Виктор Точинов - Великая степь
Но что-то мешало воспользоваться этим громадным куском бесплатного сыра. Где-то и в чем-то тут был изъян и подвох… Гамаюн не понимал — в чем, но чутье на замаскированные волчьи ямы у него работало безошибочно. Онгоны уже шли таким путем. И что? Чем все кончилось? Отнюдь не властью над прекрасным и сверкающим миром. Кончилось все темной пещерой и толпой мертвецов-прислужников. В своей игре со временем восьмипалые проиграли все. Свой мир и свой дом в том числе…
Почему? Гамаюн не понимал. Не из-за дурацких ведь железок Камизова, в самом деле… Может, Он действительно есть и не терпит самозванцев?
Или ткань времен не выдерживает постоянных попыток исправить настоящее вмешательствами в прошлое? Не выдерживает и рвется, расползается гнилым кружевом, затягивая в ничто, в черную дыру, новоявленных Богов?
Он не знал ответов на эти вопросы. Но одно знал точно.
— Я не хочу быть Богом, — повторил он твердо. — Может быть, ты попробуешь?
Женька улыбнулась грустно.
И покачала головой.
4
На ходу остались две единицы техники: «Урал»-кунг и БТР. В живых — семнадцать человек, на ногах девятеро из них.
Остальные навсегда легли здесь — в заваленной пещере онгонов, и под рухнувшими скалами, и в братской могиле, над которой насыпан холмик из обломков поменьше.
Проезд расчистили от скатившихся сверху валунов, раненых грузили в «Урал».
— Не передумал? — спросил Вася у Лягушонка.
Тот молча мотнул головой. Оба понимали, что разобрать в одиночку завал из неподъемных глыб — дело почти безнадежное. А найти там кого-либо живого — и вовсе безнадежное, без всяких «почти». Это под рухнувшими ст землетрясений или взрывов домами люди могут выживать по несколько суток — железобетонные плиты перекрытий падают порой наклонно, оставляя свободное пространство и защищая от мелких обломков. В пещере с каменными сводами такое невозможно.
— И что потом? — спросил Вася. — Потащишься на своих двоих через степь?
Лягушонок пожал плечами и опять ничего не ответил. Он вполне понимал Скоробогатова. Тот не мог ждать, не мог задержаться даже на лишних пару часов здесь, на побережье. С каждой минутой задержки вероятность довезти раненых падала. Лягушонок понимал все. И мизерность собственных шансов выжить — тоже. В Великой Степи никто не выживает в одиночку.
Но Закон Джунглей прост: друзей не бросают. Даже если надежды нет. Лягушонку казалось, что он слышит хрипловатый голос Багиры, говорящий эти слова.
— Дойду как-нибудь, — сказал Лягушонок. — Взрывчатки оставьте побольше…
Скоробогатов кивнул. Взрывчатки хватало. Хуже с горючим, после гибели бензовозов — только-только добраться по прямой до Девятки. Еще хуже дело обстояло с питьевой водой…
5
Камизов не вникал в детали — каким способом Мише Псоеву удалось собрать в гарнизон законсервированной «двойки» почти всех своих единомышленников. Но факт налицо — большинство бойцов приняло произошедший переворот без возражений.
А меньшинство, во главе с дежурившим по сооружению капитаном Драгиным, лежало в тенечке, вдоль стенки охладителя, и к каким-либо возражениям уже не было способно.
— Запускай шарманку, полкан, — сказал Миша с паскудной улыбкой. — У нас ровно сутки — до конца дежурства Драгина. Если что не срастется — надо за ночь уйти подальше. Думаю, Нурали нас примет с радостью. У него после сожженных кочевий во-о-от такенный зуб на Звягинцева. Посулим головы его и Таманцева да ключи от Девятки — и быть нам нойонами. Со стадами и гаремами… Но это на крайний случай. Запускай, полкан, не тяни.
— Нужно время, — объяснил Камизов. — Тринадцатая недоступна, управление сейчас переключают на четвертый этаж, на «Казбек». Перепаивать часа два придется.
— Поспеши, полкан, поспеши.
Камизов кивнул, стараясь не смотреть на нож, который вертели пальцы Миши. Клинок Псоев не обтер и на нем медленно густела кровь не то Драгина, не то кого-то из непосвященных черпаков…
Псоев вышел на улицу, цепко поглядел по сторонам. Заставить молодых прикопать трупы? Да черт с ними, пускай валяются. С такой наглядной агитацией дисциплина крепнет на глазах, это вам не два наряда вне очереди.
