Бен Бова - Месть Ориона
Но я осознавал, что все делаю только для себя, чтобы причинить вред Золотому, чтобы хоть на один шаг приблизиться к тому мгновению, когда можно будет оживить Афину и погубить его. Любовь и ненависть сплелись и слились в моей душе, сплавляясь в единую раскаленную добела силу, кипевшую и бурлившую в моем мозгу, чересчур могущественную, чтобы противиться ей. Да, я мог отказаться от царицы, которая любила меня, мог уничтожать города и губить народы по собственной прихоти ради того, чтобы вернуть жизнь Афине и принести смерть Аполлону.
Итак, я объяснил Менелаю, как вернуть жену и неплохо устроиться в царстве Обеих Земель.
Некопта придумал хороший план, практически безупречный. Он продумал едва ли не все детали, оставалось только обратить все задуманное против него самого.
41
Несколько следующих недель я двигался подобно машине, говорил и совершал поступки автоматически; мой разум словно окаменел, а отголоски горечи, пробивавшиеся в моей душе, не находили ответа. Я ел, спал, не видя снов, но день за днем приближался к исполнению своих планов. Я испытывал горькое удовлетворение оттого, что возможно обратить предательские замыслы Некопта против него самого.
Жирный жрец наконец зашел чуть-чуть дальше, чем следует, как случается часто в конце концов с интриганами. Отослав царевича Арамсета в поход, он надеялся устранить единственного соперника на пути к царской власти. Но именно на царевича и опирался мой замысел. Я исполнил план Некопта до последней буквы, за исключением одного: Менелай и ахейцы предложат свою верность наследнику престола, а не первому вельможе царя. И Арамсет не обманет их.
Месть Главному советнику приносила мне только частичное удовлетворение: лишь полное отмщение, победа над Золотым богом, принесет мне истинное удовлетворение. И я приближал итог – момент, когда наконец сокрушу своего самого ненавистного врага.
„Странно, – размышлял я. – Я вошел в этот мир фетом, человеком, стоящим ниже раба. Стал воином, потом предводителем отряда, а потом хранителем и любовником царицы. А теперь я готовлюсь возвести на трон царя самой богатой и могущественной страны этого мира. Я, Орион, вырву власть из усеянных кольцами пальцев коварного Некопта и отдам ее в надежные руки, в которых ей и надлежит быть, в руки наследника престола“.
Сначала Арамсет прохладно отнесся к моему плану, когда я привел Менелая на его корабль, причаленный к берегу на расстоянии дневного перехода. Но лишь только он осознал все последствия, как сразу же понял, что таким образом может не только справиться с людьми моря, но и устранить Некопта… И стал относиться к моим планам благосклоннее.
Лазутчиков Некопта хватало и в войске, и в свите царевича, но под защитой хеттов Лукки Арамсет мог не страшиться убийц. Ворчливый старый полководец Расет тоже по-своему был верен царевичу. А я знал наверняка, что во времена смуты подавляющее большинство войска последует за ним.
Что ему в таком случае лазутчики Некопта? Они бессильны, когда рядом верное войско.
Главный советник царя полагался на ловкость и хитрость при достижении своих целей. Оружием его служили ложь и убийства, а не полки, идущие в открытый бой.
Молодой царевич принял царя Спарты торжественно и с достоинством. Не было ни обычного смеха, ни юношеской нервозности. Он восседал на царском троне, установленном на возвышении посреди палубы, во всем своем царственном величии – под ярким полосатым навесом, в великолепных одеждах, в странной двойной короне Обеих Земель. На лице юноши застыло выражение, столь же бесстрастное, как и на статуе его деда.
И Менелай выглядел великолепно, полированная золотая броня тонкой работы на нем светилась, как само солнце, темная борода и курчавые волосы блестели от масла. Четырнадцать ахейских вельмож стояли подле. В сверкающих доспехах и шлемах с гребнями, темнобородые, с покрытыми шрамами руками, они выглядели свирепыми и дикими рядом с египтянами.
Ладья казалась переполненной: свита царевича, воины, представители прибрежных городов, правительственные чиновники. На египтянах были только юбки да медальоны – знаки ранга. Некоторые из них шпионили для Некопта, я понимал это, ну и пусть сообщат своему жирному господину, что наследник престола самостоятельно, без кровопролития разрешил проблему, связанную с людьми моря.
Я жалел лишь об одном – о том, что не увижу, как исказится от гнева размалеванное лицо Главного советника, когда он услышит эту новость.
