Елена Ершова - Неживая вода
– Что ж ты сам не полез? – огрызнулся Игнат. – Ключ-то у тебя был. Ждал дурачка да простачка, чтобы его руками весь жар выгрести?
– Ждал, – откликнулся черт. – Нави в то место… ход заказан. Не смог бы я… эликсир добыть… потому что замок с секретом. Уйти удалось… а вот обратно вернуться…
– Значит, перехитрили вас люди. Где наукой, где Божьим словом. Но и вас обмануть можно.
– Можно… да не всякому. Тот, у кого ключ забрал… перекупщик… душа грешная, алчная… тоже обмануть хотел… за то жизнью поплатился.
– Лучше жизнью, чем душой.
– Не скажи! – возразил черт. – Эти, – махнул рукой в сторону деревни, – жизнью дорожат… вели им – новый оброк соберут. Ноги целовать будут.
– Не надо мне их оброка!
– А с них больше и взять нечего. С тебя только. Сам эликсир отдашь… или забрать придется?
– Придется, – сказал Игнат и с вызовом глянул прямо в пылающий глаз черта.
– Дерзкий… какой, – усмехнулся тот. – Такие… дерзкие… ломаются веселее… с хрустом, – он наклонился к Игнату, раздул ноздри, принюхиваясь. Качнул головой, произнес: – Не чую… Не при тебе эликсир… Так где?
– Найди, – спокойно ответил Игнат. – Я его с трудом добыл. Столько лиха перенес, чужой жизнью расплатился, сам еле живым остался. Думаешь, вот так просто и отдам? Без труда рыбку из полыньи не выловишь.
– Поиграть хочешь, значит… – Черт повернулся к помощникам. – Ты! – указал на одного. – Обыщешь дом.
И серая тень бесшумно отделилась и потекла в сторону, безошибочно выделив Игнатову избу среди десятка других.
– Ты, – указал на другого, – кладбище.
И другой навий закрутился в черный штопор, брызнул на Игната грязью и пропал.
– А ты, – сказал третьему, – видишь грузовик? Неси оттуда… канистры… да ветошь… все, что найдешь… да поторопись! До грозы успеть надо.
В конце улицы действительно стоял грузовик – тот самый, без номеров, что недавно едва не сшиб Игната на дороге.
«Умно, – с кривой ухмылкой подумал Игнат. – Пришла нечисть ни в черном вихре, ни в белой вьюге. Пришла под видом человека. А я, дурак, не разглядел. Сам нечистого призвал. Да кому мстить собрался? Детям да старикам немощным?»
Черт запрокинул голову к тучам, сдвинул на затылок картуз. Молния выбелила небо, осветила его лицо – треснувшее, как Званкин керамический портрет. И у Игната тоскливо засосало под ложечкой, и душным показался утренний воздух, а дождь все не начинался.
– Не люблю сырость, – сказал черт. – От сырости… быстрее души гниют. Вонь по всему уезду… стоять будет. Так пусть лучше… гарью несет… чем тухлятиной.
Игнат поморщился: и верно, потянуло падалью. Только не от нави потянуло и не с кладбища. Пахну́ло со стороны деревни, где прятались перепуганные люди. Игнату казалось: следят настороженными глазами. Ждут. Может, кто-то из мужиков перезаряжает ружья, может, будут держать оборону – только сильно сомневался в этом Игнат. Простой пулей нечистого не убить. А если раньше не пробовали – теперь подавно не станут.
Хлопнула дверь Игнатовой избы. Вернулся первый навий. Вытянулся перед чертом, как солдат перед генералом. Отрапортовал:
– Пусто… Ни капли. Ни запаха… Только мыши да черствый хлеб…
– Хитрый, – прищурил единственный глаз черт. – Знал… первым делом в дом бабки-знахарки сунемся…
Вернулся с кладбища второй навий. Доложил:
– Пусто… Ни запаха, ни капли… Только кости да тлен…
– Умный, – осклабил костяные зубы черт. – Знал… что вторым делом к мертвой подруге заглянем… Видно, в деревне спрятал. Только… где?
– Ищите, – сказал Игнат и отвернулся, не в силах смотреть на навь, а еще больше – на деревню, где над крышами витал отчетливый запах тлена.
Вернулся третий навий. Принес две канистры и мешок, из которого принялся доставать бутылки и ветошь. В воздухе стала разливаться вонь бензина и машинного масла.
«Делают зажигательную смесь», – понял Игнат, и внутри все оплавилось.
– Сыграем… по твоим правилам. – Черт подкинул на ладони пузатую бутыль. – Начнем… с этой избы. А ты говори… горячо или холодно.
Бутыль взлетела в темное небо, осветила его рыжим сполохом – будто в гниющей тьме раскрылся слепой глаз и заговорщицки подмигнул Игнату: ждал ли такого поворота, чертенок? Хотел ли такой участи землякам, когда призывал навь и смерть?
