Николай Полунин - Цербер
— Утро, — уверенно сказал, подойдя, Павел. — Часов восемь примерно. Сейчас Гошу спрошу. ОНА нам те четыре часа назад подарила?
— Не нам, Батя, — Зиновию и Гоше. Нам просто вернули, что одалживали.
Михаил старался, чтобы до Павла дошел весь смысл.
— Значит, дела их были настолько плохи, что им понадобилось дополнительное время, которое брали у нас. Значит, я не успеваю вас довести. Мы все не успеваем.
Павел смотрел на него, стиснув зубы. Потом повернулся и долго зевнул:
— Не торопись на тот свет, говаривала моя бабушка, там кабаков нет. Вот мы и проверим, да, Братка? Гошка! — заорал. — Проходимец! Ты там пустыню Гоби орошаешь?!
Гоша появился, застегиваясь. Тотчас возникла и «Альфа-Ромео».
— Я сяду за руль, пусти-ка, Братка. Ты, Гошка, рядом, мне без тебя скучно. Зиновий, назад к Миньке перебирайся. Там еще пиво есть, я этого обормота ограничивал.
— Зато себя не ограничивал, — буркнул Гоша. — Я не очень понимаю, сколько мы ехали-то по времени? Вроде рано еще.
— Быстро ехали, Гоша, вот и рано успели. — Павел коротко хохотнул. — Все тебе благодаря. Миня, нам теперь никого опасаться уже не стоит, верно? Мы для тех, которых Гошка без порток оставил, вроде как испарились, я верно думаю?
«Пожалуй, — подумал Михаил, — мы по отношению к ним теперь одновременно и в прошлом, и в будущем, а из настоящего выпали. Ситуация для любителей парадоксов, избави меня от них. Вот ОНА и ответила, и никуда ОНА меня не отпускала».
— Нравится? — спросил Павел Гошу, указывая на мелькнувший сбоку, а потом разом раскрывшийся простор.
— Ничего себе. — У Гоши опять портилось настроение. По известной причине.
— Погоди, доедем, там сельпо есть, — сказал Павел, тонко его чувствующий. — Миньку спать уложим и чего-нибудь придумаем.
— Чего это его — спать?
— Он какую ночь не спит. Мы тут покуролесили на днях. Мое-то дело солдатское, а ему спать просто-таки необходимо. Он во сне думает, мозгует, как нас, бедных, сберечь и оборонить.
— О чем вы там? — Только выпустив руль, он почувствовал, как устал.
— О тебе, Братка, о себе, о делишках наших незатейливых.
Павел коротко засмеялся и заложил совершенно ненужный вираж, от которого «Альфа-Ромео» испуганно прижалась одним боком к полотну шоссе, и все ощутили, как два колеса на миг зависли в воздухе. Гоша ойкнул, на Михаила никак не подействовало. Зиновий Самуэлевич качнулся и принял прежнее положение.
— Паш, отчего этот… Зиновий такой? — осторожненько спросил Гоша, наклонившись поближе. — С ним что? Зачем мы его искали?
— О, Егор Кузьмич, это история долгая. Слушай, а чего не поймешь — переспрашивай.
Для избранного приходится создавать собственный образ, сообразуясь с представлениями, бытующими в его Мире. Это не является принципиальной трудностью. Напротив, очень легко заставить живую сущность отождествить себя с кем-то из героев своего Мира в зависимости от задачи, которая ей поставлена.
В каждом из Миров есть свои верования, которые возникли не на пустом месте.
Такое отождествление коснется не только его самого. Те, кто окажется рядом, тоже видят его таким, каким он видит себя сам, в сути своей. Это еще один общий для всех Миров закон: сила воображения неизмеримо выше силы физической.
Горе тому, кто оказался ареной столкновения этих сил. Рано или поздно падет он их жертвой, но иначе не удержать равновесия в Мирах, и жертва эта оправданна.
Ведь она всего одна.
Глава 25
Комната напоминала большую пустую каюту корабля без иллюминаторов. Удлиненная, с низким потолком, скамьями вдоль стен, между ними стол. Еще один, маленький, вроде письменного пюпитра, — у противоположной стены.
Елена Евгеньевна оглянулась на дверь, снабженную штурвальчиком, на вид очень толстую.
«Сейф, — подумала она, — и ты, голуба, в нем — брильянт».
Она очнулась здесь несколько минут назад. Из висков убрался наконец настойчивый голос, повторяющий, что — надо, что — пора, что — идти. Теперь она уже сомневалась, принадлежал ли этот голос ей самой, а дороги сюда вообще не помнила. Сохранилось с каждым мгновением тускнеющее воспоминание о непреодолимом желании куда-то спешить, действовать, добраться… и вот она добралась.
Куда? И что с ней будет?