Писцы восседали у ног царевича и записывали каждое произнесенное слово. На крышах кают разместились художники, торопливо набрасывавшие рисунки на листах папируса угольными палочками. Нас окружали другие лодки, тоже заполненные людьми, наблюдавшими за происходящим. Берег запрудила толпа: мужчины и женщины, некоторые прибыли из других городов и даже привели с собой детей.
Лукка стоял за троном царевича, чуть в стороне, с плотно сжатыми губами – чтобы не улыбаться… Ему нравилось ощущать себя более важной персоной, чем Менелай.
Я стоял сбоку и слушал, как Менелай повторяет фразы, которые я заставил его затвердить наизусть. Прочие ахейские вельможи, недавно оставившие свои бурлившие смутой земли, своих жен, семьи, неловко топтались на месте, истекая потом под лучами жгучего солнца. Разговор между египетским царевичем и царем-изгнанником занял почти целое утро. Договорились о следующем.
Менелай подводил к присяге в верности царевичу Арамсету, а значит и царю Мернепта, всех ахейцев. В свою очередь и Арамсет обещал им земли и дома, именем царя, естественно. Им отходили земли вдоль побережья, при условии, что теперь они станут защищать берег от вторжения незваных гостей. Итак, люди моря будут приглашены царством Обеих Земель. Бывшие бандиты и грабители сделаются стражами порядка.
– Как ты полагаешь, смогут ли они честно охранять берег? – спросил меня Арамсет, когда слуги снимали с него церемониальные одежды.
Мы находились у него в каюте, небольшой, низенькой и тесной. От нещадной жары пот стекал по моей шее и ногам. Но молодой царевич, казалось, ничуть не страдал в этой раскаленной печи.
– Предоставив им дома в царстве, – произнес я, повторяя аргумент, уже неоднократно мною приведенный, – ты устраняешь причину для вторжения. Идти им больше некуда, и ахейцы начнут опасаться, что варвары нападут на их земли с севера.
– Полагаю, отец будет доволен мною.
В голосе звучала скорее надежда, чем уверенность.
– Некопта не обрадуется, – возразил я.
Царевич усмехнулся, его наконец освободили от одежд, и он остался в одной набедренной повязке.
– Ну, с Некопта я управлюсь, – радостно возразил царевич. – Теперь у меня есть собственное войско.
Раздевавшие его слуги удалились, пришли другие – с холодной водой и фруктами.
– Или тебе вина, Орион?
– Нет, сойдет и вода.
Арамсет взял небольшую дыню и нож. Нарезая ее, он неожиданно сказал:
– А теперь о тебе, мой друг. Все мои помыслы обращены к тебе.
– Ко мне?
Он опустился на скамейку и взглянул на меня снизу вверх:
– Ты действительно намереваешься расстаться с этой красавицей?
– Она законная жена Менелая.
Арамсет улыбнулся:
– Я видел ее, ты знаешь. Я бы ее не отдал… по своей воле.
В явном смятении я молчал. Ну как объяснить ему все? Как рассказать о творцах и богине, которую я надеялся возвратить к жизни? Как я могу говорить о том, что в сердце моем растет неуверенность и на самом деле я не хочу расставаться с женщиной, прожившей со мной столько месяцев и дарившей мне свою любовь? Лишь ничего не сказав, я мог уйти от ответа.
Пожав плечами, Арамсет продолжил:
– Если не хочешь говорить о женщинах, поговорим о наградах.
– О наградах, мой господин?
– Ты оказал огромную услугу. Не мне одному – всему царству. Какую же награду ты попросишь? Скажи, и все будет исполнено.
Я ответил, почти не размышляя:
– Позволь мне войти в великую пирамиду Хуфу.
Арамсет долго молчал. А затем, слегка прикусив губу, он вымолвил:
– Это может оказаться нелегким делом. Там властвует главный жрец Амона…
– Гетепамон, – закончил за него я.
– Ты его знаешь?
– Некопта называл при мне имя. Я должен был доставить его в Уасет, если бы вырвался живым из ловушки, подстроенной Менелаем.
Арамсет порывисто вскочил на ноги и направился к сундуку, стоявшему в углу крошечной каюты, откинул его крышку и, покопавшись в грудах одежды, извлек небольшую плоскую шкатулку из бронзы. Открыл ее и достал золотой медальон на длинной цепочке.
– На нем глаз Амона, – сказал он мне.
Я увидел эмблему, вырезанную на чистом золоте.
– Отец дал мне его, прежде чем… Прежде чем стал почитателем Пта.
„Прежде чем успел привыкнуть к зельям, которые дает ему Некопта“, – перевел я для себя.
– Покажи его Гетепамону, – произнес царевич, – и он поймет, что ты пришел от самого царя. Он не сможет отказать тебе.
