Олег Языков - Гром и молния

– Да-а-а? – с сомнением протянул летеха, но послушался. Он понимал – что с нас возьмешь? Не сегодня-завтра нам лететь на фронт. Да и наша эскадрилья вызывала толику уважения.

Лейтенант исчез, зато на сцене появились арестанты…

А они на самом деле были «бледнолицыми». От испуга. Точнее, на Васе Сталине, например, лица вообще не было. Лучше всех было Юрке Лесных. Этот гад успел нажраться до такого состояния, что лишь улыбался, щурясь, и пытался облобызать своего конвоира. Рядом, стараясь свести глаза к носу и периодически икая, мотылялся Серега Парикянц. Получалось у него это плохо. Я имею в виду – свести глаза вместе. Зато икал Серега просто замечательно!

Вот вы, дорогие читатели, наверное, скажете: что-то ты, брат, много говоришь о водке и пьянках. А что делать? Нет, я понимаю, что здесь, в этом времени, пьют, и пьют крепко. Да и война еще, смерть рядом… А в авиации вообще всегда пили много. Помните, безголосый Крючков в какой-то комедии хрипел веселую песню про трех танкистов? «Три танкиста, три веселых друга!»

Ага! А летуны переделали эту песню и орали ее на пьянках примерно так:

«Три танкиста выпили по триста,А гордый сокол хлопнул восемьсот!»

Ну, восемьсот – не восемьсот, но что-то близкое к этому. Люди в этом времени здоровее, генофонд лучше. Хрустальных рюмок, коньячных бокалов, конусов под мартини нет. Все пьют из граненых стаканов. Если пьют культурно, интеллигентно, то наливают по спичечному коробку. Лежа на ребре, коробок показывает уровень, равный примерно граммам 50, а стоя вертикально – 100. Это если культурно. А если как душа просит, то могут и всклень. Меня как-то подловили. И вспоминать не хочу. Вот поэтому я и работаю «под прикрытием». Под коньячным прикрытием. Типа – командир пьет только хороший армянский коньяк! И не пьет даже – дегустирует, вдумчиво наслаждается! Неожиданно это дало мне лишние бонусы и прибавило авторитета за столом. Я стал слыть ценителем, точно знающим меру и никогда не теряющим голову от пьянки командиром.

Что-то я заболтался… Что же мне с этими гадами делать?

За что мне такое наказанье?

«За что, о боже мой? За что, за что, о боже мой?» Поняв, что уже напеваю какую-то оперетку, я сурово сжал зубы. Сквозь зубы я и задал свой первый вопрос:

– Ну, граждане бандиты, хулиганы и алкоголики! Перед расстрелом вам предоставляется последнее слово. Кто будет говорить? – Не поняв серьезности момента, честный служака Петрович саданул стволом автомата тощего гада, Серегу Черкасова.

Худой Черкасов вырабатывал в себе «военную косточку», смотрел хмуро и старался говорить басом. Вырабатывал, стало быть, еще и «низкий командный голос».

– А чё, товарищ майор? А мы ничё… Сидели тихо-мирно, никому не мешали…

– А чего сидели-то, родной? – ласково спросил я.

– Решили отметить освобождение города Орел от немецко-фашистских захватчиков, товарищ майор!

Тут мне уже не хватило воздуха.

– Молча-а-ать! Смирно! Орел освобожден в начале августа, а сейчас уже двадцать пятое число, считай – месяц прошел! – Я постарался взять себя в руки. – Значится, так, ребяты! Как вы ко мне пришли – так и уе… уйдете отсюда. Я многое могу понять и простить, но подобного… Нам через три недели на фронт, такой балласт мне даром не нужен. Служите, ребяты, в тылу. Пусть на вас ассенизаторы свои телеги возят. Устал я от вас. Ремни с оружием снять! Старшина, прими. Отведи их, Петрович, в кубрик, к чертям собачьим. Не хочу я на них время тратить. Без толку это… пошли, пошли. Полковник, а вы куда? Вы ляжете прямо тут, на полу. Вопросы?

– Виктор… – начал канючить полковник Сталин.

– Я тебе не Виктор, млять! Я тебе командир боевой эскадрильи майор Туровцев! Совсем с этим отребьем зенки залил! Не будешь тут спать – пошел на хрен! Петрович, проводи!

Петрович засмущался. Все-таки фамилия Сталин была для него связана с кем-то другим. Тут, мягко выпроводив Петровича в коридор, в комнату зашел капитан Извольский.

– Командир, ты…

– Нет, Кирилл! Нет. Сегодня для них кредит кончился. Спишу на хрен! Не нужны они такие. Сам же видишь…

– А ты выйди, Виктор, посмотри… – поманил меня пальцем Извольский.

Я нехотя вышел в коридор. Вдоль стеночки стоял весь личный состав эскадрильи. В строю и в полной форме. Перед ними, на коленях, без ремней, стояли три бандита. На их мордах я заметил следы от слез…

– Товарищ майор, не гоните… – глухим, низким и безжизненным голосом попросил старший лейтенант Черкасов. – Не жить нам иначе. Мы клянемся… Вот, на коленях, перед людьми клянемся, что все…

Я хотел верить и не мог верить. Кирилл кивнул, можно. Дима Петраков показал бандитам кулак и подмигнул мне – можно. Капитан Рыбкин тоже кивнул – можно.

– Пошли вон! К себе, в кубрик. Завтра я вам определю наказание. Всем – отбой! Мухой!

Вот такие вот у нас тут шутки и пляски бывают, ребята!

Я вспомнил прошедшую ночь. Ни дня без шутки и без приключений!

А потом произошло еще одно приключение, о котором я просто обязан рассказать…

Дело было так. Я стоял на крыле «Яка-третьего», давая указания старлею Кулагину перед учебным вылетом. Стараясь перекричать рев мотора, я орал: «…И больше – ничего! Понял? Строго по намеченному плану! Ты еще не владеешь самолетом в должной мере, понял? Ну, давай!»

В это время в сознание пробилось понимание того, что мотор «Яка» издает какое-то бибиканье, совсем как автомобиль. Я недоуменно прислушался, а потом оглянулся.

Через бетонку на бешеной скорости к нам мчалась краса и гордость нашей воинской части – автомобиль «Додж 3/4». Держась за лобовое стекло и размахивая рукой, как краснофлотец, семафорящий на мостике линкора «Октябрьская революция» сигнал «Приступить к выдаче винной порции!», в машине подпрыгивал и что-то орал наш всегда выдержанный начштаба капитан Рыбкин.

– Пошел! – крикнул я летчику, спрыгнул с крыла и, придерживая фуражку рукой, побежал навстречу «Доджу». Сзади меня мягко подтолкнул поток воздуха от винта истребителя, и рев мотора стал быстро удаляться.

– Ну, что еще, Федор Тимофеевич? И вы туда же? Смерти моей хотите?

– Товарищ майор! Прыгайте в машину! Срочно! И быстрее, пожалуйста! Там Сталин звонит!

– Васька? Да пусть звонит. Хрен ли ему еще делать! А что он сам не зашел в штаб?

– Какой Васька? (Далее последовали несколько идиоматических выражений, присущих средней полосе России.) – Сам звонит! Сам! (Еще несколько выражений, находящихся в употреблении на всей территории бескрайнего СССР). Скорее же! – просто-таки застонал обычно выдержанный НШ.

Совершенно ошалев, я полез в машину. Как мы домчались до штаба и телефона, я не запомнил. Просто «Кэмел-трофи» какое-то!