Иар Эльтеррус - Звездный колокол
Берта плакала. Беззвучно, незаметно, но почти не прекращая — у нее постоянно были красные опухшие глаза, она врала, что от недосыпа, но Ит и Кир видели: от слез. У себя в комнате она иногда молилась и даже попыталась как-то зажечь тоненькую красную свечку, привезенную из какого-то дальнего храма, но приехавший Волк шепотом наорал на нее — нечего, мол, тут панихиду до времени устраивать — и она стала молиться молча, про себя, как и привыкла.
Кир… Кир изо всех сил старался держать себя в руках и не дать сорваться тем, кто был рядом. Слишком неожиданным оказалось несчастье, которое свалилось сейчас на них, слишком нелепым оно было, и никто, совсем никто его не ждал. Старость, немощь, болезни — эти друзья ходят рука об руку, но когда такое обрушивается, как гром среди ясного неба, на тех, кто вчера еще был полон сил, и даже не мыслил о подобном… Это страшно вдвойне. Кир, как мог, старался помочь всем. Он то сидел рядом с Итом в коридоре, то пытался чем-то поддержать Берту, то шел в магазин, то разговаривал с кем-то из соседей, отвечая на вопросы, на которые ни Берта, ни Ит отвечать были не в состоянии. Он все никак не мог для себя сопоставить одно и другое, и не мог до конца осознать, что Солнышко, его Солнышко, их Солнышко почему-то лежит в этой темной, пропахшей нечистотами комнате; что его даже потрогать нельзя, не то что белье поменять, и что это — вот такая вот смерть, не в бою, не в старости… И сделать с ней ничего невозможно.
Он не думал.
Вернее, не так.
Он думал только об одном — что ему очень хочется протянуть руку и погладить эти спутанные грязные волосы. И сказать что-нибудь. Ну хоть что-нибудь.
Но даже это было тогда нельзя.
Оставалось только одно — ждать.
* * *Скрипач пришел в себя на седьмые сутки, во время дежурства Кира, днем. До этого они заметили, что приступов вроде бы больше нет, но даже друг другу ничего не рискнули сказать. Продолжали все так же ходить на цыпочках и разговаривать шепотом — а вдруг?..
В комнате было темно, Кир на время своих дежурств лампочку выключал, рауф в темноте отлично видел, и освещение ему не требовалось. В первый момент уставший Кир не сообразил, что что-то изменилось, но потом вдруг с огромным удивлением понял, что Рыжий открыл глаза и, кажется, пытается что-то произнести, но губы не слушаются.
— Что, мой хороший? — спросил Кир еле слышно. — Ты что-то хочешь?
— Д…а…
— Не говори, не надо, — попросил Кир. — Ты просто моргни, ладно? Я пойму. Ита позвать?
Веки опустились и снова поднялись. Кир заметил, что голова у Рыжего трясется — он протянул руку, и погладил его по волосам.
Как и хотел все эти дни…
— Ты пить хочешь? — спросил он.
Веки опустились снова.
— Сейчас, сейчас. — Кир снова погладил Скрипача по голове. — Сейчас Ит придет, а я попить принесу.
Он выскочил из комнаты и бросился на кухню — Берта и Ит были там, потому что кухня оказалась единственным местом в квартире, где можно было говорить в голос, потому что расположена она была на другом конце коридора.
— Ребята, он очнулся, — скороговоркой начал Кир. — Ит, он тебя позвал…
Ит опрометью кинулся в комнату.
Берта растерянно смотрела на Кира.
— Он пить попросил. Берта, позвони Волку, надо узнать, ему можно?
На их счастье Волк подошел к телефону сам — они не особенно рассчитывали на такую удачу, день был операционный, и Волка в такие дни приходилось вызванивать по нескольку часов, он все время был занят.
