Владимир Ильин - Люди феникс
— Идти сам сможешь? — продолжал ломать комедию Иван Дмитриевич, хотя прекрасно знал, что воскрешение предполагает полное восстановление здоровья бывшего покойника.
Мальчик вскочил с земли и осторожно сделал шаг. Потом вдруг остановился как вкопанный, словно вспомнив что-то очень важное, и опять заплакал.
— Ты что? — удивился Иван Дмитриевич. — У тебя что-нибудь болит?
Глядя в землю, Игорек отрицательно помотал головой.
— Каким образом ты вывалился из окна? — спросил Иван Дмитриевич.
Мальчик молчал, опустив голову.
Иван Дмитриевич вздохнул. Шок, подумал он. Бедняга все еще не может отойти от ужаса, который испытал за те считанные доли секунды, пока кувыркался вниз головой с двенадцатого этажа.
— Вот что… Давай я отведу тебя домой, — сказал Иван Дмитриевич. — Ты ведь с двенадцатого… на двенадцатом этаже живешь?
Не поднимая головы, Игорек кивнул. Иван Дмитриевич взял его за руку и повел к двери подъезда.
Ладошка у мальчика была горячей и мокрой. Иван Дмитриевич на мгновение испугался, но когда они подошли к освещенному входу в подъезд, то крови на руке мальчика не увидел. Пальцы у него были мокрыми от слез.
— Как же тебя угораздило, Игорек? — дрогнувшим голосом опять спросил своего маленького спутника Иван Дмитриевич. — Ты же ведь большой уже… это только грудные дети могут в окошко вывалиться…
Мальчик только покосился на него, но, по-прежнему не произнося ни звука, отвел глаза в сторону.
Неужели и в самом деле в жизни этого несмышленыша произошло нечто такое, что заставило его глубокой ночью открыть окно и шагнуть в него, пересилив страх смерти?!
— Ты совсем ничего не помнишь? — продолжал допытываться Иван Дмитриевич.
Игорек молча отвернулся.
Острое чувство жалости пронзило вдруг Ивана Дмитриевича так, что он сам едва не заплакал.
«Да, я вернул ему жизнь, — думал он, пока они с мальчиком ехали в замызганном, тускло освещенном лифте. — Но я не в силах заставить его забыть ужас, который он испытал сегодня ночью. Этот ужас наверняка будет зиять в его неокрепшей психике кровоточащей, незаживающей раной всю его последующую жизнь. Он будет сниться ему по ночам. Он будет отравлять ему даже самые счастливые минуты. Потому что такое нельзя забыть никогда.
Ладно, это не моя забота. Я сделал все, что было в моих силах. Пусть теперь его родители расхлебывают:., эту кашу. Если, конечно, они у Игоря есть…»
И тут Иван Дмитриевич вспомнил пустое освещенное окно на двенадцатом этаже. Это каким же сном надо было спать матери, чтобы не услышать предсмертный вопль своего чада?!
— Послушай, а дома-то у тебя кто-нибудь есть? — спросил он.
Мальчик опять не ответил. Он лишь неопределенно передернул худенькими плечиками.
Лифт наконец остановился, и его створки нехотя расползлись в стороны.
— Где твоя квартира? — спросил Иван Дмитриевич своего спутника.
Игорек молча подошел к ничем не примечательной деревянной двери, обитой грубым дерматином, и застыл.
У Ивана Дмитриевича появилось скверное предчувствие.
Он нажал кнопку звонка. Один раз. Другой, третий…
За дверью было тихо.
Иван Дмитриевич растерянно огляделся. Перспектива выбивать дверь или будить соседей, чтобы они приютили мальчика у себя до утра, его не радовала, потому что тогда пришлось бы объяснять, что случилось.
В отчаянии Иван Дмитриевич с силой надавил на дверь плечом, в хлипком замке что-то хрустнуло, и дверь распахнулась.
— Ну вот, Сезам открылся, — с фальшивой бодростью сообщил Иван Дмитриевич Игорьку. — Заходи, гостем будешь…
Он еще надеялся, что ему удастся расшевелить мальчика, заставить его забыть недавнюю трагедию.
Но Игорек молча вошел в квартиру.
И тут же, отпрянув с тихим вскриком, уткнулся лицом в живот Ивана Дмитриевича.
— Что такое? — похолодев, спросил Иван Дмитриевич. — Что там?
Мальчик не отвечал, и Ивану Дмитриевичу пришлось самому сделать несколько шагов по коридору, чтобы увидеть то, что так напугало Игорька.
Зрелище было и в самом деле не для слабонервных.
Посреди комнаты, которая, судя по интерьеру, служила гостиной, висела полная женщина лет тридцати пяти. Несмотря на ночь, на ней было дешевенькое цветастое платье. В шею ее глубоко впилась петля из бельевой веревки, привязанной к крюку для люстры. Лицо ее было, однако, не искаженным, как это бывает у висельников, а умиротворенным и спокойным.
