Дмитрий Манасыпов - К далекому синему морю

– Да переезжать буду. Хозяйка дочку замуж выдает… вот и попросила съехать.

– Ну, посмотрим, скорее всего – смогу.

– Спасибо. А че, погоняем черных в следующий вторник?

«Одноглазый» улыбнулся, хрустнув пальцами:

– Погоняем… только не черных.

– А кого?

– Антифа.

– Тоже неплохо.

Неплохо, конечно. На дворе стояли «десятые». Про «нулевые» осталось только вспоминать. Говорят, в их середине даже встречался настоящий олд-скул. «Лонсдейлы», белые шнурки и «бомберы». И настоящие, серьезные дела. Не то, что сейчас, когда чаще всего после «мяча» толпа на толпу, не больше. А разогнать антифа стало совсем проблемно. Менты щемили. ФСБшники щемили. Отдел «Э» доходил до края, накрывая там, где и не ждешь.

«Одноглазый» после армии стал еще злее. Погибшие пацаны, чьи души навсегда остались в горах, порой не давали спать. Приходили ночью, говорили что-то, что запомнить никак не получалось.

В город приезжали и приезжали и земляки тех, с кем он воевал, и другие. Заполняли спальные районы, бедные кварталы, где доживали свой век рабочие давно сгинувших заводов. Каркали что-то по-своему, смеялись, тыкали пальцами в проходивших мимо женщин. Их собственные женщины у «одноглазого» вызывали отторжение одним своим видом. Платки, закрытые безразмерные комбинезоны, облупленный лак на ногтях, дешевое золото, навешанное, как игрушки на новогоднюю елку. Лезгинки, ТАЗы-баклажаны, гонор, «слыш, ты чо такой дэрзкый, а?».

«Одноглазый» отвернулся от Шилова к окошку, стараясь не глядеть на парочку темноволосых и узкоглазых, стоящих напротив. От них никуда не спрятаться. Одно время думал, что утром их не встретить в метро. Ошибался. В метро их было даже больше. Там ими просто-напросто воняло. Хотя, понятно, в метро воняло всегда. И всегда по-разному.

У каждого дела запах особый, кто-то там пахнет кремом и сдобой. Нечто похожее было написано в тонкой книжке, которую его заставляли читать в детстве. На, натурально, родном языке автора. Да-да, на мягкой обложке с ядовитой абстракцией красовалось имя этого макаронника в самом настоящем, мать его, итальянском оригинале. Какого черта, хотелось бы спросить у родителей, оно было нужно? Хотя, черт с ним, на самом-то деле.

Как по его мнению, так сейчас даже кондитер пах искусственными заменителями аромата, а вовсе не натуральными корицей, ванилью или даже сливочным маслом для крема. Многие сейчас даже представить не могут, как это: торт, в котором все настоящее. Время, когда «Пепси» любили из-за большего содержания сахара, никогда не вернуть. Забудьте, натуральный сахар слишком дорог, чтобы добавлять его в жидкую порцию коричневого дерьма для торчков поколения «next». Или «hexed»? Им достаточно заменителя самого дешевого сахара, в самый раз. К чему все это? Да все просто – запах у каждого свой. А уж в метро…

Эта девушка-студентка – явно из дешевого съемного офиса. Такие серые бетонные коробки, полные кабинок с картонными перегородками. На конечной станции линии таких понатыкано много, даже слишком. От нее пахло утренним кофе из светлого стаканчика с большой буквой «М» и пластиковой крышкой. И каким-то сэндвичем с яйцом и ломтиком поджаренного бекона. Или плоской котлеткой из свинины/курицы/теленка, в зависимости от добавленного заменителя. И сэндвич ей кинули из лотка, на котором стоит значок «десять».

Парочка, мужчина и женщина, со смуглой кожей, черными жесткими волосами, в шуршащих поддельными лейблами спортивных костюмах. Чесночная колбаса на завтрак и настоящий чай. Колбаса из местного ларька, чай с родины. Дешевое, но оттого не ставшее хуже, чем «с добавлением натурального крема», туалетное цветочное мыло. Эти тоже как обычно, по утреннему маршруту, на орущий и галдящий рынок, забитый под завязку такими же узкоглазыми, жадными, наглыми. Новые люди великой страны, ничего для нее не сделавшие, но решившие здесь жить. «Одноглазый» скрипнул зубами, отвернувшись. И понял, что зря.

Зато они пахнут своим утренним счастьем, наполнившим острой перечной страстью крохотную квартирку среди панельных сот, населенных их земляками. Счастьем, сотворенным наспех, в скрипучей и просевшей кровати, застеленной протертыми и влажными от пота простынями. А вот нагреть воды на двух конфорках узкой плитки и помыться они не успели. Потому запах счастья так ощутим.

Еще не старый мужчина, одетый в костюм из натуральной шерсти. Ему явно жарко, но он терпел, потел и прел в своей шерстяной броне. Весящий на добрый десяток, если не больше, лишних единиц по шкале соотношения веса и массы тела. Ему бы что-то полегче, да пройтись между своими станциями, их же всего три от первой до последней. Нет, отставить, никак невозможно, у него не в меру дорогой костюм, лучше покрываться испариной и темными дорожками на сорочке под пиджаком. Но даже запах его прокисшего пота, лосьона после бритья «Burberry», вчерашнего крепкого алкоголя и начищенных утром туфель не перебьет внутреннего ambre, отдающего сладостью только-только начинающегося разложения.

Он обречен, но не хочет признаваться в этом даже самому себе. Или пока не знает, все возможно. Рак, цирроз печени, грозящий скоро перейти в стадию некроза, или еще что-то, не менее плохое. Но он лишь вытирает раскрасневшееся лицо платком и потеет дальше. С кишечником тоже не все в порядке. Он думает, что никто не понимает, когда портится воздух. Ошибается… и добавляет немного в общий букет.

«Одноглазый» помотал головой. Да уж, поездочка вышла не из самых приятных. Но что поделать? И русские порой пахнут хуже приезжих. Однако они русские.

– Так антифа? – Шилов уже приготовился выходить, но мысль не давала покоя. Подраться он любил. Особенно когда было за что.

Они самые. Антифа. Подстилки, ложащиеся под любого, кто предложит денег, чтобы те вышли за… за что угодно. За права геев и лесбиянок. За «против» ненужной стране войны. По чьему-то мнению ненужной. А вовсе не по их личному. И за поддержку миграционной политики, и против национализма, само собой. Им же все равно. Все люди братья. А русским вообще принадлежит кусок от Оки и до Волхова. Не больше. Ну-ну.

Чолокян, сев рядом, посмотрел на спящего одноглазого. Достал из куртки ПМ и приготовился сидеть дальше. Пусть поспит. И так всю ночь сторожил. А то, что у него на тыльной стороне ладони кустарно сделанная и так и не сошедшая со временем свастика? Да и черт с ним. Мало ли. Кто каких глупостей раньше не делал.