Сьюзен (Сюзанн) Коллинз - Рождение огня
Мне хорошо известны причины моего собственного выбора. Питер мой друг, и спасти его — это мой способ ведения войны с Капитолием, способ борьбы с этими ужасными Играми. Но если бы меня с ним ничто не связывало, что тогда могло бы меня заставить спасать его, рискуя собственной жизнью? Конечно, он храбр, но мы все не робкого десятка, раз умудрились выжить в Голодных играх. Конечно, в нём живёт множество достоинств, которые трудно не заметить, и всё же... Вот когда ко мне сама собой приходит мысль о том, чтó Питер может делать такого, с чем мы, другие, не справимся. Слова. Он умеет пользоваться словами. На обоих интервью он несколькими словами перечеркнул усилия всех остальных участников. И, может быть, как раз эти его основные достоинства — доброта, порядочность и мужество — могут привлечь на его сторону массы, нет, даже не массы, а всю страну, и ему для этого достаточно сказать лишь несколько слов.
Я помню, как когда-то размышляла на тему о том, что именно таким даром должен обладать лидер нашей революции. Неужто Хеймитчу удалось убедить других победителей в том, что способность Пита увлекать словом с большей пользой послужит делу борьбы против Капитолия, чем все наши чисто физические усилия? Не знаю... По-моему, ожидать такого самопожертвования от некоторых трибутов — это чересчур. То есть, мы же тут о Джоанне Мейсон говорим! Но какое ещё объяснение может быть тому, что они идут на всё, только чтобы спасти жизнь Питу?
— Кэтнисс, где там твоя трубочка? — спрашивает Дельф, рывком возвращая меня к действительности. Я обрезаю лиану, крепящую желобок к моему поясу и протягиваю его Дельфу.
И вдруг слышу крик. Полный такого ужаса, такой муки, что у меня кровь стынет в жилах. Как мне знаком этот голос! Я роняю желобок, забываю, кто я, где я и что со мной, знаю только, что мне надо к ней, защитить её, спасти... Я очертя голову бегу на звук её голоса, не взирая на опасности, продираясь сквозь лианы и ветви, снося по пути всё, что мешает мне добраться до неё.
До моей младшей сестры.
24.
«Где она? Что они с ней делают?»
— Прим! — выкрикиваю я. — Прим!
В ответ — только ещё один вопль непереносимого страдания. «Как она сюда попала? Почему она тоже часть Игр?»
— Прим!
Лианы полосуют мне лицо и руки, ползучие растения хватают за ноги. Но я всё ближе к ней. Ещё ближе. Уже совсем близко. Пот заливает лицо, и уже поджившие раны, оставленные кислотой, опять начинают жечь. Я задыхаюсь, пытаясь извлечь из жаркого, влажного воздуха хоть крупицу кислорода, но, кажется, его там вообще не осталось. Прим издаёт ещё один звук — крик такой невероятной потерянности и отчаяния, что я даже вообразить себе не могу, что они такое с нею сделали, чтобы заставить её так кричать.
— Прим!
Я прорываюсь сквозь стену зарослей и оказываюсь на маленькой полянке. Звук повторяется, доносясь откуда-то сверху, прямо надо мной. Что такое? Резко запрокидываю голову: неужели они привязали её к дереву? В отчаянии обшариваю взглядом ветви, но ничего не нахожу. «Прим?» — жалобно повторяю я. Я слышу её, но не могу видеть.
Раздаётся очередной крик, и теперь мне становится ясно, откуда он исходит. От маленькой чёрной птички с хохолком, сидящей на ветке в трёх метрах над моей головой. И вот тогда до меня начинает доходить.
Это сойка-говорун.
Я никогда раньше не видела сойки-говоруна, вообще думала, что их больше нет. Прислоняюсь к стволу дерева, зажав порез в боку, и некоторое время рассматриваю птицу. Переродок, предшественник, родоначальник. В своём воображении я рисую пересмешника, соединяю этот образ с сойкой-говоруном, и... да, теперь ясно, как из них двоих получилась моя сойка-пересмешница. Ничто в птице, которую я сейчас вижу перед собой, не говорит о том, что это — переродок. Ничто, кроме до ужаса реалистичных звуков голоса моей Прим, исходящих от этой твари. Стрелой в горло я заставляю её замолчать. Птица падает к моим ногам, я вынимаю стрелу и на всякий случай сворачиваю твари шею. Забрасываю эту дрянь подальше в заросли. Да я скорее помру с голоду, чем стану есть такую гадость.
«Это всё не взаправду! — внушаю я себе. — В точности как те волки-переродки в прошлом году. Они тоже на самом деле не были мёртвыми трибутами. Это всё распорядители Игр со своими садистскими штучками».
Я тщательно вытираю стрелу лоскутом мха. В этот момент раздаётся треск разрываемых лиан, и на поляне появляется Дельф.
— Кэтнисс?
— Не волнуйся. Со мной всё в порядке, — уверяю я его, хотя со мною всё совсем не в порядке. — Мне показалось, я слышала голос моей сестры, но...
Пронзительный крик обрывает меня на полуслове. Это уже не Прим. Скорее, голос принадлежит какой-то молодой женщине. Мне он незнаком, но зато на Дельфа воздействует мгновенно и бьёт без промаха. Краска сходит с его лица, и я даже могу видеть, как расширяются в ужасе его зрачки.