Два часа… Миша мечтательно прищурился, подумав о Водяном Верблюде. Псоев находился на берегу, когда зверюшка попыталась вылезти на пляж. Если запрячь эту скотинку, то… Конкретных планов у Миши пока не имелось, но открывающиеся перспективы завораживали. А планы — дело наживное. Ясно одно: Камизову в тех планах места нет. Его место вон там, в тенечке, рядом с Драгиным.
Пальцы поигрывали ножом. Миша Псоев улыбался.
Через два часа и семнадцать минут Камизов включил аппаратуру.
6
— Надо отогнать Верблюда к Девятке, — предложила Женька без особого энтузиазма. — Отогнать и затопить на глубоком месте, где он и лежал в момент Прогона…
— И что потом? Всем вместе — назад в будущее?
Не нравился подполковнику подобный хеппи-энд. Триумфально вернуться на Верблюде в начало двадцать первого века заманчиво, но… Достаточно представить ВВ в руках тогдашних генералов и политиканов, А судьбу Женьки при этом даже и представлять не хочется. Да и без нее найдутся умельцы вроде Камизова. Начнут подбирать заводной ключик к такой заманчивой игрушке…
— Назад в будущее не получится, — сказала Женька.
Гамаюн сначала не понял — почему. Потом вспомнил. Неприятное ощущение — когда из глубин памяти поднимается то, что ты никогда не видел, не слышал, не знал. Вложенное кем-то и зачем-то без твоего ведома и согласия.
Прыжок в будущее из настоящего момента времени ВВ совершить не мог. Вернее, мог — но с результатом совершенно непредсказуемым. Плавающее по морям судно имеет примерно те же шансы пересечь океан и причалить в нужной точке иного континента — если в эфире будет сплошной треск помех, стрелка магнитного компаса начнет скакать взбесившимся кузнечиком, а гирокомпас вместо законной Полярной звезды примет за ориентир корабельный камбуз. Если осложнить дело (для того же невезучего судна) штурманом-алкоголиком, пропившим все лоции, и плотной облачностью, навсегда закрывшей звезды, и отсутствием за оными облаками навигационных спутников, и вредителями-троцкистами, злонамеренно пробравшимися в смотрители всех маяков, — то станет ясно, что мореплавателей ждет отнюдь не «Голубая лента Атлантики», а скорее печальная участь «Летучего Голландца».
В схожее положении попал и Верблюд — и причиной тому стали (станут) собственные его действия. Вневременной кокон, окруживший 13Н7. Породившая его последняя осмысленная команда восьмипалого (чье иссохшее тело отправилось недавно на утилизацию) вызвала темпоральный вихрь невиданной силы, уничтоживший все хрономаяки на протяжении почти двух тысячелетий. Билет в прошлое для ВВ и всего, что его окружало, оказался в один конец. Верблюд мог восстановить цепочку маяков — и восстанавливал. Но для завершения работы должен был попасть в начало двадцать первого века вместе с естественным ходом времени.
А сейчас он. мог прыгнуть в прошлое. Мог вернуться. И не более того…
…ВВ медленно дрейфовал почти на середине озера… Берег виднелся на экране едва различимой полоской у горизонта. Женька пояснила свою идею:
— Мы затопим его навсегда. Точнее, до самого Прогона. Иначе со всеми, кто остался там… тогда… может случиться то же, что и с родиной восьмипалых… Исчезнут. Или никогда не появятся… И мы никогда не родимся. Но будем жить — без прошлого и без будущего.
Гамаюн не возражал против такого решения вопроса. Раз уж иные варианты чреваты… Но до чего же сладок соблазн порулить неуязвимой махиной в самых благовидных целях. Порулить-пострелять…
Нет уж, лучше действительно затопить у Девятки.
Только, пожалуй, стоит это сделать незаметно, ночью. А то живо продолжится возня: как бы поднять Верблюда да поставить в строй… Тому же Звягинцеву только дай возможность встать за штурвал ВВ, тут же начнет строить светлое будущее, заливая кровью настоящее. Пирамиды из отрезанных голов встанут в степи почище египетских… А для начала полковник и генерал возьмут в оборот Гамаюна с Женькой — едва узнают подробности их приключений. Нет, Верблюда светить у Девятки нельзя, а надо состряпать железную легенду, обсудить ее с Женькой и стоять на ней до конца…
Но обсудить они ничего не успели.
Судорога скорчила громадное тело Верблюда. Пол рубки встал дыбом. Стены содрогались. Гамаюна и Женьку швырнуло друг на друга, затем разбросало в стороны. Казалось, Верблюд вопит — воплем, лежащим за пределами, доступными для человеческого уха; воплем, воспринимаемым всем телом, и раздирающим каждую клетку крохотными клещами боли.