На секунду Иван Дмитриевич утратил дар речи.
Так вот что побудило мальчика выброситься из окна!
Он посмотрел на Игорька, который стоял, прислонившись к стене, упершись взглядом в пол.
Что-то было не так. По идее, мальчик сразу должен был бы с криком кинуться к матери. Но, отойдя от испуга, он вовсе не собирался этого делать.
Странно.
— Кто это? — спросил Иван Дмитриевич у мальчика, кивнув головой в направлении комнаты. — Мама твоя?
Игорек ограничился утвердительным кивком. Лицо его оставалось таким же застывшим, как и раньше.
И тут нервы у Ивана Дмитриевича сдали.
— Да можешь ты мне объяснить, наконец, что тут у вас происходит?! — заорал он, схватив мальчика за плечо. — Вы что, с ума со своей мамашей посходили? Отец у тебя есть? Где он? Почему она повесилась? Отвечай!..
С каждым вопросом он встряхивал мальчика так, что его голова моталась из стороны в сторону.
Но Игорек явно не собирался выдавать тайны своей безумной семейки первому встречному, каковым, видимо, считал Ивана Дмитриевича.
Отпустив его, Иван Дмитриевич ринулся инспектировать все прочие помещения в квартире и обнаружил, что больше никого в ней нет.
Мальчик упал из окна своей комнатки, которая располагалась рядом с гостиной. Постель его была разобрана и смята так, будто он спал до того самого момента, когда что-то побудило его броситься в окно.
Нигде ничего особо примечательного не было.
Обычная квартира бедного семейства, состоящего из матери и сына. Только в ванной на полу были рассыпаны какие-то таблетки.
Закончив беглый осмотр и вернувшись в коридор, Иван Дмитриевич решил прибегнуть к последнему средству, чтобы установить истину.
— Послушай, Игорек, — стараясь говорить спокойно и убедительно, сказал он, присев перед мальчиком на корточки. — Я хочу открыть тебе одну тайну… Но, в свою очередь, обещай, что ты тоже расскажешь мне все без утайки. Согласен?
Мальчик упрямо молчал, глядя мимо Ивана Дмитриевича.
— Дело в том, что я могу оживлять мертвых, — продолжал Иван Дмитриевич. — Когда я тебя нашёл там, внизу, ты тоже был мертв. Но я воскресил тебя — и теперь ты живой. Понимаешь? И твою маму я тоже могу сделать опять живой. Мне это ничего не стоит, поверь… Но прежде, чем это сделать, я хотел бы знать всю правду о том, что у вас тут произошло и из-за чего она покончила с собой. Давай, выкладывай!..
Мальчик покосился в сторону комнаты, и выражение его глаз непонятным образом изменилось.
Потом он еле слышно произнес:
— Не надо…
— Что — не надо? — изумился Иван Дмитриевич.
— Не надо… воскрешать… ее… — с трудом, словно вспоминая слова, произнес Игорек. — Пожалуйста, дяденька… не надо!
Он всхлипнул и закрыл лицо руками. Выше локтей кожа у него покрылась пупырышками, как будто ему было зябко в теплой квартире.
— Но почему? — удивился Иван Дмитриевич. — Это же твоя мать! Ты что, не хочешь, чтобы она всегда рыла с тобой? Неужели ты не любишь ее?! — Это она… — еле двигая губами, прошептал Игорек. — Это она меня бросила… в окно!..
Потрясенный Иван Дмитриевич привалился боком к стене. А мальчик стал говорить взахлеб, словно в его душе рухнул невидимый барьер, перегораживавший дорогу словам.
Мать его звали Галиной. Она растила Игорька одна: мальчик так ни разу и не видел своего отца, а на его вопросы мать отказывалась отвечать. «Мать-одиночка», — говорили про нее соседи… Она не брала в рот ни капли спиртного. Она даже не курила. Лишь время от времени принимала какие-то таблетки, которые, по ее словам, прописал ей врач «от давления». Но в последнее время с ней стало твориться что-то странное. Она почти перестала есть и спать. Частенько вставала перед большим зеркалом и что-то бормотала. Словно беседовала со своим отражением. Могла включить кран в ванной и часами смотреть, как льется вода. По несколько дней подряд не ходила на работу…
Этой ночью мальчик проснулся от непонятного шума. Вышел на кухню. Что-то приговаривая вполголоса, мать собирала в мешок посуду, хрустальные вазы, другие ценные вещи. Потом открыла люк мусоропровода и высыпала в него содержимое мешка.
— Мама, что ты делаешь? — спросил Игорек. Мать повернулась к нему, и он испугался, потому что не узнал ее лица. Оно было искажено какой-то непонятной гримасой.
— Надо выбросить все самое дорогое, сынок, — глухим голосом сказала она.
— Но зачем?
— Так надо, малыш… Вот что, иди-ка, принеси мне мои таблетки. Они в шкатулке.
