Александр Сапегин - Записки морфа
Десять минут поработав над глазами, и добившись от них ночного зрения, маскируясь за заборами, я осматривал трубы и тропинки к домам. Некоторые из тропинок были расчищены, и на трубах не было снега. Значит, в доме есть хозяин или хозяева. Пошарахавшись по посёлку, я определил несколько хат. Простите люди добрые — нужда заставила. Через полчаса я сменил рваньё, в которое превратились женские тряпки, на добротную мужскую одежду и разжился консервами. Горошек, тушёнка, сайра, лечо, миниатюрная газовая плитка — живём, ребята! Быстро покидав хабар в обнаруженную в том же дому сумку, я осторожно вылез через выставленное окно, вернул стеклину на место и, огородами, почапал к домикам на отшибе, за которыми угадывалось здание овощехранилища.
Надеждам поржать в тишине и спокойствии не суждено было сбыться. На подходах к крайнему дому меня остановили знакомые болотные полутона, резко контрастирующие с запахом подмёрзшего снега и мороженого дерева…. Бросив сумку в снег, я достал из-за пояса туристический топорик, переложив его в левую руку, потянулся за тесаком, заимствованным в одном из домов, но по зрелым размышлениям оставил эту затею. Запах не был старым, демоном тянуло со стороны хоромины, сложенной из красного кирпича, но…, я принюхался ещё раз. В памяти вплыл образ Веры. Характерный набор полутонов свидетельствовал, что женщина, животные инстинкты подсказывали мне, что запах принадлежит молодой особе, преодолела черту, отделявшую йома от человека, но сумела сохранить разум. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Прекрасно, возможно я зря переполошился и мне не придётся никого убивать, хотя подстраховаться от неожиданностей не помешает. Не многовато ли, последнее время, в моей жизни демонов и неожиданностей? Сие, откровенно говоря, начинает утомлять.
Перемахнув через забор, чуть ли не стелясь над землёй, я осторожно подкрадывался к дому с подветренной стороны. Чертыхась в душе от лёгкого, предательского скрипа снега, я частенько замирал, начиная движение с очередным завыванием ветра, что здорово скрадывало производимый мною шум.
Сколько раз меня спасали обострившиеся чувства, а адреналиновая накачка делала реакцию просто молниеносной, но даже они чуть не проморгали серую тень, метнувшуюся из осторожно приоткрытого подвального окошка в сторону хозяйственных построек. Выстрелив из-под ног комьями снега, я устремился следом. Уклонившись от брошенного в меня чурбачка, я настиг замешкавшуюся около поленницы беглянку.
— А-а-а! Пусти! А-АА! — заверещала придавленная коленом здоровенного верзилы девочка.
От неожиданности я ослабил хватку, моментально получив по физиономии когтистой лапкой, не хило так располосовавшей лоб и левую щёку. Ещё бы чуть-чуть и прощай моргало! Глаз потерять было жалко.
— Не дёргайся, — отвесив девчонке оплеуху и заблокировав ей конечности, прорычал я. Кровь с рассечённой физиономии, исходя паром, капала на шею и грудь пленницы.
— Не убивай меня, не надо, не надо, — билась в истерике, придавленная мною замарашка в тоненькой кофточке. — Не надо, мама, ма-ма….
Из глаз девочки, оставляя белые дорожки на грязном личике, градом покатились слёзы, а я, как загипнотизированный чурбан смотрел на кошачьи ушки с кисточками на концах и пушистый хвост, торчащий из-под джинсовой юбки. Бог ты мой, худосочной пленнице от силы было лет десять. Я чуть не убил ребёнка. Нечего сказать, хорошее начинание для первого дня свободы.
— Тш-ш, — подхватив малышку на руки, я осторожно погладил её растрёпанную шевелюру и почесал за кошачьими ушками. — Успокойся, никто тебя убивать не будет. Т-ш-ш, не плач.
Не знаю, сколько мы так просидели в снегу на морозе. Постепенно всхлипывающий комочек в моих руках перестал орошать всё вокруг потоками слёз. Осторожно опустив девочку на колени, я двумя руками зачерпнул пригоршню снега и оттёр лицо от крови. Бешеная регенерация йома делала своё дело. Нанесённые когтями малолетней нэки, раны успели превратиться в едва ощутимые полоски.
— Красивые ушки, — сказал я, чтобы что-то сказать.
Никогда не приходилось играть роль няньки, похоже, пора исправлять упущение. Знать бы ещё с какой стороны подходить к детям. Помогла бы литература, типа: "Дети, что это такое и с чем их едят". Не судьба. Будем импровизировать по ходу пьесы.
— Как тебя зовут, красавица?
— Л-лариса, — ответила девочка, не делая попыток вырваться или полоснуть меня коготками. — К-котова
— А меня Алексей, хотя друзья зовут меня Бером. Ну-ка, — я скинул с плеч старую "аляску", экспроприированную на второй даче, и закутал в неё изрядно озябшую малышку. — Ещё простудишься.
