Виктор Ночкин - Дорога оружия (сборник)
Когда Йоля приблизилась на полсотни шагов, тварь попыталась встать из топкой лужи, липкие жгуты засыхающего чензира потянулись за ней, истончаясь. Тварь снова рухнула. Йоля остановилась и подняла карабин. При свете восходящего солнца ночной страх не пугал до дрожи, но зверь выглядел жутко – концы распростертых крыльев разделяло не меньше сорока шагов; длинный хвост, слегка сплющенный с боков, гибкая шея. Все тело было покрыто панцирными пластинками. И голову, размером почти с Йолю, тоже защищала броня из плотно прилегающих костяных наростов. Глаза больше не светились, сейчас их прикрыла мутно-белая пленка. Йоля старательно прицелилась и выстрелила в глаз. Ничего не произошло. Дымчато-серая пластинка, закрывающая глазницу, оказалась достаточно прочной, чтобы отразить выпущенную с небольшого расстояния пулю. Тварь вскинула было башку, но подсыхающий чензир держал крепко.
Йоля на порядочном расстоянии обогнула широкую черную лужу с намертво прилипшей тварью и прикинула направление – страх знал, куда и зачем ему стремиться, она тоже хотела это выяснить.
Идти пришлось порядочно, солнце уже подбиралось к зениту, когда впереди замаячили скалы. Гнездо твари находилось на невысоком уступе. Йоля вскарабкалась не без труда – страх устроился там, куда не добраться степным хищникам.
Прежде чем подойти к логову страха, Йоля долго сидела в тени, успокаивая дыхание, сбившееся, пока она взбиралась по крутому склону. Над головой то и дело раздавались сухой стук костей, шорох и скрипучие тихие голоса. Наконец она решила, что готова, и преодолела последний участок склона – уже довольно пологий. Гнездо на плоской вершине скалы было окружено массивными валунами, дно его устилал толстенный слой разломанных костей, перемешанных с пометом. Среди этого месива скалились человеческие черепа.
На гниющих обрывках мяса, клочьях пропитанной кровью ткани, обломках скорлупы и отбросах возились три детеныша. Каждый из маленьких страхов весил больше Йоли, но они были не опасны дня нее – медлительные, подслеповато моргающие, с крошечными вялыми крылышками. И панцирная чешуя на них пока еще не отвердела и не обрела прочность стальной брони.
Йоля молча стояла и наблюдала, как возятся в гнезде маленькие страхи, скрежещут костяной подстилкой, вырывают друг у друга наполовину обглоданную человеческую руку с уцелевшей кистью. Просто стояла и смотрела. Детеныши страха были жуткими – и трогательными, как любой малыш.
Один из них подполз к Йолиным ногам и неожиданно резко выбросил уродливую голову на длинной шее, пытаясь цапнуть ботинок. Йоля отдернула ногу и подняла карабин, целясь детенышу в голову.
Страх нужно убивать, пока он маленький, нельзя позволить ему вырасти и обрести власть.
Страх нужно убивать.
Глава 2
Дорога
Мотоциклетка ревела, как манис во время случки, подпрыгивала на ухабах, скрежеща подвеской, ныряла в ямы. Леван только крепче стискивал руль, когда его зад отрывался от сиденья. Дуля позади орал, не переставая, его надтреснутый вой то перекрывал рев двигателя, то утопал в хриплом стоне металла. Снулый горбился в коляске. Этот молчал, как всегда, но карабин стискивал так, что пальцы побелели – даже под слоем пыли было заметно. Леван не обращал на обоих внимания, даже не морщился, когда Дуля колотил его по спине кулаком:
– Гони, гони скорей! Гони, Леван! Скорей! Скорей же, некроз тебя возьми!
Они на всем ходу влетели в газовое облако, окутывающее равнину с вонючими источниками, Дуля зашелся хриплым кашлем, но продолжал сипеть:
– Скорей, скорей!.. – И колотил между лопаток.
В другой раз Леван не потерпел бы, двинул локтем, да так, чтобы нахальный боец кубарем покатился следом за удаляющейся мотоциклеткой. Но сейчас было не до Дули. В голове метался вопль: «Убраться от прииска, убраться скорей, до темноты укатить подальше, оставить страх позади! Пока день, пока светло! Убраться скорее!»
А Дуля сзади все не унимался:
– Скорее! Скорей!
Леван кашлял, отхаркивался, смахивал рукавом выступившие слезы и снова стискивал руль. В ладонях отдавалась дрожь скачущей по кочкам мотоциклетки, а ему казалось: это он сам трясется, и земля под колесами, и вся Пустошь содрогается от страха.
Когда вылетели из облака ядовитых испарений, Леван совсем ослеп, но скорости не сбросил, вел наугад. Потом проморгался, смахнул слезу в последний раз и свернул к торговому тракту. Мотоциклетка влетела в колеи, и Леван вывернул руль, разворачивая ее влево.
– Стой! Куда?! – сипло выдохнул Дуля.
Даже Снулый подал голос.
– Подворье Шарпаново в другой стороне, – тыча грязным пальцем себе за спину, пробурчал увалень.
