Владимир Яценко - Бог одержимых
Я извинился и отпустил аспиранта, но вскоре заметил, что присутствующие оставили работу и, сгрудившись у меня за спиной, наблюдают за вязью формул Дмитрия. Тогда я жестами предложил разобрать стулья, и вскоре мы все, удобно устроившись, наблюдали за разворачивающимся спектаклем.
Дмитрию следовало отдать должное: он точно соразмерил пространство доски с объёмом представляемого материала. Ошибся он только один раз, но заметил это сразу, аккуратно стёр неловкое выражение и написал поверх правильное. Наконец, чистого места на доске не осталось. Он вытер руки, повернулся к нам и с видом довольного выступлением маэстро поклонился.
Я кивнул, и немногочисленная аудитория подарила ему две минуты энергичных аплодисментов.
Дмитрий подошёл к своему ящику, откинул запоры и снял крышку: на чёрной полированной подставке стоял диковинный прибор, состоящий из нескольких массивных соленоидов, электронного блока управления и направленной в зенит сужающейся к основанию спирали. Проволочная спираль была насажена на ось электродвигателя, который Дмитрий, даже не подумав спросить разрешения, немедленно включил. Проволока, быстро вращаясь, немедленно обратилась в размытый конус. Послышался тонкий визг и шорох трущихся деталей.
Дмитрий взял кусок мела, осторожно ощупал воздух над прибором и уложил на невидимое нечто мел. Он сделал два шага назад: над стремительно вращающейся спиралью висел кусок мела...
- Всё? - сухо спросил я. - Вы закончили свою клоунаду, молодой человек?
Несколько мгновений он вдумывался в смысл моих слов, потом побагровел:
- Я - Дмитрий Роганков, - веско сказал он. - Я придумал антигравитацию!
- Смело! - усмехнулся я. - А мне казалось, что автор этого явления, как, кстати, и любого другого, был известен задолго до вашего рождения. Но даже склонность к плагиату не даёт вам право врываться в помещение, где люди заняты настоящим делом.
В столбняке он пребывал с минуту, потом, очнувшись, обвёл нас взглядом. Ни тени улыбки не было на лицах моих студентов. А ведь каждому из них когда-то пришлось пройти такое же посвящение. Удивительно, почему все начинают с одного и того же? Может, я и вправду перемудрил с тяготением? В одном из лабораторных шкафов у меня несколько полок заняты антигравитаторами разных конструкций.
Роганков вернул на полочку доски мел и выключил прибор.
- Это всё, что вы можете сказать? - хрипло выдохнул он, нервно вытирая руки тряпкой.
- Ровно столько, сколько вы можете услышать, - ответил я.
- Хотелось бы большего...
- Тогда, для начала, приведите доску в порядок и восстановите записи, которые неосторожно стёрли.
Мне показалось, что он полагал, будто может что-то возразить. Поэтому я поспешил дать знак сотрудникам, и мы вернулись к прерванным занятиям.
Я не противник таких пауз. Интеллектуальное давление на мироздание - занятие захватывающее, но утомительное. Всем нужно как-то бодриться, и такие представления - незатейливые гимнастики ума - частенько бывают кстати. Особенно перед серьёзными прорывами или ответственными экспериментами.
Дмитрий корпел над доской до поздней ночи. К нему подходили аспиранты, подсказывали, советовали. Несколько раз звали к столу пить чай с бутербродами. Он не отказывался, но всякий раз через две-три минуты вскакивал и вновь устремлялся к доске.
Собрался уходить только под утро.
- Спасибо, - сказал Роганков на прощание. - В самом деле, управляя биопотенциалами своего тела, можно многое. К дьяволу машины!
- Не "многое" - а всё, - строго поправил я, и усмехнулся. - Только зачем мне столько железа?
Он кивнул, мол, понял, но я-то знал: он подумал - шутка...
***
Через пять лет он нашёл меня в Антарктиде.
Геофизическая лаборатория работала круглый год, но, естественно, смена вахты и доставка продуктов - строго по расписанию. Народ здесь тёртый. На мои частые отлучки и появления вне связи с рейсами чартеров привыкли не обращать внимания. А вот приход Роганкова произвёл впечатление.
- Здравствуйте, - немного смущённо сказал Дмитрий, входя внутрь жилого модуля. - Не помешаю?
