Наталья Игнатова - Пыль небес

Им всем нравилось.

И не было никакого специального распоряжения, однако очень скоро их стол в темном и дальнем уголке бара перестали занимать даже те, кто прилетал издалека и знать не знал о местных традициях.

Там, за этим столом, Старая Гвардия собиралась в основном под вечер выходного дня. Но кто мог заранее сказать, какой день у них окажется выходным?

– Уважают, – сказал Шаграт. – Хе, то-то же!

ГЛАВА 7

Сила есть, только сильный в беде.

В двадцатых числах рефраса весь цивилизованный и не очень мир потрясла новость: Эльрик де Фокс отрекся от эстремадского престола.

Лонгвиец!

Добровольно…

Быть этого не могло, однако случилось. В Эстремаде по этому поводу проводились праздники и массовые зачистки недовольных. Одновременно. А почему бы нет? Кому праздник – тем праздник, а кто недоволен, те праздника не заслужили. Логично?

– Не так страшен черт, как вы о нем думаете. – Тир, окажись он в Эстремаде, был бы, пожалуй, в числе тех, кто веселился. Несмотря на идиосинкразию на любое массовое веселье.

– Гораздо страшнее, – возразил Риттер.

Риттер был необъективен: орден святого Реска добился богатства и власти в немалой степени благодаря Лонгвийцу. Понятно, что Риттер, как правоверный ресканец, готов был защищать барона де Лонгви от любых нападок. Но сейчас это было глупо, потому что факт оставался фактом. Лонгвиец отрекся от престола, сделал это на условиях эстремадцев, устроивших из отречения целое шоу. Тир даже пожалел о том, что не был в это время в Перенне, столице Эстремады, и не видел своими глазами… хм, чего не видел? По слухам, действо было глумливым и унизительным. Не много радости видеть такое. Каким бы ни был барон де Лонгви гордецом и самодовольным ублюдком, как бы Тир к нему ни относился – все равно радости немного.

Вообще нисколько.

Не имея ни капли собственной гордости, знать не зная, что такое чувство собственного достоинства, Тир не любил, когда в унизительных ситуациях оказывались люди, для которых и гордость и достоинство – не просто слова. И сам со своими жертвами никогда так не поступал: его работой было причинять физическую боль, любым способом, хоть словами, но только физическую.

В общем, он подумал-подумал, решил, что Лонгвийцу поделом, но эстремадцы перестарались.

– Если бы они вышибли его с боем, – согласился Падре, – это было бы нормально. Пусть даже переворот, но переворот со шпагами в руках, а не с кинжалом из-за угла. И уж тем более не с удавкой… а тут без удавки не обошлось. Задумали свергнуть его с высоты, прибегли ко лжи; устами благословляют, а в сердце своем клянут[13]. Заговорщики хреновы… За пять-то лет он уже столько успел там сделать, что стоило бы спасибо сказать. Я, дети мои, всей душой за короля одной со мной крови, но добиваться этого нужно было войной.

Новость обсуждали несколько дней. И на летном поле и в «Антиграве». Поговорить людям больше не о чем?

Выяснилось, что Лонгвиец дал слово никогда больше не завоевывать Эстремаду.

И вот тут перемкнуло Падре.

Старогвардейца Хоналена Монье никто не назвал бы спокойным и хладнокровным, он был рассудительным и умным, но его рассудительность и его ум были густо замешены на эмоциональности, чувстве юмора и горячей, эстремадской крови. В тот день, когда в газетах и в пересудах появилась информация о том, что Лонгвиец дал обещание, и о том, что в обещании было слово «никогда», рассудительность и ум взяли отгул.

Падре прокомментировал новость чудовищно грязными ругательствами. Отвратительно грязными. Он обругал нового эстремадского короля, его двор и вообще всех организаторов переворота.

Ругался он весь день. До вечера. Досталось уже не только его землякам, но и техникам, и гвардии, и старогвардейцам, и Эрику. Последнему, правда, сразу после учебного боя, а в это время ругательства – это еще не ругательства, а родной язык.

Тем же вечером Падре встретился с Клендертом. А Клендерт после этой встречи нанес визит Тиру. Пришел узнать, не стал ли Падре в Старой Гвардии неофициальным – а может, уже и официальным? – ведущим пилотом? Потому что такой требовательности и напора, с какими столкнулся в беседе с ним Клендерт, можно было ожидать от человека, привыкшего к беспрекословному подчинению.

– От тебя, например, – добавил он в качестве иллюстрации. – Ты, Суслик, так удивляешься, когда твои распоряжения не бегут выполнять сию секунду, что их таки бегут и выполняют сию секунду. Вот и Падре сегодня… Ты мне скажи: давать ему информацию, которую он требует, или врать, что я не могу ее добыть?