Леван сбросил газ и аккуратно остановил мотоциклетку. Вокруг тут же закружились бледные пылевые смерчи.
– А ну вылазь, – бросил он Снулому. И только теперь ощутил, что напряженные бедра свело судорогой. Пока мчались по равнине, даже не замечал.
Снулый, стукнув прикладом карабина о борт, медленно выбрался из коляски и встал рядом, ноги его дрожали, он покачивался, и тень дергалась на белой дорожной пыли, словно тряслась от страха. Беглецы уже немного оправились, а вот тень все еще колотило.
– Ступай к Шарпану, – качнул головой Леван. – Вот куда пальцем мне показал, туда и ступай. Шарпан с тебя спросит за всех, а я к нему не вернусь. Мне еще пожить охота.
Снулый молчал. Всегда неторопливый, упрямый и покорный приказам начальства, он медленно вертел в голове тяжелые мысли. Думать Снулому было непривычно, да и страх как захлестнул его, так до сих пор и не схлынул, мысли тонули в страхе, как камни в болоте.
– Ступай, чего встал? – продолжал Леван. – Может, Шарпан тебя помилует, а с меня уж точно спросит, почему прииск бросил. Мне стеречь велено, а я сбежал. Не поверит, что сберечь неможно было, я Шарпана знаю. Ему виноватый нужен, а вот он – я как раз и есть. Я ж старшой на прииске, я и в ответе за все. А я сбежал. И вас спас, потому что жалко мне вас. Вы люди верные, надежные, на что вам гибнуть зря? Тварь всех бы прикончила, кого раньше, кого позже.
Леван умолк, глядя охраннику в глаза. Тот потупился.
– Ну, так мы же, – выдавил он наконец, – к нему, к Шарпану… за подмогой. Мы же за подмогой поехали.
На самом деле они просто сбежали, и никто не думал, что сказать хозяину, если доведется ответ держать, – очень уж страшно было, страх переполнил разум, не осталось в Снулом ничего, кроме страха… Но человек – такое существо: когда страх уходит, просыпаются другие чувства и мысли начинают шевелиться. Вот и старался Снулый подыскать оправдание.
– Я должен был кого-то одного за подмогой отправить, так, – согласился Леван. Он уже окончательно пришел в себя, говорил спокойно и твердо. – Кого? Дулю, наверное. Да нет же, я должен был все Кире растолковать и обратно его снарядить. А уж ты, Снулый, у меня в лучших стрелках числился, тебя бы я не отпустил. Видишь, как я сделал? И тебя спас, и Дулю… Сам тоже живой покуда, так? Но к Шарпану мне больше ходу нет, а ты валяй ступай к нему. Скажешь: Леван виноват, он один. А я, скажешь, ни при чем, само так вышло, что я сбежал и прииск бросил и хозяйское добро, и все такое.
Снулый еще потоптался немного в пыли, пятная ее своей тенью, потом залез в коляску и пристроил карабин между ног. На Левана он не глядел, пялился куда-то в сторону.
– Чего ж мы стои́м-то? – враз заволновался Дуля. – Тика́ть отсюда скорее надо. Вот-вот темнеть начнет! Неровен час попадемся посреди равнины этой… этой…
– Этой гадине, – поддакнул Снулый. Он уже почти совсем освоился с новой мыслью: теперь они беглецы. Он еще будет долго обдумывать новое свое положение, но главное в голове уже угнездилось.
По тому, как вздрогнуло сиденье, Леван понял, что Дуля за спиной дернулся всем телом. Трусоватый боец избегал называть ночной страх бранным словом – тварь стала для него чем-то вроде недоброго божества, которому Дуля каждый вечер приносил жертвы, и слово Снулого прозвучало для него как богохульство.
– Гони, Леван, – жалобно попросил Дуля.
Леван только теперь обернулся и окинул взглядом трусоватого спутника. Дуля тощий, весь в морщинах и складках, и одежка на нем такая же мятая, как лицо. А под этой невзрачной внешностью скрывается беспощадная тварь. Рабов на прииске Леван держал в постоянном страхе, и в этом Дуля был незаменимым помощником. Всегда находил к чему придраться, а если не находил – мог и без повода пнуть либо прикладом врезать по ребрам. Рабочие его не любили, невольники в копях ненавидели, другие охранники презирали. Поэтому Дуля держался старшо́го – стало быть, в его верности Леван не сомневался. Потому и отбил для трусливого бойца место на мотоциклетке.
Снулый – иное дело. Если Дуля вечно трясется, как студень, то Снулый больше похож на камень. Угловатый, серый, твердый и такой же быстрый, как придорожный валун. Думает подолгу, зато если вбил себе в башку чего, своротить его невозможно. Вот и сейчас Леван дал Снулому время решить, с кем он. Решение принято, теперь на Снулого можно полагаться смело – не отступит и не предаст. А Дуля трясется, у этого ни верности настоящей, ни отваги. Зато в Дулиной душе живет страх, страх им управляет, и это тоже хорошо. Пока Дуля боится – будет верен.