— Дельф, погоди! — вскрикиваю я и кидаюсь к нему, чтобы успокоить и уверить в том, что это всё не по правде, но он уже исчез. Унёсся вслед за призраком, так же потеряв разум, как и я в погоне за Прим. — Дельф! — зову я, но прекрасно понимаю, что он не остановится, не станет ждать моих объяснений. Всё, что мне остаётся — это нестись вслед за ним.
И делать это совсем не трудно, хоть он и несётся сломя голову: за ним остаётся хорошо протоптанная тропа. Но птица находится минимум в полкилометре отсюда, бежать приходится вверх по склону, и к тому веремени, как я нагоняю его, я уже запыхаюсь. Он, как привязанный, бродит вокруг гигантского дерева. Его ствол, наверно, больше метра в диаметре, и ветки начинаются только на высоте метров в шесть. Крик доносится откуда-то из кроны, но сойки-говоруна не видно. Дельф тоже кричит, снова и снова: «Энни! Энни!» Он совсем потерял голову, до него не достучаться. Поэтому я делаю то, что в конце концов и так сделала бы: залезаю на ближайшее дерево, высматриваю сойку и стрелой снимаю её с ветки. Она падает прямо Дельфу под ноги. Он подбирает её и начинает улавливать связь. Но когда я слезаю с дерева и присоединяюсь к нему, во взгляде у него ещё больше отчаяния, чем когда-либо.
— Дельф, успокойся, — говорю я. — Это всего лишь сойка-говорун. Они шутят с нами нехорошие шутки. Это всё не в заправду. Это не твоя... Энни.
— Нет, это не Энни. Но это был её голос! Сойки-говоруны всего лишь повторяют то, что они слышат. Так где же они услышали эти крики, Кэтнисс?
Чувствую, как кровь отливает и от моих щёк по мере того, как до меня доходит смысл его слов.
— Ох, Дельф, ты же не думаешь, что они...
— Именно. Как раз это я и думаю!
В моём воображении возникает картина: белая комната, Прим растянута на столе, над нею люди в халатах и масках, она кричит, кричит... Где-то там, далеко, они пытают её, или пытали, вот откуда эти страшные звуки. Колени у меня подкашиваются и я оседаю на землю. Дельф пытается мне что-то сказать, но мои уши глухи. И открываются только тогда, когда слева от меня заводит свою шарманку другая пташечка. На этот раз я слышу голос Гейла.
Дельф хватает меня за руку прежде, чем я срываюсь с места.
— Нет! Это не он! — Он тянет меня за собой вниз по склону, к берегу. — Убираемся отсюда! — Но голос Гейла полон такой боли, что я пытаюсь вырваться, чтобы бежать к нему. — Это не он, Кэтнисс! Это переродок! — кричит мне Дельф. — Очнись!
Дельф хватает меня за руку прежде, чем я срываюсь с места.
Он увлекает меня за собой, полутаща, полунеся, пока до меня не доходит, что он сказал. Он прав, это всего лишь очередная сойка-говорун. Если я пущусь на её поиски, то это никак не поможет Гейлу. Но факт остаётся фактом — это голос Гейла, и где-то, кто-то, когда-то заставил его так кричать.
Однако я перестаю сопротивляться Дельфу и, как в ночь, когда на нас напал туман, пускаюсь наутёк от того, с чем не могу бороться. Правда, теперь на части распадается моя душа, а не тело. Должно быть, это всё — очередная атака хозяев Игр, начинающаяся в четыре часа. Когда стрелки доползают до четырёх, обезьяны отправляются по домам, а в игру вступают сойки-говоруны. Дельф прав, всё, что можно сделать — это валить отсюда как можно скорее. Хотя никакой парашютик от Хеймитча не поможет ни мне, ни Дельфу оправиться от ран, нанесённых нам безмозглыми птицами.
Я вижу Пита и Джоанну, маячащих у рубежа джунглей, и меня переполняет одновременно и облегчение, и злость. Почему Пит не пришёл мне на помощь? Почему вообще никто не отправился нас разыскивать? Даже сейчас он не делает и шага навстречу! Его руки подняты ладонями вперёд, губы движутся, но до нас не доносится ни единого слова. Что за?..
Стена так прозрачна, что мы с Дельфом с размаху влипаем в неё и отлетаем назад, падая навзничь. Мне ещё повезло — удар пришёлся по плечу, тогда как Дельф врезался лицом, и теперь из носу у него хлещет кровь. Вот почему ни Пит, ни Джоанна, ни Бити, который печально качает головой за их спинами, не смогли прийти нам на помощь. Невидимый барьер отделяет нас от берега. Это не силовое поле — твёрдую, гладкую поверхность можно пощупать, или понюхать, или полизать — да что хочешь, то и делай. Но ни нож Пита, ни топор Джоанны не могут оставить в стене даже малюсенькой трещинки. Достаточно сделать всего несколько шагов в сторону, чтобы узнать, что стена окружает весь клин, приходящийся на время с четырёх до пяти часов. Мы тут пойманы, как крысы в клетке, пока не пройдёт этот час.
