Михаил Михеев - Заморский вояж

Машина, к удивлению Рузвельта, прибыла не в отель, а непосредственно в президентский дворец. И после кратких формальностей (вежливая улыбка Батисты, возможность умыться и привести себя в порядок, которой президент США воспользовался, и предложение обеда, от которого он отказался, поскольку еще не успел даже отойти от перелета) его препроводили в небольшой, уютный кабинет, монументальность стен и дверей которого как бы намекали, что подслушать здесь кого-то будет непросто. Правда, остаются еще и микрофоны…

Немец появился внезапно. Вот его не было – а вот он уже здесь, и массивные двустворчатые двери бесшумно закрываются за его спиной. На сухом и некрасивом, обветренном лице легкая, вежливая улыбка, совершенно не вяжущаяся с холодными глазами. Почему-то очень легко представить, как с такой же улыбкой он отдает приказ расстрелять кого-нибудь. Ну да, кто бы сомневался, если есть корабли – значит, поблизости и старый пират.

– Позвольте вас представить…

Небрежный жест Лютьенса прервал Батисту на полуслове. Миг спустя кубинец просто исчез из кабинета, оставив Рузвельта в невольном восхищении. Это надо же, как проклятый бош ухитрился его выдрессировать! Адмирал, видимо, уловив взгляд президента, искривил губы в усмешке.

– Не люблю, когда путаются под ногами. Мы здесь для того, чтобы решать вопросы, а не слушать чужое словоблудие.

– Э-э… Вы говорите, как истинный американец.

– Если вы считаете, что льстите мне этим, то весьма ошибаетесь, – улыбка на губах Лютьенса вновь стала вежливо-безжалостной. – Впрочем, как говорят русские, мне от этого ни тепло, ни холодно.

В два широких шага подойдя к столу, адмирал уселся в огромное, старинной работы кресло с резными подлокотниками и высокой спинкой. Сооружение было сколь монументальным, столь и неудобным, но Лютьенсу, похоже, было все равно. Более того, он сел настолько резко, что, хотя и не производил впечатления гиганта, заставил кресло застонать. Нисколько не чинясь, с наслаждением вытянул ноги:

– В жару я всегда устаю, а на этом острове, кажется, лето круглый год. Имейте в виду, разговаривать здесь можно, ничего не опасаясь. Кабинет проверили мои специалисты. Нашли, кстати, два микрофона, но ставили их столь топорно, что и гадать не надо – местные недоучки постарались. Так что за словами можно особо не следить. У двери, опять же, мои люди, они куда надежнее местных.

Вот так-так. Ненавязчиво показал, что он, Рузвельт, полностью в его власти. Это, конечно, и без того было ясно, однако Лютьенс явно пренебрегал общепринятыми нормами переговоров. Впрочем, чего еще ждать от этих варваров… Американец насупился – и вдруг уловил прищуренный взгляд немца. Похоже, для Лютьенса ход мыслей собеседника ни тайной, ни особым откровением не являлся.

– Что, не нравится? Ну, сами виноваты. Итак, как говорят некоторые деловые люди, шо ви таки можете мне пгедложить?

– А…

Лютьенсу явно нравилось ставить собеседника в неловкое положение. С невозмутимым выражением лица он пояснил:

– Вы предложили начать переговоры, стало быть, хотите что-то сказать. Приступайте, приступайте, я жду, а мое время дорого.

– Но это вы предложили переговоры, – в недоумении сказал Рузвельт.

– Мы? Когда? – и, жестом призвав Рузвельта заткнуться, пояснил: – Давайте уж расставим точки над 1. Вам был предоставлен канал, по которому вы могли выйти на руководство Германии. Когда… точнее, если вам будет, что сказать. Потому что мы сейчас вполне можем обойтись и без разговоров – нам достаточно силы оружия.

Президент на несколько секунд задумался. Обо всех нюансах предоставления немецкой разведкой канала связи Рузвельт и впрямь не знал, но, судя по уверенному тону Лютьенса, все было именно так, как сказал адмирал. И получалось, что он, президент США, выглядит идиотом. Впрочем, как раз это показывать не стоило.

– Пусть так. Но переговоры необходимы в любом случае. Необходимо остановить эту бессмысленную бойню.

– А зачем?

Лицо адмирала выглядело настолько безмятежным, что Рузвельту показалось, будто он ослышался. Однако Лютьенс не оговорился на своем резаном и грубоватом английском, подходящем для портового кабака, но не слишком соответствующем уровню переговоров. Наверняка мог говорить правильно, не может офицер такого уровня, да еще и моряк, не владеть английским на уровне почти родного. Но разводить словесные кружева Лютьенс явно не считал нужным. И он не шутил. Рузвельт достаточно разбирался в людях, чтобы понять: сидящего перед ним, конечно, можно убедить, но в любом случае его слова необходимо принимать всерьез.

– А разве вам нравится, что Германия теряет молодых, здоровых мужчин, которые…

Что «которые», Лютьенс даже не дослушал. Просто зевнул, демонстрируя, насколько интересны ему слова американца, и ответил:

– Лучше погибнуть, чем жить рабом, не так ли?

– Так, – кивнул Рузвельт, не совсем понимая, к чему эта высокопарная фраза.

– Ну, так погибайте, – благосклонно кивнул адмирал. – Народ умирает, когда исчезают мужчины, готовые погибнуть ради него. У вас их и без того негусто. Выбьем героев – погибнут и остальные. Ну а сдадитесь – стало быть, героев у вас нет, и ваш народ тем более погибнет.

– Но…

– Президент, оставьте словоблудие, – голос Лютьенса стал резким и лающим, как и положено немцу. – Мы наступаем, и ваши потери превышают наши где на порядок, а где и на два. Подготовить резервы вы не успеваете. Вооружить их – тоже, ваши склады выметены до дна. Сейчас в действие вступил план «Анаконда». Помните, вы, янки, сами его изобрели, когда душили южные штаты. Извне вам ничего не подвезут – море перекрыто, на севере наши войска, на юге Мексика. Латиносы вас ненавидят, а для закрепления этого светлого чувства они предупреждены, что как только попытаются вам хоть чем-то помочь, мы их уничтожим. Флота у вас тоже больше нет, а его жалкие остатки связаны войной с Японией. И это притом, что мы еще не начинали воевать всерьез.

– Да, кстати, – Рузвельт попытался перехватить нить разговора. – А вам не жалко японцев? Как-никак, они ваши союзники.

– Когда я был маленьким, – а сейчас голос адмирала зазвучал вдруг сентиментально и мечтательно, – у нас был сосед, плотник. Каждый день он начинал что-то колотить ранним утром, когда все еще спали. И еще у нас была соседка, выгуливавшая мелкую и невероятно противную собачонку. Та постоянно гавкала, громко и противно. И эти двое друг друга ненавидели. Каждый раз, когда они начинали ругаться, я надеялся, что они подерутся. И кто бы кого не убил, мы все равно окажемся в выигрыше. Улавливаете аналогию?