Александр Афанасьев - Отягощенные злом
– Этот… мугаффаль[70] не подвел, – сказал Рафак, – пусть Аллах пошлет награду и ему.
Магомет коротко и сильно толкнул его в бок:
– Какую награду может послать Аллах кяффиру, кроме пламени? Думай, что говоришь!
– Прости, брат. Сказал не подумав…
Машина уже мчалась по Радиусу – так называлось скоростное бетонное кольцо с огромным мостом, под которым могли проходить боевые корабли. Этот мост был неразводным, и он соединял две части города двадцать четыре часа в сутки.
Навстречу промчались две скорые…
– Аллах да пребудет с нашим братом Саламбеком!
– Аллаху Акбар! Если даже Т’агут останется жив, он все равно узнает, что такое страх. Мы показали ему, что рука мстителей, направляемая самим Аллахом, покарает его, как бы он ни прятался от кары…
На самом деле Магомет так не думал. Он знал, что убийство Его Величества вызовет среди русских волну ненависти и мести. Что будут убиты многие из тех, кого он знал. Что рано или поздно настигнут и убьют его самого… За генералом Тимуром охотились больше десяти лет и все-таки настигли и убили, затравили как волка. Но он знал и другое – что чем больше крови будет между неверными и правоверными, между русскими, персами и арабами, тем скорее русский сапог перестанет топтать землю, по которой ступала нога самого Пророка. Тем скорее Русня уйдет с земель, которые ей никогда не принадлежали, и тем быстрее восстановится Исламский Халифат – страна, где будут поклоняться Аллаху, а не Т’агуту.
Чем больше прольется крови – тем лучше…
– Что делать с этими проститутками? – спросил Рафак. – Я бы свою трахнул напоследок…
Магомет покачал головой:
– Иногда мне кажется, что ты плохой мусульманин, Рафак. Ты испытываешь терпение Аллаха, скажу я тебе. Не думай, что, если ты встал на джихад, Аллах не накажет тебя за те мерзкие слова и помыслы, какие есть в твоей голове. Разве ты не боишься, что, когда предстанешь перед Аллахом, он спросит тебя: «Рафак, ты сражался за меня или просто творил беззаконие себе в угоду?» И что ты ему тогда ответишь?
Магомет умел говорить хорошо. Образно, страстно, подбирая именно те слова, которые нужно. Маленьким он слушал, как гневно и страстно говорит его отец. Результатом этих речей стали восемьсот тысяч зверски убитых, растерзанных людей за два месяца, начиная от военных и заканчивая младенцами, не меньшее количество раненых и искалеченных, обезумевшая от пролитой крови, разоренная, как после нашествия вражеских полчищ, страна. Но это его не остановило – и теперь он делал все, чтобы то же самое было в стране русских – ненавистной Иттихад-е-Руси.
– Прости, брат… – сказал Рафак, – я и в самом деле впал в грех и возгордился. Воин джихада должен быть скромным…
– Вот теперь твоими устами говорит сам Аллах…
От сессии до сессии живут студенты весело – так что и Дарья, и Малена были дома. С утра они вяло позанимались какими-то науками, Дарья добила наконец-то реферат, на которым корпела три дня, – реферат, посвященный вкладу выдающегося русского юриста А. Ф. Кони в юриспруденцию. И сейчас они курили кальян на кухне и переговаривались за жизнь…
– Мала… – Дарья задержала дыхание, наслаждаясь очищенным от смолы дымом наргиле, в который она подмешала «марихуану мужских растений», которую достал для нее Магомет, – я вот думаю, зачем мы навязываем этим людям свои правила жизни, а…
– Ты про что? – Малена закашлялась, вдохнув много.
– Про Восток. Это же понятно, что они не такие как мы, да? Зачем мы туда идем? Зачем мы заставляем жить по-нашему? Пусть они живут как хотят.
Если бы Дарья видела некоторые зарисовки на тему «Тегеран, 2002 год», то, наверное, не была бы столь наивна. Например, бывший футбольный стадион, заваленный трупами. Двое из военных врачей, которым поручили очистить стадион, захоронив убитых как положено, умерли, не перенеся того, чему пришлось быть свидетелем: один застрелился, у другого в ту же ночь не выдержало сердце. Офицер пионерных саперных частей, чья штурмовая гаубица первой прорвалась к площади Парадов, поседел за одну ночь и оставил армию. Двое спецназовцев, увидевших горку отрубленных детских рук на крыльце школы, потом не взяли ни одного пленного, потому что поклялись в этом на крыльце той самой школы. Да, они другие, и они хотят жить совсем по-другому: с горами трупов под заунывное пение муэдзина. Но сможем ли мы, живя рядом с этим, оставаться самими собой? Вот в чем вопрос.
