Василий Головачев - Огнетушитель дьявола
Однако все оказалось намного прозаичней умственных фантасмагорий. Внутри кокона поддерживались комфортные условия: температура, давление, влажность, гравитация – никакие рывки аппарата, удары и тряска до людей не доходили, автоматика надежно гасила все колебания корпуса, и будничные реплики пилота и командира, управлявших «кротом» как обычным космическим аппаратом, вселяли в души людей уверенность и спокойствие.
Стартовали точно по расписанию – в двадцать два часа по среднесолнечному времени. Через две минуты «Крузерштерн» вышел в расчетный район солнечной атмосферы между двумя протуберанцами, напоминающими согнувшиеся кустистые водоросли бордового цвета, и члены экипажа увидели удивительный алый «луг», образованный более светлыми столбами газа – спикулами.
– Прошли хромосферу, – раздался в голове Кузьмы (аппаратура связи работала прямо на слуховой нерв, а видеоаппаратура – на зрительный нерв человека) голос Иванова. – Отделение!
«Крот» вырвался из теснины ангара спейсера, как пуля из ствола старинного мушкета.
– Пошли своим ходом.
«Травинки луга» стали увеличиваться, превращаться в гигантские столбы и колонны, одна из них засветилась сильней, превратилась в колоссальный факел сложной тюльпанообразной формы. «Крот» вильнул, по дуге обходя его «лепесток» поперечником в сто километров. Внизу сквозь сияющий алый туман проступила ячеистая поверхность фотосферы в виде сетки с более светлыми зернами-гранулами и темно-вишневыми нитями. Размеры гранул достигали пятисот-восьмисот километров, они довольно быстро двигались, возникали, исчезали – время жизни каждой ячейки не превышало восьми минут, – а представляли они собой выходы конвекционных течений из глубин подповерхностного слоя Солнца. Существовали еще два уровня грануляции – с размерами ячеек до тридцати тысяч километров и до четырехсот тысяч километров, отражающие самые глубокие очаги конвекции, но их аппаратура «крота» «не брала» из-за огромных размеров.
– Входим в фотосферу.
Ярким радужным всполохом резануло глаза – это включился аннигиляционный бур аппарата, и с тяжким плеском он нырнул в кипящий слой солнечной плазмы, имеющей температуру около шести тысяч градусов по Кельвину. И сразу картина перед глазами изменилась, все пространство впереди заполнило ровное красное сияние, пронизанное мириадами вспыхивающих и гаснущих алмазных звездочек.
– Прошу доклады! – прилетел шелестящий голос Лапарры.
– Самочувствие нормальное, – отозвался дисциплинированный Уве Хесслер. – Пока никаких неожиданностей.
– Все о'кей, – коротко бросил Гарри Ширер.
Доложили о своих ощущениях и остальные члены экипажа. Не ответил только Оскар Мехти. Видимо, хотел подчеркнуть свою значительность, однако Лапарра сделал вид, что не заметил этой паузы, и вопросов больше не задавал, оставив новоиспеченного генерала наедине с его спесью.
Истекла минута, другая, третья.
«Крот» продолжал вгрызаться в солнечную плазму, уплотнявшуюся и разогревающуюся каждую секунду, превращая ее в ничто, в излучение. Ничего особенного не происходило, ход аппарата был плавным и быстрым, магнитные поля в месте погружения оказались достаточно спокойными, защита прекрасно справлялась с раскаленной массой «пород», и соларнавты постепенно успокоились, расслабились, перестали напряженно всматриваться в глубины кипящей ядерной бездны.
Через три минуты прошли фотосферу, миновали изогнутое стебельчатое образование, удивительно похожее на гигантское щупальце спрута с присосками – силовую магнитную трубку, и углубились в зону «кудрявой фрагментации». Этот конвекционный слой кипел так яростно и мощно, что «крот» тотчас же был увлечен одной из струй беснующейся плазмы и отброшен от места входа на пятьсот километров. И хотя на ощущениях людей этот горизонтальный рывок не отразился, все же они почувствовали колоссальную неуправляемую мощь стихии, для которой земной аппарат представлял собой не более чем пылинку.