Самодельный снаряд ударился о крышу – и брызнули в стороны осколки шифера и стекла, завился огненный каракуль. Игнат едва не вскрикнул. Подался вперед, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Но это был не дом тетки Рады, как он подумал сначала, а пустой, соседский, несколько лет как заколоченный.
– Холодно, – резюмировал черт и поджег вторую бутыль. – А ну-ка… сделаем погорячее!
Теперь это точно была изба Рады и Егора. Снаряд ударился в ставни, лопнул и опалил огнем рассохшееся дерево.
– Довольно! – сказал Игнат и вскинул лохматую голову. – Хватит с них. Слышишь?
– Что такое? – Черт повернул к парню уродливое лицо. – Да ты… никак мстить передумал?
– Может, и передумал! – зло ответил Игнат. – Отдам я тебе эликсир. Только людей в покое оставь. Покуражились и будет.
Вместо ответа через два дома от горящей избы хлопнула в сенях дверь. Кто-то с топотом сбежал по порожкам, и детский голос закричал:
– Мама! И впрямь пожар!
На улицу, подтягивая отцовские сапоги, выбежал мальчонка. И остановился, раскрыв от удивления рот – черное и пустое «О».
– Куда ты, лихо мое! Вернись!
Следом за мальчиком выбежала женщина. Ураган тут же встрепал ее волосы, задрал юбки, и она запуталась в них, забила руками, хотела крикнуть, но из горла вышел только птичий свист.
– Не… – начал Игнат.
И ничего сказать не успел.
От неба до земли протянулась раскаленная нить, словно кто-то наверху размотал прялку. И конец нити коснулся верхушки старого дуба, что рос на окраине деревни. Сухие ветки вспыхнули и рассыпались искрами. А потом грохотнуло. Совсем рядом, на расстоянии шага.
Игнат видел, как женщина крутанулась на месте. И мальчик заверещал, прежде чем она упала в грязь. Но, падая, аккуратно подвернула юбки, будто боялась намочить их в луже или обрызгать стоящего рядом сына.
– Людей? – усмехнулся черт и нацелил пистолет на мальчика. – Да разве… это люди? Души… прогнили давно. Таких к ногтю прижать… как блоху… не жалко!
– Прогнили, да не у всех! – крикнул Игнат и ударил черта по руке.
Пистолет дрогнул, но не выпал. Зато Игната ударило в ухо – с размаху, хлестко. В глазах разом потемнело, жидкий огонь опалил висок и принялся разливаться по левой стороне лица, путаясь в щетине и стекая за ворот.
– Думай… щенок… на кого зубы скалишь! – раздался рокочущий голос черта. – Душа твоя… давно мне обещана. Еще бабкой твоей… Откупились… да навья печать на тебе поставлена, сам ко мне пожаловал. Дома у тебя нет. Родни нет. Есть ли… за что сражаться?
Игнат молчал. Глядел из-под спутанных волос, и пот заливал глаза, а от этого казалось, что весь мир подернулся зыбью, потек, стал ненастоящим, как выдуваемое стекло. Но радовало одно: мальчика нигде не было видно. Значит, успел убежать.
– Пусть я обещан, – прохрипел Игнат. – А у других ребятишек души грехом не запятнаны, и гнилью от них не несет. Их-то за что смерти предавать?
– А для того… что хотел ты науку из навьих рук получить… – сказал черт. – Силу хотел… власть. Так вот тебе первый урок! Вот тебе первая сила… и первая власть! – черт взял в костяные пальцы очередную бутыль и протянул Игнату. – Чтобы новое построить… надо сначала старое разрушить. Одним из нас станешь. Кидай!
Игнат дернулся, отступил, словно в ладонь вложили не стеклянную бутыль, а ядовитую гадюку.
– Я в мучителя своего не стрелял. А губить невинных людей и подавно не буду.
– Не ты… так они сами… себя погубят, – ответил черт. – Видишь? Само небо их карает… – Он указал рукой на горящее дерево и ухмыльнулся. – Заперли нас тут, в Опольском уезде, как зверей в клетке… А ты избавление принес. Теперь вычистим Солонь… заберем эликсир… а с ним уйдем дальше… в Малые Топи… потом в Ждановку… потом в Сосновец… в Преславу… Все в золу обратим. Поползем по гниющим душам… как жуки… наводним, растопчем, пожрем… И не только уезд – весь мир запылает! – Он сжал холодные пальцы Игната вокруг бутыли с зажигательной смесью, дохнул запахом прогорклости и тлена, шепнул: – Со мной ты, чертенок?
Игнат сглотнул. Глянул помутневшим взглядом на близлежащие дома. Не выскочит ли с обрезом дядька Егор? Не поднимутся ли мужики с вилами? Женщины с факелами? Не пойдут ли мстить за Касьяна, за убитую женщину, за сбежавшего мальчика?
Пустыми и черными стояли избы. Горела солома, трескался шифер, занимались на окнах ставни. Никто не вышел.
