Михаил Кликин - Чистилище. Турист

– Я не вижу никаких проблем, – отозвался Гусак. – Это честная сделка. А мы честные люди.

– Да уж, – сказал Женька, ухмыляясь и отступая к траве, где лежал бесчувственный Коля. – Честнее нас не бывает…

Освобождать Гусака примчались аж три бригады – десять человек, не считая пригнанных на всякий случай работяг. К тому времени Горец уже отбил об дверь плечо, а Димка Гагушев ободрал пальцы, пытаясь подрыться под стену.

Гусак из амбара вышел первым, сразу спросил, как их нашли.

– Да вот, – сказал Зураб Никогосян и протянул Гусаку мятый листок, вырванный из школьной тетрадки. Сам же прочитал по памяти:

– «Гусак просит помощи. Он в сарае около продуктового склада».

Буквы были печатные, крупные, написанные ярким синим карандашом – цветной грифель, похоже, слюнявили.

– Где нашли записку? – спросил Горец.

– Подбросили к самому штабу, – сказал Ромка Голов, более известный как Проклятый. Прозвище приклеилось к нему из-за того, что в его бригаде никто больше двух недель не жил: обращался или погибал. Поэтому знающие люди под начало к Ромке не шли, отказывались. А попадала в его бригаду всякая шушера – получившие повышение работяги, новички и штрафники.

– Я как раз выходил из ворот, – пояснил Ромка, – как прямо под ноги прилетел камень, обернутый этой бумажкой.

– Откуда прилетел? – спросил Гусак.

– Да я не понял даже. Он как бы сверху упал и покатился. А бумажка свалилась.

– Слепошарые, – высказался Горец.

– Сам такой, – огрызнулся Ромка, и Башир молча с ним согласился: ну да, проглядел велосипедиста…

Со стороны реки показались два зомбяка. Рабочие тут же подняли шум, сгрудились, размахивая дозволенным оружием: кто битой, кто лопатой. Мутанты ворвались в толпу, раскидывая людей, как щенков. Бригада Никогосяна выступила вперед, открыла стрельбу, ничуть не заботясь о работягах, которые могли попасть под пули и картечь; остальные бандиты окружили Гусака, готовые его защитить, если мутанты прорвутся. Но все уладилось довольно быстро: нашпигованные свинцом зомбяки рухнули на землю и еще долго дергались, словно монстры Франкенштейна, пытаемые гальваническим электричеством. Работягам тоже досталось: трое не встали, семеро торопливо бинтовали свежие раны, бодрились, делали вид, что ничего особенного не произошло – знали, что беспомощных и слабых Гусак прямо здесь и прикончит. Ресурсы ограничены, а рабов и новых найти можно – их тут по подвалам и чердакам еще много прячется, а некоторые и сами приходят за пайкой и защитой.

– Хотел бы я знать, что за тип тут у нас нарисовался, – задумчиво проговорил Гусак, глядя на агонизирующих мутантов. – Сдается мне, мы с ним пересекались где-то. Иначе откуда он так много знает?

– Попробуем выяснить, – сказал Горец.

– Не нужно. – Гусак покачал головой. – Отдадим ему бабу с детьми, пусть валит на все четыре стороны. Времени у нас мало, Башир. Не надо сейчас распыляться.

– Как скажешь, Леша.

Гусак быстро и словно бы подозрительно оглядел своих людей, потом отвел Горца в сторону. Сказал ему тихо:

– Может так выйти, что все придется бросить. Возможно, и самому придется измениться. Другим стать. Понимаешь?

– Да. Накинуть овечью шкуру.

– Точно! – Гусак хлопнул приятеля по плечу. – Это хорошо, что ты меня понимаешь. Потому что тебя я бросать не хочу.

– Спасибо.

– Это тебе спасибо. Если бы ты тогда зимой не остановился… Ничего этого и не было бы. Кончился бы Гусак, даже не начавшись.

Горец кивнул, вспомнил себя молодого, свои наивные планы на жизнь: построить дом, жениться, нажить пять детей – трех мальчиков и двух девочек, создать музыкальную группу, чтобы подрабатывать на свадьбах – не ради денег, а для души.

А та встреча на дороге все изменила: он забросил всякие глупости, которыми его когда-то заставляли заниматься родители: шашки эти, гитару; с годами он стал еще сильней, жестче, превратился в настоящего мужчину, в матерого хищника, выжил, несмотря ни на что, и продолжает жить, когда все человечество практически прекратило существовать…

Может, зря он тогда не проехал мимо?

Первое, что увидел Коля, когда очнулся, – это потолок. Обычный потолок, выложенный пенопластовой плиткой с чуть заметным голубоватым орнаментом. В центре его висела люстра с пятью рожками. В углу, практически над самой головой, здоровенный отожравшийся паук свил паутину. Сам он спрятался за отставшими обоями, но весь там не помещался, и Коля какое-то время наблюдал за ним, пытаясь вспомнить, где находится и как здесь очутился.

Память возвращалась постепенно. Он вспомнил, как договаривался с Гусаком об обмене, вспомнил, как упал носом в землю; и свое удивление вспомнил, когда увидел что-то… Что именно? Кто-то был под машиной… Да! Женька!

Коля задергался, осознал, что связан, что лежит на кровати, практически не имея возможности двигаться – как будто спеленутый пауком. Он с усилием повернул голову, осматривая место, где находился: это была небольшая спальная комната, недорого, но со вкусом обставленная, с высоким комодом у зашторенного окна, с детской кроваткой и большим мутным зеркалом на дверце шкафа-купе.

– Тут есть кто? – позвал Коля. – Женька! Ты здесь?!

Возможно, в квартире находился еще кто-то. Но в этой комнате Коля точно был один.

Он опять завозился, надеясь хотя бы немного освободить руки. Бесполезно! Его, похоже, всего обмотали упаковочной пленкой или чем-то подобным.

Поняв, что так просто ему не выбраться, Коля заставил себя успокоиться. Силы надо было беречь – они еще могли ему пригодиться. Он вспомнил, о чем договорились Гусак и Женька. Значит, кто-то из них скоро здесь появится.

Потом Коля вспомнил, как Женька намекал Гусаку, будто Мезень не конечная цель их путешествия. Врал? Набивал себе цену? Или он действительно узнал что-то важное?

Но брат говорил про Мезень. И больше ничего.

«Мезень… Мезень…» – он тогда бредил сбивчиво и невнятно. Что-то еще про губу говорил – наверное, саднила у него губа, он ведь здорово был покалечен, и лицу досталось.

Про нос, кстати, тоже говорил.

Страдал от боли, наверное. Но отмучился…

Коля уставился в потолок, пытаясь восстановить в памяти тот разговор. Упоминал ли брат еще что-то кроме Мезени? Велел ли идти дальше?

Сразу после смерти Ивана Коля постарался записать каждое его слово, каждый невнятный звук. Ту шпаргалку, наверное, уже не найти, не заглянуть в нее, разве только Гусак отыщет записную книжку в лодке среди вещей и принесет под нос.

Но можно все же попытаться сейчас вспомнить ту страничку. Это же были последние слова его брата, и он часто их перечитывал…