Лариса отрицательно покачала головой, но отказываться не стала. Она всё ещё дрожала от пережитого стресса, но той всепоглощающей ауры страха уже не было. Стоит отметить более пластичную психику чебадов. Кхе-кхе, не берусь судить насколько родимая пластичнее у полиморфов.
— Что делать с тобой, чадо? — сдуру вырвалось у меня.
Девочка моментально сжалась, в глазах мелькнул страх и выступили слёзы, а подбородок затрясся:
— Дядя охотник, не убивай меня, дядя охотник.
— Т-ш-ш, киска, я же сказал, что никто тебя убивать не собирается. Успокойся. Скажи мне, с чего ты взяла, что я охотник?
— По голо видела, — ответила девочка.
Да-да, припоминаю — было дело. Не слишком приятное знакомство с забором, а букет чувств бабочки, наколотой на булавку, останется со мной на всю жизнь.
— По голо она видела, — буркнул я в ответ, — я что, девочек там убивал?
— Нет.
— Вот, сама видишь! Демонов — было дело, девочек, бр-р, за кого ты меня принимаешь?
Лариса несмело улыбнулась. Есть контакт.
— Но я — демон!
— Кто?! Ты?! — я демонстративно оглядел закутанную в куртку девчушку. — Х-м, клыков нет, больших когтей нет, слюной не брызжешь, не, не похожа ты на демона. Усы, уши, лапы и хвост и я могу состряпать. Конечно, до таких, как у тебя, мне далеко, но и мы не лыком шиты, — сказал я, формируя из своих ушей нечто тигриное. — Р-р-р. Девочку с кошачьими ушками вижу. Демона не наблюдаю. Ой, кажется хвост растёт.
Лариса рассмеялась, но смех быстро оборвался, и девочка погрустнела, в животе у неё громко забурчало.
— Ты когда последний раз кушала? — спросил я. Лариса потупила взор. — Ясно. Иди в дом, я сейчас.
Девочка ужом выскользнула из куртки и поскакала к приоткрытому подвальному окошку. Мда, болван, мог бы и догадаться….
Накинув куртку, я сбегал за сумкой. В окно не полез, вместо этого просто открыл дверь в подвальное помещение. Перед тем, как нырнуть в тёплое нутро здания, я внимательно оглядел округу и прислушался. Тишина, кроме тихого завывания ветра в кронах деревьев и проводах линии электропередач, ничего не слыхать. Слава Станции! Хорошо иметь домик на отшибе.
*****
Подвал на самом деле представлял из себя два помещения, разделённых гипсокартонной перегородкой. Первая половина исполняла функцию гаража, а второе больше напоминало мастерскую. В одном углу притулились небольшие станочки — фрезерный и токарный, во втором куча деревянных заготовок. Возле перегородки стоял продавленный диванчик и старинный комод. В подвале-гараже было тепло, Ларисе хватило ума включить систему индукционного отопления. Свет девочка не включала, боясь разоблачения. Умная киска, только вот подняться на верх и пошукать по сусекам у неё соображения и, главное, воспитания не хватило, да и боялась она изрядно.
Я хмыкнул, сорвал с дивана старое покрывало, захлопнул оконную створку и занавесил сложенной вдвое тканью окно. После чего щелкнул переключателем. Идиот! Теперь я понимаю и разделяю чувства кошек, которых выпинывают из тёмного подъезда на улицу. Привыкнув к свету, я огляделся, первым делом выцепив взглядом чумазую напарницу по несчастью.
— Так, Лариса, ты у нас красивая киска, но умываться языком тебя не учили, поэтому будем отколачивать грязь по старинке.
Сходив наверх и раздобыв на кухне большую кастрюлю, ваш покорный слуга не преминул пошариться по старым, потрескавшимся шкафчикам самодельного кухонного гарнитура, выполненного из настоящего дерева. Добычей охотника за сокровищами стали железная банка с полукилограммом гречки, соль, лавровый лист и десяток "долгоиграющих" барбарисок, замаскировавшихся во второй банке. Не густо, но на безрыбье и рак прокатит. Прихватив с собой старинную однокамфорочную "Мечту", несколько тарелок и ложек, я спустился вниз.
Через час, растопив в кастрюле снег, я кое-как отмыл свалившуюся на меня маленькую, но оказавшуюся симпатичной и колкой на язык, замарашку.
Потом было священнодействие с гречневой кашей, в которую было вбабахано содержимое двух банок тушёнки. Голодная Лариса так смотрела на кастрюлю, что я грешным делом боялся, чтобы она не поужинала вместе с тарой. Пока суть да дело, отвечая на мои вопросы, девочка потихоньку выдавала свою историю.