— Да, хорошо. Хорошо, хорошо, говорю… вовремя поймала, у меня через двадцать минут операция. Берта, прямо сейчас, пока я у телефона — сделай теплый чай с сахаром, и попробуйте дать ему хотя бы чайную ложку чаю. Если сумеет выпить… я скажу, что дальше. Дай трубку Киру, — приказал он. — Гревис? Ага, да… угу… Кир, ты из всей компании наиболее адекватен. Попробуешь его напоить, скажешь мне, что получилось… Приподними повыше подушку, понял? Сумеешь? Ага, бери чай, иди. Берта? Подруга, кончай реветь… А что ты хотела? Нет, моя милая, чудо — что он вообще очнулся. Иди, проверяй… Уже пришел? И что?.. Гревис, ну как успехи? Выпил? Замечательно. Давай Ольшанскую. Берта, сейчас делаете следующее. Отправь Ита на рынок, пусть купит курицу и петрушку какую-нибудь… Не знаю я, чего я тебе, повар, что ли? Лаврушку, петрушку… чтобы пахло приятно, и не было острое. А потому, что это гермо, и не будет он бульон жрать, который только бульоном пахнет, да еще в таком состоянии… Да. Сваришь курицу, бульон остудить, процедить, потом снова немножко разогреть. Да, чтобы жира не было, все верно. И по чуть-чуть давать, сколько сможет. Я приеду вечером, привезу зонд, тогда покормим нормально… Ольшанская, ты ученый, давай вот без этого всего, хорошо? Твои молебны с религиозными бреднями достали уже… Нет, я тебя спрашиваю, хорошо? Если хорошо, то слушай дальше. У тебя два мужика под началом, вот и командуй, раз умная такая… да, конечно. Нет, не думаю. Берта, нет. Пока что нет. А, это… ноги ему парализовало еще неделю назад… на что ты рассчитывала? Открой любой учебник, и прочти, что там написано. Я предупреждал. Да, мужикам я скажу про это сам… Нет, не знаю. Не знаю, как лучше, но по мне так лучше умереть сразу, чем жить всю жизнь паралитиком. Да, вот такой я злой и циничный. И не надо его трогать пока что, все после моего приезда… Ит пришел? Дай. Привет, ну что там? Да, это нормально, он сейчас так и будет… Ит, я не знаю. Смотайся на рынок, Берта тебе скажет, что купить… ага, вот это правильно… Ты хоть сколько-то спал? Опять нет?.. Ну, как знаешь. Нет, я хочу, чтобы до тебя дошло, что таким способом никому не поможешь. Ну раз знаешь, езжай за курицей. Что еще купить? Сухофрукты возьми, если будут. Курагу, чернослив… Ну яблок купи, яблоки тоже можно, если печеные… Творог? Ит, окстись, я тебя прошу. Если он за сегодня хотя бы пару ложек бульона сумеет осилить — это уже будет очень большая победа, поверь мне. Все, езжай. Да езжай ты, черт тебя дери, у меня больной на столе, а я тут с тобой треплюсь!.. Берту дай… Ольшанская, дай ему пинка, пусть едет. Ага… все, до вечера.
* * *К приезду Волка Скрипачу кое-как сумели скормить целых три столовых ложки бульона и пару ложек чая. Глотал он плохо, говорить практически не мог, но просыпался часто, видимо, ему действительно стало легче. После осмотра Волк разрешил, наконец, поменять белье и немного проветрить — находиться в комнате было действительно тяжело.
— Ну, что скажешь? — с тревогой спросила Роберта, когда комнату привели в относительный порядок, а уставший Скрипач снова заснул.
— Что скажу… да ничего хорошего не скажу. — Волк потер висок. — Чудо, что он начал выбираться, это да. Остальное… действовать, скорее всего, будет только правая рука, если удастся ее разработать. Ноги в отсутствии, реакция нулевая. Левая рука — парез. Как он глотает, мне совсем не нравится, слишком велик риск поперхнуться, поэтому кормить пока что будем через зонд. Если удастся сейчас запустить желудок, шанс есть. Если нет… ну, значит, нет. Так что пока продолжим антибиотики, а вам придется купить шприц Жане, и научиться им пользоваться. Ничего сложного в этом нет. Некоторые так живут годами.
— Ты хочешь сказать, что он уже никогда…
— Да, Берта, именно это я и хочу сказать. Он не встанет, если ты об этом. Вставать ему не на что. Паралич. Может быть, я подчеркиваю — может быть, со временем он сможет сидеть и держать газету или ложку. Ты что-то хотел спросить, Ит?
— Если его вывезти отсюда, то дома сумеют…
— Его никто не выпустит, — отрезал Волк.
— Почему? — напрягся Кир.
— А потому, что вы очень серьезно поссорились с руководством, если ты не заметил. Гревис, спустись с небес на землю. Это Терра-ноль, Гревис. Если тебя приказным порядком переводят в любой центр, типа Москвы или Питера, это значит — что?
— Можешь не продолжать, я понял, — кивнул Кир. — Может быть, все-таки что-то можно придумать?
— Думай, никто не запрещает, — дернул плечом врач. — Я сделал все, что мог. И буду делать дальше. Я, кажется, предупреждал… Так! Гревис, вот этого вот под руки, и на воздух. Быстро! Мы тут закончим, и я подойду попозже…
Мир включили.
Резко, ярко, разом.
Иту казалось, что все звуки, все запахи, все цвета солнечного летнего вечера, до этого момента отсутствовавшие, обрушились на него, как лавина — и он услышал, как на реке гудит теплоход, как звякает ложечка в стакане, которой кто-то тремя этажами выше размешивает чай, сидя на кухне, как перекликаются птицы, парящие где-то в вышине, над шпилем высотки, как стрекочет двигатель мотороллера в невидимом отсюда дворе, как разговаривают на повышенных тонах какие-то тетки у магазина на другой стороне реки.
Мир включили, и мысли, и сознание — включили тоже.
Кое-как он выбрался в коридор, и в сопровождении Кира прошел на балкон, не сообразив, что это, собственно, балкон Бертиной комнаты. Кир пытался поддерживать его под локоть, и это оказалось правильно, потому что Ита мотало из стороны в сторону, как пьяного. На балконе он тут же сполз по стене на пол, скорчился, уронил голову на руки. С ним происходило что-то, но он не понимал, что это такое, и что теперь делать. Он не мог даже заплакать, может быть, слезы и помогли бы, но вместо плача выходило что-то, больше похожее на нечленораздельный тихий стон.
