и самонадеянность… Один из смертных грехов. Давайте присядем, а? Ноги не держат. А вы и вправду с морфом ручным заявились? И языка взяли?
Извечное женское любопытство как-то подбадривает ее. Даже глаза заблестели.
— Ну, по правде, это меня взяли. Морф ни черта не ручной, сам себе на уме. Который, кстати, сохранился частью. Языка вроде как сейчас допрашивают. Но это потом расскажу. Что с вами случилось-то?
— Мы за вами вернулись. Тут нас полкан и припахал. Пока вас искали — началось. Хочешь не хочешь, а пришлось присоединиться. Ребята хотели слинять под шумок, но я отговорила — думала же, что вы там где-то, да и раненые вполне могли появиться — стрелять-то по нам стреляли. Правда, недолго — там этот бешеный майор из своей пушки раздолбал все, да и из крупняков добавили. Что ему подозрительным показалось, то и снес.
— А чего автоматчики палили? Я выстрелы слышал.
— Да сдуру и для куража. Целей для них не было. Стенку — забор то есть повалили добротно, въехали на территорию завода. Покойный полкан не дурак был, там, откуда мы вперлись, — пустырь, по следам, похоже, что-то вроде обкаточного полигона. Бронетехники стоит чертова куча, рядами. Но это по краям поля. Доехали до корпусов. Народ внутри как услышал стрельбу, так и завопил. Наша «маталыга», когда подъехала поближе — там уже из одного цеха люди валом валили через распахнутые ворота. Полкан, герой этакий, ворота второго цеха сам открыл. Без ансамбля… Вот оттуда и выскочило несколько десятков шустриков — и людей, и зомбак вперемешку. И с ходу прямо в толпу, там же и солдатики, и спасенные — все в куче были. Мы и охнуть не успели, а начались хлопки — и дымки такие. Это кто-то умный подрывные заряды подорвал. Снесло ворота и куски стен, двери там разные. Все нараспашку! Ворота у соседнего цеха прямо на толпу положило — это у меня и сейчас перед глазами стоит. Кто уж оттуда выбегал, я не видела. Хорошо, из наших никто далеко от машины отойти не успел. Лопоухого, считай, за уши на броню втянули. Рев и вой — ну да их и тут слышали. И побежали. Кто как мог. Наперегонки с шустерами. Кто сообразил — те откатывались назад, откуда мы пришли, а у кого ума не хватило — пошли врассыпную.
— А технику-то как потеряли?
— Так очень просто. Мы ж герои-победители. И люки открытые, и водилы повылезали. Там же такое творилось. Еще хуже б было, но опомнились, поле все-таки помогло сильно.
— Много живых положили?
— Много. Слишком много. Но человек триста-четыреста вывели. А потом разругались — один танк прямо с разворота уехал и часть другой брони тоже. Правда, кого-то из беженцев и они взяли. А нас майор в кучу собрал, подождали, может, еще кто выбраться сможет, постреляли тех зомби, которые из пролома лезли, — и сюда подались.
— А что за майор-то?
— Танкист. Вы его не видели, он за водилу был в том танке, на который диверсанты напали. Думаете, у срочника хватило бы сообразительности в дом вкатиться? Он же их группу одним махом ополовинил.
— Ну, это я понимаю, если б танк захватили — плохо бы вышло.
— Куда хуже! При небольшом везении они бы раздолбали второй танк, а потом разнесли бы всю группу на клочки без большой напряги. Против танка не прыгнешь. И почти им удалось. Экипаж-то они втихую сняли, никто не заметил ничего, только на майоре зубы поломали.
— А вы это уже рассказали?
— Да, спрашивали. Боюсь, не решатся наши лезть. Там и просто фугасы могут быть, не только отсечка ворот. Хотя мне показалось, что и дальше люди кричали — не во всех цехах мертвяки. Но их не кормили три дня, сколько продержатся — сказать трудно.
— А паренек этот? Санинструктор?
— Он рядом с полканом был. Все время. И у ворот, наверное, тоже.
— Жаль, если погиб. Толковый парень.
— Да всех жаль. Ладно, пора сумки пополнить — у Николаича заначка была. Так что у вас-то было? Это правда, что морф говорить может? Действительно говорит?
Мы успеваем набить сумки, когда пищит вызов рации. Сбор группы. Все-таки мы будем сегодня атаковать. Успеваю мельком глянуть на майора-танкиста. Физиономия у него в грубых складках, и весь он как мельник в белой пыли. Упертый мужик, сразу видно.
Сбор нашей группы там, где в яме сидит Мутабор. Наскоро прощаюсь с Надеждой — как-то так получилось, что нас двое осталось медиков — те приданные сестрички застряли с беженцами.
Надя с той самой «маталыгой» идет в бронегруппе. Они опять попрутся тем же маршрутом. С максимумом шума и треска, отвлекая на себя зомби и внимание противника. А мы и часть кронштадтских тихо и неприметно полезем через ту дыру, где остался раскуроченный джип. Потом разделимся и будем действовать по обстановке.
Вовка еще успевает сказать мне, что над нами болтается самолетик-разведчик и что именно он навел пару вертолетов на чужую колонну, выехавшую с завода как раз во время штурма. Откуда взялись вертолеты, Вовка не знает, но наличие такой поддержки радует. Впрочем, сам он скептически относится к ней.
— Э, танки гонять они горазды. А когда на кого морф напрыгнет — толку-то от вертолетов. На крышах если кто и сидел — так танкисты посшибали.
Морф сидит довольный. На морде его это написано. Меня удивляет, что и его хозяин не имеет новых видимых повреждений. Парочка допрашивавших о чем-то толкует с сапером, Николаичем и мешковатым моряком. Впрочем, «старшой» скоро отделяется от остальных — ну да, он же весь разговор слышал уже.
Перед постановкой боевой задачи успеваю его спросить — как это так допрашивали, что никаких переломов и выбитых зубов? Николаич неподдельно удивляется.
— Это у журналюг в бреднях бьют-колотят при допросах. На деле такое неэффективно. А эти ребятки — не журноламеры, а профи. Они его на старый трюк взяли. Еще в Варшаве эсэсовцы отметили, что перед смертью люди любят сделать другим гадость. Как же так — моя семья погибнет! А соседи спрятались лучше — и спасутся? А вот не бывать этому! Вылезай, Василий Иванович, нас предали! Психология — это сила. А кости ломать — глупо и бесполезно. Для тупых работа, получается так.
