Трудности работы авантюристом - Кутагава Рюясаки
— Куда же вы? — спросил хрипловатым после сна голосом Джорджи, слова его нагнали эльфийку уже в самом проходе. — Постойте, пожалуйста, это же вы спасли меня… значит и учитель тоже…
Эльфийка даже не обернулась, но быстро сказала:
— Кадий жив. Он пострадал, но он жив. Я позову его, как только он проснётся. А ты отдыхай, и не смей двигаться.
Она вышла. Отрыжка убежала вместе с ней. И Джорджи оказался в полуразрушенной комнате один, ощущая себя как никогда уязвимым, с неясной тревогой в груди, одиноким.
***
Джорджи последовал приказу эльфийки – не покидать кровати, это было не сложно осуществить, потому что вставать и не хотелось. Постепенно он согрелся и задремал. А проснулся уже к вечеру, от прикосновения ко лбу всё той же пышноватой ладошки и колючих зеленоватых искр.
Чуть попривыкнув к освещению, он увидел над собой эльфийку с подсвечником в одной руке, и чашкой в другой. В чашке лежала ложка, и от неё шёл едва заметный пар. Эльфийка бесцеремонно поставила чашку ему на живот.
— Ешь, набирайся сил, — внешне она выглядела сильно уставшей. — И, пожалуйста, как доешь зайди к своему учителю, он начал приходить в себя, пока что бредит… а как очнётся, я боюсь начнёт куролесить и упрямиться, ещё чего натворит недоброго… Понял?
Джорджи кивнул. Он вновь ощущал у себя в ногах тёплую тяжесть и немоту, там вновь спала Отрыжка свернувшись в клубок. Эльфийка поставила оплывшую жирную свечу на комод у входа в комнату и вышла.
Джорджи сел и посмотрел с интересом в чашку. Ему больше всего в этот момент хотелось пить, прям сильно хотелось, но эльфийка ничего из питья ему не оставила, но в то же время в тарелке была мутноватая белёсая жидкость. Джорджи пошевелил деревянной ложкой, выискивая в похлёбке овощи или мясо. Но ничего там не нашёл, кроме белёсых комочков. От варева пахло мукой и совсем слегка молоком, оно не было сильно горячим, однако в холодной комнате источало пар. Джорджи только сейчас заметил, что одеял на нём прибавилось, и куча потрёпанных покрывал, и шкура какой-то древней козы, основательно придавили его к сенному колючему матрасу.
Руки затекли основательно за то время, пока он спал, и плохо гнулись пальцы и локти, когда он подносил ложку ко рту. Бульон… суп… похлёбка? Как назвать эту белёсую массу Джорджи не знал, на вкус она была нейтральной, немного кисловатой, немного горьковатой, в ней хорошо ощущалась мука, и едва-едва молоко. Больше там, кажется, и не было ничего. Однако Джорджи выхлебал всё содержимое до последней капли. Он не помнил, когда в последний раз ел, а жажда сильно донимала его. Но сейчас оба эти чувства улеглись в нём, и Джорджи снова захотелось лечь и уснуть.
Вставать не хотелось совсем.
Но он встал. Отрыжка подняла на него заспанную моську, и улеглась обратно, досыпать недосыпанное. А Джорджи, весь покрытый мурашами, ёжась от холода, прочапал босыми ногами к комоду на входе, взял свечу и вышел в тёмное нутро дома.
Одет он был в свои же дранные и сильно грязные штаны, однако больше ничего на нём не было, кроме бинтов в травянистом растворе, что напрочь прилипли к телу, и отлипать не хотели, да и Джорджи не собирался их тревожить. Собственное тело и раны вроде как не беспокоили его, но побитость он ощущал основательную, всё тело ломило, и он всё так же старался не думать, и не вспоминать ту нехорошую ночь, и того злобного орка.
Однако, оно вспоминалось само.
Он шёл по коридору, тут лавки местами стояли, местами шкафы и гобелены висели на стенах, местами были двери закрытые, а в одном месте ему пришлось прижаться к самой стене, потому что массивный ствол дерева обвалил пол коридора.
Протиснувшись, он дошёл до конца прохода, свернул.
И увидел в конце комнату и край кровати. Там тоже стояла свеча. Дверь была открыта. Джорджи прошёл туда, и холод как-то разом покинул его, и он вошёл в комнату забыв обо всём, кроме старого кобольда. Учитель лежал на кровати, мотал косматой головой из стороны в сторону, борода его была в паутине слюны, он что-то мямлил про себя, но глаза его были закрыты.
«Он что… стал меньше?!» — подумал про себя Джорджи.
И ведь действительно, кобольд вполне помещался на обычной человеческой кровати, и пусть стопы его немного свисали с края, и массивные руки выставлялись по краям забинтованными частями, но… это было несуразно меньше, чем прежде. Он… был обычным, огромным по человеческим меркам, внушительным стариком, но… такого можно легко представить в какой-нибудь деревушке старым рыбаком, или опытным шахтёром на рудниках, которому не привыкать держать в руках кирку и потому его мышцы за долгие годы работы окрепли, набухли и выделяли его среди прочих, однако… это был обычный человек. Косматый, заросший как самый настоящий дикарь, в шрамах настолько частых и страшных, что хотелось отвезти глаза, сейчас же этот старый громила лежал здесь забинтованные по грудь и шею, а лицо сверкало новым красным рубцом и обгорелым носом; дед Клавдий метался в бреду, постепенно говоря всё громче, вдруг он сорвался на крик и тут же проснулся. Сел на койке и уставился на Джорджи.
— Никогда! Никогда больше… не будем разжигать слишком большой костёр, Жоржик. Это был кошмар! — голос его снизился, дед Клавдий наклонился к Джорджи поближе и доверительно зашептал: — Я, кажется, обмочился, Жоржик… не мог бы ты позвать сюда Сибиллу… поскорее, милок, очень надо…
Джорджи смог лишь кивнуть и развернувшись быстро ретироваться. Благо Сибилла нашлась в коридоре почти сразу, она и без того направлялась в комнату учителя, а увидев дрожащего, смущённо покрасневшего, Джорджи, недослушав его невнятную просьбу, эльфийка вошла в комнату с обсосанным кобольдом и прикрыла за собой дверь.
Джорджи же постоял некоторое время в полной тишине. Прижался спиной к холодной стене, рядом с пыльным гобеленом. И стоял так недвижимо, пытаясь что-то для себя понять и решить. Стоял он так пока горячий воск со свечи не накапал ему на босую ногу, и