– Не ври, Майр. Ты лучше никому из нас никогда не ври.

– Так это-то ясно. – Куратор отмахнулся. – Я же не о том, чтобы вас обманывать, Суслик, я о том, что для Падре лучше будет. Не у его величества же мне спрашивать, верно? А после Эрика кто за вас за всех отвечает? Ты отвечаешь. Ну, я понял, понял, будет ему все, что он хочет.

И стало. Уже через два дня. Падре больше не ругался – больше, чем всегда, не ругался, – сказал только, что новый король втянул Эстремаду в большую беду.

Попросив объяснений, старогвардейцы услышали, что объяснять что-то Падре готов только под выпивку, а в этом ангаре он способен решать судьбу Вальдена, но не способен хоронить свою Родину. Фразу насчет похорон Тир счел преувеличением. Да, раньше Падре не склонен был к аффектации, но бывают в жизни случаи, когда излишний драматизм начинает казаться наиболее естественным поведением.

Забавно то, что пять лет назад, когда Эстремада была захвачена, Падре переживал гораздо меньше. Обругал Лонгвийца последними словами и на этом успокоился. А сейчас, когда Эстремада освободилась, психует четвертый день.

Люди – странные создания. Даже лучшие из них бывают непоследовательны.

Объяснения Падре давал в «Антиграве». Ввиду серьезности разговора Старая Гвардия и Казимир собрались не в баре, за своим столом, а в одном из кабинетов ресторана. Тир убедился, что «глушилки» включены, Шаграт убедился, что сырое мясо в меню наличествует, остальные убедились в том, что рашадского хватит.

Рашадским – «рашадским зельем», если полностью, – в Саэти называлась водка. По месту изобретения. И в Саэти, как и на Земле, считалось, что под тяжелые думы и необходимость принимать сложные решения рашадское идет лучше любого другого напитка. Разумеется, Тир этой точки зрения не разделял. И, разумеется, здесь и сейчас он обходился водой. И, разумеется, его обозвали отщепенцем. Словом, все было как всегда.

А потом Падре сказал, что информация, полученная от Клендерта не должна выйти за пределы собравшейся за столом компании. Падре был уверен во всех, кроме Казимира, но Казимир дал слово, что забудет обо всем, что услышит сегодня вечером.

Услышав про «слово», Падре помрачнел и предложил выпить по второй.

История же в Эстремаде действительно вышла мерзкая. Не шпаги, какие уж там шпаги, а именно что удавка. Заговорщикам удалось захватить кого-то из людей Лонгвийца, после чего барона просто и пошло шантажировали. Дело грязное, с этим был согласен даже Тир, не умеющий почувствовать, что такое эта самая грязь, но знающий, что именно люди так называют. И дело до обидного нелепое.

Чтобы де Фокс, с его-то репутацией, с его-то возможностями, повелся на банальный шантаж? Да кто он после этого?

– Эльрик де Фокс он после этого, – сказал Риттер, – Эльрик Осэнрэх, по-вальденски – чудовище. Суслик, скажешь хоть слово про рациональность, и я тебя в стол вобью.

Тир, чуждый воспеванию чудовищ, пожал плечами и промолчал. Риттер подождал, убедился, что угроза принята всерьез, и объяснил:

Объяснил, что Эльрик Лонгвиец, Эльрик Чудовище, Эльрик Неистовый, и прочая, и прочая никогда не бросает своих людей. Их немного – своих. Кто они для Лонгвийца, сказать трудно: друзья, или единомышленники, или верные слуги. Пожалуй, правильным будет каждое из определений. И не надо думать (тут Риттер одарил Тира взглядом, от которого Тиру захотелось самому побиться головой об стол), не надо думать, что Лонгвиец – мягкосердечный дурак и им можно манипулировать, попросту вылавливая его людей. Там такие люди… связываться с ними себе дороже. Даже если на кону стоит целая страна. Но правда остается правдой, ради них де Фокс готов на все.

– И они это знают, – добавил Риттер, – те, кто служит ему, знают, насколько они ценны. Его никогда не предавали. Ни разу за пятьсот лет.

– Есть поговорка, – Мал разлил еще по одной, – что не бывает «бывших» людей де Фокса.

Казимир пренебрежительно фыркнул. Но тоже обошелся без комментариев. Риттер, когда хотел, умел смотреть очень выразительно.

– Даже те, кто ушел от него к другим господам… – Падре выпил и пренебрег закуской, – даже они, Суслик, считают, что служат Лонгвийцу. И заметь, это такие люди, такие ценные… что новые господа это терпят.