Роман Глушков - Последний барьер

Лишь одно мое желание еще имело шанс сбыться именно так, как мне того хотелось бы. И пускай после сплошной череды разочарований оно также могло обернуться неудачей, отказаться от него я был попросту не в силах.

— Если ты действительно намерен отпускать меня к семье и оплачивать мне ее содержание, я готов служить тебе, Умник, — сдался наконец я, плавно спустив курок револьвера и возвращая его в кобуру. — Однако прежде, чем я начну исполнять твои приказы, ты выполнишь мое последнее условие. Какое именно, тебе известно, но на всякий случай напомню: все мои товарищи должны покинуть Зону живыми. В противном случае на мою верность и покладистость можешь не рассчитывать.

Разумеется, загнавший меня в глухой тупик Талерман знал, что рано или поздно я прекращу трепыхаться и вольюсь в ряды его сторонников. Знал он и об ультиматуме, какой я ему при этом предъявлю — ведь не зря же он, будучи скорым на расправу, до сих пор не прикончил Семена, Жорика и Динару. И потому неудивительно, что у моего нового босса уже давно был готов для меня ответ.

— С моей стороны это будет огромным тебе одолжением, Мангуст… — Чертов лицемер не преминул подчеркнуть, что не только я, но и он идет на немалые жертвы во имя нашего грядущего альянса. — Гораздо бо́льшим, чем те отпуска, какие я тебе пообещал. Ты ведь осознаешь, что просишь меня освободить не только твоих друзей, но и потенциальных свидетелей. Они видели и слышали много такого, чего им никак не следовало видеть и слышать…

— Да брось нагнетать этот дешевый драматизм! — перебил я его разглагольствования. — Если в уплату за их жизни тебе мало моей бесконечной признательности, могу кое-что накинуть сверху. Тебя ведь наверняка интересует личность того, кто рассказал нам о твоем сотрудничестве с «G. O. D. S.», и одно из секретных убежищ этого скользкого типа?

— Опять ты толкуешь о каких-то неизвестных мне «богах», — изобразил недоумение Давид Эдуардович. Но лишь на словах и только для заложников, к которым он стоял спиной. В обращенном же на меня взгляде Талермана было вовсе не недоумение, а неподдельный интерес. — Но ты, признаться, меня заинтриговал. Было бы небезынтересно узнать, кому это вдруг вздумалось разносить обо мне по Зоне подобные дурацкие сплетни… Ладно, считай, что мы договорились: твои друзья получат свободу. Исключительно в знак укрепления нашей дружбы и сотрудничества. Пускай уходят и помнят мою доброту — я их не трону. Но если кого-либо из этих троих заметят еще раз поблизости от Исгора, я уже не ручаюсь за их безопасность.

— И каковы гарантии, что ты действительно позволишь им уйти?

— Что за глупый вопрос? Ты лично это проконтролируешь, раз отказываешься верить своему боссу на слово. Или забыл, кто отныне может по праву считаться в Зоне самым вездесущим человеком?..

…Я сопровождал Мерлина, Черного Джорджа и Арабеску до Долгопрудного — ближайшего к «Альтитуде» места, где они могли с наименьшим для себя риском пересечь Барьер. Вот только я не прошагал с ними весь этот путь к плечом к плечу — так, как мы ходили по Зоне раньше. Не знаю почему, но с тех пор, как Умник отпустил заложников, я не мог заставить себя приблизиться к ним. Даже затем, чтобы просто поинтересоваться их самочувствием. Не мог, и все, хоть ты тресни! И потому следовал за ними незримо, телепортируясь с места на место по мере того, как мои друзья уходили прочь от Исгора.

Чего именно я боялся, трудно сказать. Осуждения? Вряд ли они, вырвавшиеся из щупалец ботов-мигрантов, высказали бы мне его. Даже в том случае, если все трое и впрямь теперь меня ненавидели. Все они были достаточно благородны, чтобы у них повернулся язык осудить в открытую своего спасителя. Скорее всего, я опасался не их презрения, а собственной чужеродности, какую непременно ощущу в компании бывших соратников. Кем они стали для меня отныне? И о чем могли говорить в моем присутствии, зная, что вместе со мной за ними наверняка наблюдает Умник?

Чтобы они выжили, мне пришлось в одностороннем порядке разорвать нашу дружбу. Так мне будет проще всего расстаться с ними. Так будет проще и им. Пускай я лучше останусь в их памяти таким, каким они меня всегда знали: свободолюбивым, неунывающим циником, чем коварным гиперпространственным монстром на побегушках у чокнутого мерзавца.

Я переборол свой страх лишь тогда, когда Пожарский и компания находились всего в полукилометре от Барьера. Вероятно, я все-таки был не прав, осмелившись показаться им на глаза. Однако разойтись с ними, совсем не попрощавшись, тоже показалось мне не самой разумной идеей.

