Роберт Фреза - Русский батальон: Война на окраине Империи
Береговой кивнул и удалился, по-прежнему погруженный в размышления.
— Я хочу увидеть, что на душе у парня! — сказал Санмартин, ни к кому не обращаясь. Стрелок, выравнивавший холмик, не обратил на него внимания.
Кроме горе-вояк, которых они брали в плен целыми толпами, у них набралось еще человек пятьдесят, попадавшихся по одному, по двое. Они оказались без оружия и более или менее убедительно доказали, что они вовсе не участвовали в мятеже, а просто вышли погулять. Их отпустили, но поступить так же с теми, кто был захвачен с оружием, было нельзя — начались бы нежелательные разговоры.
Санмартин достаточно хорошо знал людей, которые втянули в эту авантюру таких, как Ханнес ван дер Мерве, и мог предвидеть последствия. Очень возможно, они снова загребут отпущенных на свободу к себе в войско. Это, конечно, не помешало бы бывшим пленным распространять среди гражданского населения сведения о поражении и о великой мощи имперских войск. Но предводители буров — народ недоверчивый. Они захотят провести собственное расследование. А Раулю нужно было знать, что думает Ханнес ван дер Мерве. И, как это ни смешно, могут ли они положиться на ложь.
— Я хочу сжать его душу в горсть и выдавить все, что там есть, — тихо добавил он. Посмотрел на стрелка. — Ты ведь был в Пустынях с девятым взводом?
Стрелок кивнул, продолжая формовать холмик с пристрастием художника. Он отлично помнил эти тяжелые дни в пустыне.
— Помнишь, как Виеру прострелили яйца, когда он передавал воду? Ох, мы и ржали! Мы прозвали его «Дик в яблочко».
Стрелок тоже рассмеялся. Это было на девятнадцатый день. Двое из рабочих, которых они преследовали, накануне покончили жизнь самоубийством.
Санмартин посмотрел в сторону Ридинга.
— А теперь вот это, — сказал он.
Стрелок кивнул. Он завершил приготовления и пальнул в охапку соломы.
Среда (13)
Кекконен сидел, прислонившись спиной к брустверу, и развлекался тем, что играл в пасьянс насквозь промасленными картами. Серый зевал, не снимая пальцев со спусковых крючков своей ракетной установки.
Со стороны Блумфонтейна показался небольшой грузовик. Серый загнал в ствол первый заряд с ловкостью, которая приобретается только годами практики, и лениво ждал его приближения. Машина прибавила скорость. Глаза Серого сузились. Он привстал и снял ракетную установку с предохранителя.
Машина не остановилась перед шлагбаумом. Она проломила его, не обращая внимания на выстрелы часового. Но тут же замедлила ход, объезжая первый из надолбов. Серый успел увидеть напряженное лицо водителя и выстрелил сразу из всех стволов.
Грузовик взорвался. Кекконен судорожно вцепился в бруствер, сжимая в руке второй, уже ненужный заряд.
— Jumalan kiitos! — прошептал он.
Серый со скучающим видом прочистил орудие и снова установил его на треноге, направив стволы вверх. Карты Кекконена плавно опускались на землю. Почерневшее шасси грузовика осталось лежать между первой и второй надолбой.
С того дня энергию с океанской электростанции подавали только по три часа в день.
Брувер закрыла за собой дверь и на какое-то мгновение застыла, явно раздираемая сомнениями, — это дало Верещагину возможность оценить ситуацию. Тонкое лицо ее выражало одновременно и замешательство, и предельное волнение.
Матти Харьяло звал ее «проходной пешкой» — крошечную пылинку среди сильных мира сего. Пешки почти всегда непредсказуемы. Но все равно надо пользоваться тем, что под рукой.
Верещагин тихонько постукивал о ладонь курительной трубкой, перебирая в уме крупицы информации, которые выудил у Рауля Санмартина за все эти месяцы. Она любит яркие цветы, вдруг вспомнилось ему, хотя на планете ничего подобного не растет. Когда рука женщины наконец соскользнула с дверной ручки, он вежливым жестом пригласил ее присесть на потертую скамейку рядом с собой.
— Добрый день, юффрау Брувер, — поздоровался он, вставая и пожимая ей руку.
Брувер, запинаясь, пробормотала что-то в ответ и села. Мягкие карие глаза Верещагина внимательно изучали ее. Кожа у женщины была очень светлая, а такую стройную фигуру редко встретишь среди африканеров. Верещагин заметил и свежий синяк, очень маленький, в нескольких сантиметрах ниже локтя.
Настала пора заговорить.
— Выражаю самые искренние соболезнования в связи с кончиной вашего сводного брата. Наверное, ему было не так уж много лет.
