Сергей Антонов - Непогребенные

На пути к складу попадались следы, оставленные Чеславом — отпечатки его ботинок, ведущие в разных направлениях, обрывки промасленной бумаги, в которую были завернуты запалы и детонаторы. Подготавливая взрыв, Корбут проделал большую работу за очень короткий срок. Его — больного, почти умирающего — подгоняла ненависть.

Дожидаясь, пока Лёху поудобнее устроят на ящиках в помещении склада, Томский думал о последнем подарке для друга. Когда дверь закрыли, он понял, что должен сделать. Пуговица. Она не уберегла Мишку, но с лихвой искупила свою вину. Теперь пусть охраняет сон Лёхи. Неплохой надгробный знак для того, кто всегда считал себя воином Советской армии. Толик снял оберег и повесил на дверную ручку.

— До, встречи, Лёха!..

Он обернулся к Носову.

— Пошли отсюда.

— Анатолий, я все-таки смыслю кое-что в медицине и очень рекомендовал бы тебе отдохнуть, — с искренней тревогой в голосе сказал Теченко. — Твое состояние…

— Ты о ране, Тарас? До свадьбы заживет, — отрезал Томский. — Так любил говорить в подобных случаях Аршинов. А еще… Я просто хочу убраться отсюда подальше!

— Рана — не главное. Ты перенес тяжелейший стресс, сражаясь с Желтым.

— Что? Откуда ты…

— Мы все видели. И все слышали. Не заметить то, что происходило с тобой во время схватки с этим Чеславом, не мог только слепой. Случай подарил тебе лучший из способов навсегда закрепить эффект, которого мы добились на ИВС-установке. Но… Организм выдохся. До предела.

— Я полностью излечился?

— Об этом я и говорю.

— Хоть одна хорошая новость. Знаешь, Теченко, сейчас ты дал моему организму столько подпитки, что я могу без остановки пройти всю дорогу до дома! Не делай умного лица, Тарас. Вперед!

Первый большой привал сделали после того, как миновали Зал Червей. Как ни бодрился Томский, но к этому времени он окончательно вымотался. Помимо всего прочего, ему пришлось поочередно переносить спутников через болото с пиявками на своих плечах. В обычном состоянии такое упражнение не доставило бы особых хлопот, а сейчас… Теченко был прав, потрясения не прошли бесследно. Когда разожгли костер и вскипятили чай, Толик почувствовал, что просто донести чашку до рта стоит ему больших усилий.

Академлаговцы пили чай молча и смотрели на Томского, явно ожидая, что он заговорит первым. Толик понял — назрело время окончательного разговора о будущем трех ученых из прошлого. Он обвел взглядом задумчивые лица.

— Что ж, товарищи… Мы с Вездеходом возвращаемся домой и приглашаем вас с собою. На станции имени Че Гевары ваши знания очень пригодятся.

Куницын откашлялся, погладил бороду и заговорил. Медленно с расстановкой:

— Видите ли, Анатолий… Мы начали обсуждать этот вариант еще в Академлаге и уже приняли окончательное решение. Не обижайтесь, но изменять своим принципам мы не собираемся. С анархистами нам не по пути, а что касается героя-революционера из Латинской Америки… Можете считать меня Фомой Неверующим, но я не знаю, существовал ли он на самом деле… Раз есть коммунистическая партия, я и Теченко должны быть ее в рядах.

— После того, как они с вами обошлись?! — в который уже раз ужаснулся Томский. — Это же… ни в какие ворота…

— Восемьдесят лет — большой срок, — отвечал Исай Александрович. — Мы надеемся… нет, мы уверены в том, что коммунисты осознали и исправили свои ошибки. Как я уже говорил, испытания всегда укрепляли нашу партию.

— Куницын прав, Толик! — поддержал коллегу Теченко. — Бакунин, Кропоткин и остальные горе-мыслители не для нас, а Махно вообще гнида последняя и…

— Хватит, Тарас! — Куницын сурово сдвинул брови. — Без оскорблений! И все же, Анатолий, мы идем на Красную Линию. Точка!

— А ты, Отто? — горько усмехнулся Томский. — Наверняка тоже к своим единомышленникам, в Рейх лыжи навострил?

— Natürlich[14], Анатоль, — бледное лицо Лютца сделалось пунцовым, а голос задрожал. — И ничьего смешного в этом не вижу. Фюрер предвидел появление Четвертого Рейха. Раз он сущьествует — мое мьесто там.

— Значит, разбегаемся, — подытожил Толик. — Жаль, а я уж грешным делом подумал, что мы можем стать командой…

Перед выходом решили отдохнуть. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящих досок.

