Чужая жизнь - Валерий Геннадьевич Шмаев
– Откуда ты…
Но я перебил друга:
– Позовёшь всех, тогда и расскажу. Слушай дальше. Вдоль всего берега до второй реки вам надо натоптать дорожку следов. Не частую, чтобы не сильно в глаза бросалась, но так, чтобы обязательно иногда проскакивали отпечатки детских ног. По поводу следов в устье реки я Шатуну сказал, но если будет время, сделайте то же самое вдоль берега реки в сторону второго озера и везде по чуть-чуть оставьте детские следы. Егеря должны думать, что мы уводим детей к очередному болоту. Карта у них наверняка есть.
Вот и всё. Можете поставить в удобном месте ещё один пулемёт с одной лентой, но не слишком далеко, а то может не пригодиться. Два пулемёта здесь, один у Яковенко, два у той реки и один себе заберёте. Пусть он у вас на острове стоит, да и на баркасе лишним не будет. Только не берите его с собой в рейды. Ваши основные козыри – внезапные засады, точная стрельба и моментальный уход от преследования. За зиму можете многого наворотить, если с голой шашкой на пулемёты бросаться не будете.
Политруку оставьте побольше патронов. Он долго продержится. Пока егеря миномёты не подтащат. Обойти его, конечно, второй группой по лесу обойдут, но тех, кто за нами первыми пойдёт, он всех перебьёт. С гарантией.
А теперь иди за Ристо, Костей и Фёдором, но только за ними, и предупреди, что тот, кто услышит мою историю, уйдёт с Шатуном и в плен попасть права не имеет.
Когда Степан ушёл, я как будто провалился в самого себя. Я видел Сашкину жизнь с самого начала. Детский дом, фабрично-заводское училище, первую его зарплату и счастье этого девятнадцатилетнего юноши, что больше не придётся жить впроголодь. Комсомольское собрание, на котором Малахову вручили комсомольский значок и серую книжечку комсомольского билета со всего двумя орденами на внутреннем развороте – Боевого и Трудового Красного Знамени.
После войны этих орденов будет больше, и сам комсомольский билет поменяет цвет. И Сашка испытает дикую гордость от этого торжественного момента – его приняли в комсомол, и он в общем со всеми строю.
Потом был призыв в армию, первый наряд на кухню и громаднейшее его удивление: как попадание в тёплое помещение, наполненное такими вкусными запахами, может быть наказанием? А уж чистить картошку, да под навесом, где не капает и не дует… В детдоме и общежитии ФЗУ, в которых Сашка провёл большую часть своей недолгой жизни, было холоднее.
И три года службы. Тяжёлой, опасной, с ночными тревогами, ранеными друзьями и свистнувшей у виска в одну из ночей пулей. Тогда он от этой пули увернулся, а во второй раз не повезло.
И карельские леса, речки и озёра, которым Сашка не перестаёт удивляться до сих пор, и многое другое, что переполняло этого мальчишку с тех пор, как мы познакомились с ним в ледяной воде стремительной карельской реки.
Со Степаном, Ристо, Костей и Фёдором пришла и Катерина. Решительно протиснулась между Костей и Ристо и так же, как и ребята, молча уставилась в мои глаза, и мне ничего не осталось, как заговорить.
Рассказывал я долго. О войне и её окончании, о себе и Сашке. О том, что им делать дальше. Как воевать, выживать и жить. Если повезёт, то и после войны. Не забыл про денежную реформу в сорок седьмом году. Так, на всякий случай. Мало ли пригодится? Рассказал почти всё, кроме грязной истории предательства той страны, за которую они воевали. Не повернулся язык, да и не надо им этого знать.
После меня говорил Сашка. То, что чувствовал, когда я появился. Как удивлялся моим поступкам, мыслям и желаниям. Как учил меня ходить по лесу, замечать мелкие детали, мотать портянки и даже метко стрелять, а я думал, что делаю это сам. О том, как он поражался моим разнообразным знаниям и с каким удовольствием мне помогал. Потому что считал это правильным. Ведь его все равно убили там, у моста, как и его друга Мишку Новосельцева, и лейтенанта Горелова, которому он отдал свой пулемёт с последними патронами. И как обида захлестнула его, когда раненный в ноги лейтенант приказал их оставить и уходить, и он бежал по плотному песку, и стыд жёг его душу, а удара по голове он не почувствовал. Просто потерял сознание и, наверное, упал, а очнулся уже в воде от холода и вместе со мной.
Но мы обязательно победим. Он, Александр Малахов, это знает, потому что я не могу ему соврать. Правда, я не всё рассказал, но им этого и не надо. Пусть это умрёт вместе с нами.
И как бывает больно, когда жёлтый шарик внутри головы становится оранжевым и хочется просто пустить пулю себе в висок, чтобы больше никогда не чувствовать этой убивающей наше общее сознание боли.
И о том, что я прав. Мы и правда сильно задержались на этом свете, но он всё равно рад, что так получилось, потому что они опять встретились с Катей, которую Сашка давно любит. Просто он раньше стеснялся и не знал, как это сказать, а теперь знает и стесняться давно нечего. Ведь его уже нет, но пока есть мы. Ненадолго, но бояться, что это произойдёт, не надо.
Мы говорили это разными словами и почти на разных языках, и нам поверили. Это было видно по их глазам. Ведь я вел свой рассказ с добавлением так удивлявшего всех современного сленга, с новыми, никому не известными словами-паразитами и со множеством терминов, которые они никогда не слышали, а Александр Малахов рассказывал всё словами простого рабочего паренька, научившегося читать без запинок только на пограничной заставе. И слова Сашки были им ближе и доступнее.
А потом ребята ушли, а Катя осталась. А я и не возвращался, забившись в самый дальний уголок нашего с Сашкой сознания, чтобы даже отголоском