Женщина недоуменно уставилась на него. Поколебавшись еще несколько мгновений, она пробормотала слова благодарности.
— Прошу, не надо меня благодарить. Мне слишком мало известно о ваших истинных чувствах, чтобы я мог искренне сопереживать или жалеть вас, — и, достаточно высоко оценивая ваш ум, не буду делать вид, что это не так. И все же, когда я срубаю дерево, то всегда возношу молитву за духа, которого при этом уничтожаю. Точно так же я поступаю и в отношении людей.
Он помолчал, выжидая, не выплеснутся ли за стену отчужденности какие-либо потаенные мысли, потом заговорил снова:
— Расскажите мне о себе.
— О чем бы вам хотелось узнать? — с вызовом спросила она.
— О ваших надеждах, страхах, мечтах. Я хочу знать все, что вы посчитаете нужным сообщить. Мне надобно понять вас как личность.
Она сидела не шелохнувшись, с прямой спиной, сложив руки на коленях, словно растерянная школьница.
— А на что мне надеяться? — с горечью спросила она. — Что до моих страхов, то их слишком много и они слишком глубоки. А мечты мои разбились в прах.
— А как же Йоханнесбург? — мягко спросил Верещагин.
— Я смотрела в окно, когда начался обстрел. Кат-рина уговаривала меня спрятаться, но я осталась у окна, чтобы видеть все. Я была так беспомощна, так зла. А потом я вышла на улицу. Это вы хотели от меня услышать? Cicatrix manet.
— Я хотел услышать от вас только то, что вы сами хотите сказать, — полагаю, это вы понимаете. — Потом помолчал и прибавил, давая понять, что понял латинское изречение: — Время лечит любые шрамы — или, по крайней мере, мы делаем вид, что это так. Кстати, похоже, вы достаточно долго пробыли в обществе Рауля.
— Я сама изучала латынь. Потому что он так любит этот язык. — И Брувер вдруг рассмеялась коротким нервным смехом, задетая за живое и этим воспоминанием, и странными манерами Верещагина, и вообще столь неожиданным возвращением к нормальной жизни. Потом поспешно прибавила: — Я никак не могу успокоиться.
Верещагин одарил ее удивленным взором исподлобья, но тут расслышал шаги на лестнице.
— Трудно заподозрить Рауля в неискренности, не правда ли?.Прошу прошения, отвлечемся на секунду. Входите, Тимо.
Женщина, вздрогнув, обернулась к дверям. Хярконнен широко распахнул дверь и почти бесшумно вкатил складной столик. На нем красовалась круглая тарелочка хрустящих овощных хлопьев и чайник.
От чая Брувер отказалась. Верещагин налил себе чашечку и поставил чайник на место. У них уже вошло в традицию в неполевых условиях после чьей-то гибели пользоваться не квадратными тарелками, а круглыми.
— Вы знакомы с Тимо? Юффрау Брувер, разрешите представить вам. старшего сержанта связи Хяр-коннена. Тимо, как по-вашему, Рауль говорит на латыни?
— Нет, не говорит, — равнодушно ответил Хярконнен.
— Но он всегда… — начала было Брувер.
— Я знаю, что он заучил три-четыре сотни латинских фраз, но это вовсе не означает, что он владеет языком.
Брувер выглядела куда более изумленной, чем Тихару Ёсида, когда тот увидал первый разорвавшийся снаряд.
— Мне говорили, что в одиннадцатом ударном батальоне большое значение придается «римской дисциплине и самурайской доблести». Даже младшие офицеры открывали штабные совещания уместными по случаю цитатами. У Рауля вошло в привычку демонстрировать свою эрудицию и по другим поводам, — извиняющимся тоном пояснил Верещагин.
— На Ашкрофте этому не придавали значения. Ведь с камнями беседовать на иностранных языках вовсе ни к чему, — прибавил Хярконнен.
Брувер на мгновение прижала ладонь ко лбу.
— Думаю, мне все же не худо бы выучить латынь. Хярконнен поглядел на нее мрачно и, прежде чем выйти, слегка поклонился Верещагину.
Верещагин проследил направление взгляда Брувер, провожавшего Тимо до дверей.
— У Тимо в привычке быстро составлять мнение о людях, хотя в этом он весьма осмотрителен. А теперь вернемся к нашему взаимному допросу.
— Попытаюсь ответить — если смогу.
— Что ж, этого довольно. Итак, как считаете, вы небезразличны Раулю?
Женщина ответила не сразу.
Думаю, небезразлична, — призналась она. — Но я не уверена.
— В этом никто никогда не уверен. Достаточно и того, что вы так думаете. Кстати, и я того же мнения.