Елена Евгеньевна оглядела себя, посмотрела в сумку, которая оставалась у нее на плече. С ней самой все было в порядке, а в сумке все на месте. По-видимому, вошла сюда она все же добровольно.
Внимание привлек неяркий блеск, которым отливали стены. Коснулась ближайшей. Не может быть.
Стены каюты-комнаты были из гладкого металла. Пальцы ощутили холод и неясный… звук? шорох? звон?
Она осмотрела также и пол, и, взобравшись на скамью, которую было невозможно отодвинуть от стены, потолок. Точно такие же. Полированная металлическая поверхность без стыков и соединений, в углах плоскости переходят друг в друга плавно, округленно, как бы перетекают.
Опираясь пальчиком с острым ноготком на темную поверхность стола, Елена Евгеньевна выкурила сигарету, а затем осмотрела другие детали обстановки. Толстенький матовый штурвальчик на двери, конечно, не подался. На постукивание костяшками пальцев и даже серебряным брелоком дверь и стены отвечали глухо и неприятно. Большой стол мог складываться вдоль и опускаться на блестящих штангах, что еще более усиливало сходство с корабельной каютой. Маленький угловой пюпитрик тоже был складным. На уровни груди в стенках по углам обнаружились небольшие отверстия, забранные темной сеткой, как и осветительные в потолке. Из угловых шел едва уловимый поток воздуха.
«Кондиционеры?»
Сиденья — мягкие, вроде банкеток, обтянутые серым материалом. Материал не новый. Впрочем, хороший.
«Камера, голуба моя, камера. Но не тюремная. Невозможно тихо. Абсолютно как-то».
Выкуривая вторую сигарету, она даже не нервничала. Когда стало совсем нечего делать, промерила свою камеру вдоль и поперек. Получилось двадцать четыре ступни на тринадцать. Не согласившись с несчастливым числом, прошла поперек еще раз, не приставляя плотно пятку к мыску — вышло двенадцать, это ее удовлетворило. Она просто ждала.
Снаружи в дверь постучали. Так воспитанный человек просит разрешения войти. Штурвальчик повернулся.
— Здравствуй, Андрюшенька, солнце мое. Имею претензию к администрации. Почему нет санитарных удобств? А если бы я писать захотела? Или какать? У тебя неважный вид. Я случайно не в Лефортове? За что меня сюда?
Странно, он был без кейса. Дверь за ним сразу же прихлопнулась, и штурвальчик повернулся, Елена Евгеньевна не преминула отметить это.
Андрей Львович взъерошил себе волосы, подбородок положил на переплетенные пальцы, локти упер в колени:
— Надоело мне все, старуха. На пенсию хочу. Никакой радости от жизни не ощущаю.
— Андрей… Как мне понимать все это? — Она обвела рукой каюту-камеру.
— О, это очень интересная история. Ты находишься в знаменитой «железной комнате». Выполнена из особой марки стали, несколько корпусов один в другом, промежутки заполнены специальными пластическими компаундами. Черт его знает чем, я сам не знаю. Не имеет контакта с внешним миром. Освещение, регенерация воздуха — от внутренних аккумуляторов. Она вообще мобильная, ее можно перемещать. Эта — наша. Аналогичная использовалась, да и сейчас, наверное, для чего-нибудь используется в Вашингтоне. Считалось, что гарантирует полную конфиденциальность бесед. Соображаешь, чьи зады здесь сидели? «Железная», конечно, не «черная», — засмеялся чему-то. — С молотка пошло все — и государственные тайны тоже.
— А ты подбираешь?
— Почему нет? Да и ей уж лет десять как не пользуются.
— Меня решено держать здесь? — решительно спросила Елена Евгеньевна.
— Что значит, держать? Ты мартышка разве?
— Андрей, я не об этом спросила. Если надо работать, я готова. Нет — изволь отправить меня домой.
— Если надо — ты готова, говоришь… — Андрей Львович пробарабанил пальцами по краю стола. — Лена, давай прекратим хитрить друг перед другом. Вокруг тебя развернулась активность… подозрительных лиц. То, что у тебя произошло с Михаилом, называется просто: акт вербовки. И не смотри на меня так. Тебе пора свыкнуться, что это — наша действительность. Твоя и моя. Я ничуть не сомневаюсь в искренности твоих чувств к нему, но подумай, иначе он просто был бы плохим работником. Чьим, откуда — еще не знаю. Это выясняется. А физическое влечение… прости, Лена, но для этого давным-давно изобретены фармакологические препараты…
— Андрей, прекрати. — Краска поднималась у нее от груди к щекам, и она чувствовала это. — Прекрати, или я дам тебе пощечину.
— Что пощечину, мне самому себе физиономию набить хочется. Я позволил себе увлечься чисто научным интересом, а есть еще и прагматический, утилитарный, и им руководствуются те, кто может очень хотеть заполучить твой «Антарес». — Уже мой?