Вообще этот слой толщиной в десять тысяч километров для «крота» оказался самым сложным препятствием. В нем происходило дробление конвекционных струй, их разбегание, круговорот, столкновение, уничтожение и еще более мелкая фрагментация, в результате чего аппарат швыряло из стороны в сторону, кружило, переворачивало, сносило, бросало вверх, а он упорно лез вниз, вниз, вниз, проскочил два гигантских газовых пузыря, нагретых больше, чем окружавшая их среда, – зародыши протуберанцев и факелов, и с трудом ушел от сложной формы магнитной петли, способной захватить его в ловушку. Магнитоплазменная завеса «крота», предохранявшая его корпус от прямого соприкосновения с кипящей плазмой, по сути тоже представляла собой магнитное поле, которое взаимодействовало с магнитными полями Солнца, иногда отталкиваясь от них, а иногда «прилипая», и тогда приходилось на мгновение выключать ее, чтобы оторваться от магнитных «присосок» и «щупалец». Выручали при этом нейтридная броня корпуса, почти не проводящая тепла, и создаваемый ТФ-генераторами слой «анизотропного вакуума», принимающий на себя основную нагрузку в виде растущего по мере спуска вниз давления.
Через час «крот» прошел около семи тысяч километров по сложной кривой, считая от точки погружения в фотосферу, – скорость его возрастала, когда его подхватывала масса очередного конвекционного потока, – и углубился в подповерхностный слой светила на тысячу двести километров. Последнее обстоятельство настораживало: по расчетам, экспедиция должна была добраться до ядра за неделю, максимум – за десять дней, а падение скорости сразу отодвигало сроки выполнения задачи.
– Прошли первый токовый слой, – доложил Дэв, которому Лапарра передал функции информатора.
Кузьма, проштудировавший перед стартом монографию Хесслера о процессах на Солнце, знал, что при движении и «всплытии» магнитных полей в плазменной трубке вокруг них возникают мощные электрические токи, но самые сильные токи текли в приповерхностном слое Солнца, где наиболее разнообразна иерархия вихревых движений различных масштабов.
Прошел еще час.
Цвет поля обзора сгустился до темно-вишневого, в этой вибрирующей массе появились зеленовато-сизые узелки – блэкгулы, зародыши вихрей и турбулентных ячеек диаметром до тысячи километров и температурой свыше двадцати тысяч градусов. Они выстреливали во все стороны нитевидные отростки, «псевдоподии», и шевелились как невиданные живые организмы, рыщущие вокруг в поисках пищи. Дэв подключил к слуховому каналу звуковые датчики, и соларнавты впервые услышали синтезированный шум солнечных недр.
Волны – магнитозвуковые, альвеновские, звуковые – переносят всего одну тысячную часть всей энергии конвекционных движений, и скорость их намного выше скорости звука в атмосфере Земли, но их можно уловить и адаптировать к полосе звуков, улавливаемых человеческих ухом, и Дэв это сделал.
Кузьма услышал торжественно-звенящий гул, шелестящее шипение, удары, бульканье, быстро затихающий и возникающий снова рев, похожий на грохот океанского прибоя, длинные вибрирующие гулкие свисты разной тональности, низкое – на грани слуха, – почти инфразвуковое бормотание, вздохи и серии отголосков, напоминающие женский смех. По мере погружения «крота» эти звуки почти не менялись, разве что становились все более дрожащими, вибрирующими и объемными.
Кузьма перестал ощущать ход времени и очнулся только от чьего-то прикосновения: киб-стюард принес кофе, тоник и тосты. Лишь после этого Ромашин отключил видеосистему и огляделся по сторонам, обнаружив, что большинство коконов-органелл пустует. Разве что коконы пилота и командира экспедиции оставались закрытыми: они работали.
– Где остальные? – спросил Кузьма осоловело, заметив сидевшего рядом с чашкой кофе в руках Хасида.
– Давно разбрелись кто куда, – равнодушно пожал плечами безопасник. – Надоело. Один ты у нас такой терпеливый, эстет. Может быть, тоже найдем себе другое занятие? Например, я хочу искупаться в бассейне.
– А если возникнет какое-нибудь препятствие?
– Нас известят, мы постоянно будем находиться в поле динамической интерсвязи. Все равно от нас ничего не зависит.
– Значит, ты тоже не любовался подсолнечным миром? Неинтересно?
– Почему же, интересно, однако я не фанат термоядерных реакций, как некоторые, а пейзаж довольно однообразен.
– В этой зоне нет термоядерных реакций, они идут в самом ядре, на глубине около шестисот сорока тысяч километров.
– Ты созрел для лекции?
Кузьма окончательно пришел в себя, взял чашку с кофе, отхлебнул.
– Пожалуй, я больше созрел для бассейна.
Откинулись гибкие «лепестки» кокон-кресла Лапарры. Он помял лицо ладонями, взял с плавающего неподалеку подноса чашку с горячим шоколадом, посмотрел на замолчавших друзей.