Вдруг Вездеход вскочил. Пристально всмотрелся в темноту коридора. Толик потянулся к автомату, но тут карлик улыбнулся:

— Отбой тревоги. Это Шестера!

Носов не ошибся. Через пару секунд проворная ласка заняла свое коронное место — на плече у карлика. Из-под полоски кожаного ошейника зверька торчал свернутый в трубочку огрызок бумаги.

— Так-так, наш почтальон доставил письмецо, — Вездеход вытащил записку. — Гм… Анатолию Томскому. Держи!

Толик сразу узнал почерк жены. Встал, отошел от костра и только после этого развернул записку. Строчки сразу запрыгали перед глазами. Томский прочел все, но никак не мог уловить смысл прочитанного. У него опять начались галлюцинации? Теченко ошибся, и победа над темной половиной оказалось Пирровой? Он видит то, что хочет, а не то, что на самом деле?

Толик вернулся к костру, протянул записку карлику:

— Прочти. У меня что-то с глазами.

Носов взял листок, нахмурился, зашевелил губами. Взглянул на Толика, потом вернулся к чтению.

— Что там? — Томский сгорал от нетерпения. — Ну же, Колян, читай, чтоб тебя!..

— А че тут читать, Толян? Сын у тебя родился. Лена спрашивает, как его назвать. Считает, что ты будешь настаивать на имени Эрнесто. Вот, собственно, и все.

— Ответ будем давать?

— Как скажешь. Я считаю, не помешает — Шестера окажется дома точно раньше нас.

— Тогда пиши: «Сына назовем Алексеем. Хорошее русское имя!»

ЭПИЛОГ

«…Умрет ли Хайд на эшафоте? Или в последнюю минуту у него хватит мужества избавить себя от этой судьбы? Это ведомо одному Богу, а для меня не имеет никакого значения: час моей настоящей смерти уже наступил, дальнейшее же касается не меня, а другого. Сейчас, отложив перо, я запечатаю мою исповедь, и этим завершит свою жизнь злополучный Генри Джекил.»[15]

Анатолий дочитал последнюю страницу и захлопнул книжку. Жаль, что ее придется вернуть в библиотеку Полиса. «Странная история» была написана не просто великим знатоком человеческой натуры. Она перекликалась с собственной историей Томского. Правда, в отличие от несчастного доктора, ему удалось обуздать темную половину своего сознания, но чувство вины осталось. Не случайно его излюбленным местом для чтения стали могилы Мишки и его матери — два едва заметных бугорка в дальнем углу станции.

Этих людей можно было спасти, научись он справляться со своим собственным Хайдом немного раньше. Грустно осознавать подобное, но так уж устроен Анатолий Томский: для того, чтобы начать действовать, ему нужна хорошая взбучка. Гремучая смесь из безысходности и потрясения.

Толя услышал шаги, обернулся и увидел Колю Носова. Вид у него был усталый, на губах играла фирменная вездеходовская улыбочка.

— Все читаем, ума-разума набираемся? — карлик сел рядом с Томским. — Правильно, Толян. Ученье — свет, неученье…

— Все бродяжничаем? — ответил Толик, подражая интонации карлика. — Где на этот раз шлялся?

— Долго рассказывать. Зато новости — закачаешься! Вчера красные поставили к стенке Куницына и Теченко. За троцкистскую пропаганду и подстрекательство к свержению законно избранного правительства.

— Шутишь?

— Если бы! Наши академлаговцы додумались прилюдно объявить Москвина ренегатом, предавшим ленинские идеи. Ну, их естественно и того-ентово…

— Жаль. Хорошие были ученые…

— Лютц, по слухам, тоже на этом свете не задержался. В Рейх я не совался, но из достоверных источников знаю: фашисты не поверили ни единому слову Отто и признали его шпионом красных. А со шпионами у наци разговор короткий…

Вездеход встал, положил руку на плечо Томского:

— Ну, а ты как? Не надоело еще на станции киснуть? Засиделся ты, Толян. Если куда соберешься, меня позвать не забудь.

Томский в ответ улыбнулся и покачал головой:

— Извиняй Коля, мне сына растить надо. Да и других дел здесь невпроворот.

— Ха! Зарекалось ведро воду не носить. Ладно, пойду супец хлебать. Чуешь, какой запах? Аж челюсти сводит!

Вездеход ушел, оставив Томского наедине с его невеселыми мыслями. Толик думал о том, сколько пользы могли принести Куницын, Теченко и Лютц жителям Метро, попади они, к примеру, в Полис. Не сумел он их убедить, не нашел нужных аргументов и вот — плачевный итог. Идеология в очередной раз взяла верх над здравым смыслом. Простая и убийственная в прямом смысле красно-коричневая пропаганда оказалось куда действеннее человеколюбивых рассуждений Кропоткина и Бакунина.