– Ты о чем? Они же дикари, – хохотнула Малена, – варвары[71]. Какая у них может быть свобода, а? Они не понимают, что такое свобода.
Дарье это не понравилось, и тут проявилась разница между двумя подругами, русской и полькой. Дарья была русской и потому инстинктивно сочувствовала всем слабым, малым, неспособным самостоятельно дорасти до цивилизации – в том числе и тогда, когда сочувствовать им отнюдь не стоило. Для русского, куда бы он ни приходил, местный всегда был младшим братом, а не рабом. Это потом, когда добро было не оценено, могла начаться война, но изначально русские всегда шли с миром. Русские, православные – инстинктивно добрые, этим они отличаются от европейцев и католиков, для которых уничтожение себе подобных часто есть акт почти механический. Для русского все люди – братья[72]. Малена, католичка совершенно европейского воспитания, думала совершенно другое, и между положением ее Польши, «оккупированной» Российской Империей, и положением той же Персии или Афганистана она видела большую разницу. Польша была европейской, цивилизованной страной, захваченной русскими варварами, что в понимании Малены было преступлением против основ мироздания. Персия или Афганистан были землями варваров, которые должны быть оккупированы просто по определению, и ничего такого в этом нет.
– Не понимают? – переспросила Дарья. – А как же Рафак, с которым ты трахаешься? Он тоже не знает, что такое свобода?
– Да брось, подружка, – расслабленно сказала Малена, – не с этими же козлами. Это только для здоровья…
В этот момент на Петропавловской ударила пушка. Дарья недоуменно посмотрела на часы – не полдень.
Пушка ударила еще раз.
– Что-то произошло… – сказала Дарья. Дурное предчувствие вползало в душу.
Пушка ударила еще раз. Она протянула руку к пульту и включила маленький кухонный телевизор…
Магомет и Рафак вернулись через полчаса. Дарья встретила их в прихожей, надеясь по первому же вопросу понять, что произошло. Но тут и вопросов задавать не требовалось – с первого же взгляда, по горящим глазам Магомета, по Рафаку, который едва ли не подпрыгивал от радости, она все поняла. Шагнула назад, в гостиную, побледнев и прикрыв рот рукой…
Они убили Государя. Они – цареубийцы!
К Его Величеству Дарья относилась негативно, но душителем свободы его почему-то не считала. Ей было чисто по-женски неприятно и обидно то, как Его Величество поступает с женщинами, как открыто разрушил семью, потом жил в морганатическом браке с какой-то персиянкой, потом вернул себе жену, но в то же время имеет любовниц и не скрывает этого… Какая женщина не возмутилась бы при виде этого? С другой стороны, как и все женщины Империи от пятнадцати и до сорока лет, она была тайно влюблена в Государя и не сказала бы «нет», если бы представилась возможность стать одной из его пассий… хотя она сама не хотела себе в этом признаваться. Его Величество тоже был настоящим мужчиной… он воевал лично и был ранен, он сохранял ледяное спокойствие, сидя в зале Думы, когда больше половины зала его освистывало. Один раз он, безоружный и без видимой охраны, вышел к митингующим, хулиганствующим, перекрывшим дорогу его кортежу – и после нескольких его слов митингующие расступились, а хулиганы унялись. Да, она была против самодержавия как такового, но сердцем понимала, что вот этот человек, чей портрет в десантной форме (его собственной) с Георгиевским крестом висит в Пулковском аэропорту, – что этот человек хранит Россию. И убив Его Величество, Магомет с Рафаком объявили войну не власти – они объявили войну большей части страны, бросили вызов людям, навсегда отрезав себя от нормальной жизни. Они совершили непоправимое. И дальше нет ничего, кроме кошмара, как в том фильме «Цареубийцы», про группу революционеров во главе с Софьей Перовской, которые убили царя.
Магомет прошел в комнату молча, толкнув ее. Достал сумку, начал собирать вещи. Дарья с ужасом смотрела на него.
– Что вы сделали… Господи, зачем вы это сделали…
Рафак цинично хихикнул. Магомет бросил вещи, схватил ее за руку:
– Пошли.
– Но…
Он втащил ее в ванную и наградил хлесткой пощечиной. Дарья взвизгнула: никто – ни отец, ни мать – не смел бить ее (может, и напрасно), попыталась ударить его в ответ, но он перехватил ее руку и несколько раз с силой ударил ее по щекам. Она прижалась к стене, чтобы не упасть, с ужасом глядя на него.