Предчувствия меня не обманули. Никто не выказал при моем появлении радости, никто не поинтересовался, почему я не присоединился к ним раньше, ведь мой новый босс этому вроде бы не препятствовал. Мы стали чужими, и этим все объяснялось. Взгляды товарищей были настороженными, но все-таки не злыми, а скорее сочувственными. Утратив былую гордость и вольнолюбивый дух, сейчас я, наверное, и впрямь выглядел жалко. Я сожалел о своем вынужденном поступке. Семен, Динара и Жорик сожалели, что мне пришлось так поступить. И говорить нам по большому счету друг с другом было больше не о чем.

Возможно, спустя еще полминуты нашего молчаливого противостояния я просто взял и растворился бы в воздухе, словно мираж, если бы не Дюймовый. После нескольких робких попыток обратиться ко мне он наконец-то собрался с духом и поинтересовался:

— И что вы теперь будете делать, Геннадий Валерьич? У вас уже есть какой-нибудь план, как разобраться со всей этой хренотенью? Потому что если у вас есть план, то вы ведь знаете: я за вами куда угодно!

— Война окончена, Жорик. Успокойся. Нет у меня больше никаких планов, — ответил я. — Кроме, пожалуй, одного: слетать на юг, к своей семье. Хотя бы на недельку, и то было бы здорово. Если, конечно, Талерман не соврал и сможет мне это устроить.

— Ты, главное, не особо перед ним распинайся, — наказал мне Мерлин. — Не стоит он того. И не отчаивайся — мы о тебе не забудем. И не осудим, какое бы дерьмо Умник ни заставил тебя за ним разгребать.

— Все в порядке, — отмахнулся я. — Возможно, так оно даже к лучшему. Не век же мне метаться по Зоне как неприкаянному, хватаясь за все подряд в поисках панацеи? Да и существует ли вообще от моей болезни идеальное лекарство — недорогое и без побочных последствий? Когда-то я дал себе слово, что непременно вернусь к жене и дочери, чего бы мне это ни стоило. Цена и впрямь оказалась завышенной. Но не настолько, чтобы стать для меня непосильной. И я ее выплатил, как и поклялся. Поэтому грех мне жаловаться на судьбу. Все справедливо.

— Ничего не справедливо! — возразила Динара. — Талерман — та еще мразь, и теперь тебе придется плясать под его дудку! Дерьмо, а не жизнь!

— Дерьмо или нет, но, по крайней мере, в этой новой жизни я своей цели достиг, — не стал я ни отрицать вердикт питерки, ни соглашаться с ним. — Однако, если ты хочешь, чтобы моя совесть была спокойна, пообещай, что завтра же вы с Жориком начнете строить свое новое будущее. Такое, какое ты запланировала и о каком рассказывала мне тогда, на Рижском вокзале. По-моему, хватит уже на вашу долю приключений, согласны?

Черный Джордж и Арабеска переглянулись, нахмурились, замялись, но так и не дали мне конкретного ответа. Впрочем, я знал, что Динара слов на ветер не бросает, и если она что-то твердо решила, то не отступится и своего добьется. И непременно вытравит из Дюймового все остатки героической романтики. Которые, как выяснилось, не улетучились из него даже после того, как он заполучил сегодня в бедре дырку и побывал в щупальцах Гордия.

На том и распрощались. Вдобавок зарядил дождь, что отнюдь не улучшило наше и без того мерзопакостное настроение. Понурые товарищи пошагали дальше, к Барьеру, а я остался и смотрел им вслед, пока они не скрылись среди мокрых, серых руин. После чего подставил лицо под падающие с неба холодные капли и проговорил:

— Дождь в дорогу — добрая примета… Ничего, как-нибудь переживем. Могло быть и хуже.

Затем обреченно вздохнул и отправился обратно на «Альтитуду», мгновенно растворившись в воздухе, будто меня здесь и не было.

А история побежала дальше. Но это была уже совсем другая история…

Вместо эпилога

Двумя месяцами позже

На пассажира, прилетевшего на Мадейру утренним рейсом из Лиссабона, все косились, как на чудака. «Полюбуйтесь-ка: вот еще один чокнутый старовер!» — очевидно, думали о нем люди, когда он, пройдя таможенный контроль, неторопливой походкой пересек зал прилета и, покинув аэровокзал, направился мимо автомобильных стоянок в сторону океана. До берега здесь было практически подать рукой — аэропорт располагался на восточном побережье острова, всего в паре сотен метров от воды.

Причина, по которой каждый встречный мог принять этого пассажира за старовера, была буквальным образом написана на его бледном обветренном лице. Она представляла собой аккуратный кожаный кругляш, закрепленный тесемкой поверх левой глазницы и скрывающий отсутствующий глаз. Почему сей странный субъект не вживил вместо него зрительный имплант, если сегодня такие простенькие биопротезы могли позволить себе даже эскимосы и амазонские дикари? Трудно представить, чтобы современный инвалид сознательно отказался бы от такого протезирования. А значит, одноглазый пассажир лиссабонского рейса либо страдал редкой фобией, боясь вживлять в себя искусственные органы, либо отвергал их по каким-то личным убеждениям. Иными словами, являлся типичным недалеким старовером — персонажем множества современных шуток и анекдотов.