Он спросил так, будто мы находились не в центре ледового материка, а где-нибудь в Подмосковье, в минуте пешего хода от электрички. Шёл себе на дачу, да и заглянул на огонёк...
Радист Олег едва не упал со стула, будто марсианина увидел. А любимец экспедиции - кот Апогей выгнул спину и зашипел.
- Привет, Дмитрий, - улыбнулся я. - Рад, что не забываешь. Какими судьбами?
- Мы можем поговорить?
- Почему нет? Поговорить всегда можно. За разговоры уже давно не жгут и не сажают...
Он весь сжался, напружинился.
- Нет, не здесь. Можно туда? - он кивнул на дверь. - Наружу?
- Конечно. И в самом деле: незачем травмировать персонал.
Вышли. Ярко светили звёзды, равнодушные к нашим нечаянным взлётам и предсказуемым падениям. Морозило за сорок. Снег весело скрипел под нашими сандалиями, а свежий ветер ерошил волосы. По предложению Дмитрия расположились прямо в воздухе, по-турецки подобрав под себя ноги. Молочная муть внизу и звёздный купол положительно настраивали на душевный лад.
Но Дмитрий и на этот раз не стал тратить время на пустые слова. Переохладив указательный палец правой руки, он десублимировал из воздуха снежную пыль и ею стал отрисовывать систему мировых уравнений.
Я на какое-то время счёл возможным отвлечься - в одной из вселенных происходили события, которые могли иметь важные последствия для моих опытов. Направив события в нужное русло, я вновь одарил Роганкова вниманием.
С поставленной задачей он справился блестяще. Теперь, когда не было необходимости отображать уравнения на плоскости ученической доски, ему удалось изящно показать ход мысли в объёме.
- Из этого следует, что энергия - лишь посредник между массой и временем, - торжествующе заключил он, ставя точку в конце своих рассуждений. - Как мезон между протоном и нейтроном. Эти выкладки подтверждают возможность путешествий во времени. Теперь я знаю, как возникла Вселенная!
- Можешь это подтвердить?
- Конечно, - уверенно заявил он. - Назовите дату демонстрации.
- Семьдесят миллионов лет в прошлом. Особое внимание удели позиционированию хронопрокола. Аннигиляция отверстия потребует приличной массы...
- Порядка одной восьмидесятой массы Земли, - перебил он меня.
- Верно. Но будь осторожен: ошибка в сотую процента разнесёт систему на куски.
- Это у меня ошибка?
Он высокомерно выпятил нижнюю губу, но я не позволил ему наговорить глупостей:
- Взгляни-ка...
Я указал на небесную сферу и вычертил на ней инеем эфемериды:
- Не забудь прецессию и обратное вращение...
Но он меня уже не слышал.
Эх, молодость, молодость... Неужели и я был таким же? Романтика ошибок: пусть тонут дураки, нам море по колено...
***
Я ведь знал, что он поступит по-своему.
Но игра того стоила.
Он зашёл дальше всех, поэтому я не мог отступить: а вдруг получится? И поэтому планета была обречена.
Через минуту Роганков сделает свой первый прыжок во времени и девяносто девять процентов биомассы планеты пойдёт на топливо. А что не догорит сегодня, через семьдесят миллионов лет назовут нефтью и каменным углем, и всё равно сожгут.
Я снял туфли и носки.
Ноги по щиколотку погрузились в бесконечное движение жизни. Да. Здесь так: шагу нельзя ступить, чтобы не споткнуться о живое. Сельва Бразилии по сравнению с мезозоем так же бедна жизнью, как пустыня Гоби по сравнению с сельвой.
Я поднял руки и развёл их в стороны. Солнце палило нещадно. Тяжёлый влажный воздух бархатом давил на плечи. Запахи, звуки, движение... Как жаль...
Мне бесконечно жаль этот мир!
Никогда и нигде больше не будет такой плотности страстей на кубический сантиметр. И так всюду: от полюса до полюса, по каждому из меридианов, которые выдумают... ох, как не скоро... через семьдесят миллионов лет.
Живое толкалось у моих ног, карабкалось по брюкам... бабочки вились у лица, а пауки в волосах плели сети. Возмутительно грохотали миллионы голосов, - каждая тварь рвала жилы, стараясь быть услышанной. Невдалеке гулко ухали чьи-то тяжёлые шаги...
