Виктор Глумов - Город смерти
Зачем почкам ноги?!
Холодно. Не просто холодно — жуткий дубарь. Лежу на бетонном полу, меня трясет. Куртку эти стервятники сняли. Еще бы — такая добыча! Неужели они не понимают, что от холода у меня почки отвалятся в первую очередь? Господи, ну почему у лунарей нет смертной казни?! Гуманисты хреновы! Интересно, они знают, что за зоной отчуждения новеньких, чистых и здоровеньких поджидают охотники за головами?
Где-то вдалеке скрипнули петли. Послышались шаги. Сюда идут. Двое. Вот и они, прямо два брата: оба бритоголовые, у обоих бородки-эспаньолки, отличаются они только цветом этой самой бородки.
— Ты что, охренел? — взвивается седобородый, рыжий хлопает глазенками, весь вытягивается. — Она ж подохнет у тебя!
— А куда мы ее? Хрен с ней. Она Щербатого замочила. Вот так, нах, возьмет кто-нить, а она его — тюк по башке.
— Девка-то красивая, — тянет седой мечтательно.
Свеженького тела тебе захотелось, старый хрен. Рискни, развяжи меня — будет из тебя тело. Тварь.
— Че вылупились, мотни вшивые? — хриплю, облизываю губы. — Мне отлить надо. Лопну же, товарный вид испортится.
— …и боевая, — тем же тоном продолжает седой.
— Ссы в штаны, — с ненавистью бросает рыжий.
Седой самодовольно улыбается — наверное, придумал, куда меня пристроить.
— Руся, прикрой ее чем-нибудь, чтобы не околела. Она останется у нас. Я знаю, кто ею заинтересуется.
Я счастлива. Боже, как же я счастлива! Упершись лбом в стену, реву. Побей вас лучевуха! Возвращается рыжий, укутывает меня в рвань, хватает за волосы, рассматривает. Ну и рыло! Еще немного, и слюну пустит.
— Хочу гадить, — смотрю ему в глаза и точно так же нагло скалюсь, — и блевать.
Сплевывает и выходит из комнаты. Значит, почки они не пересаживают. А в туалет действительно хочется!
И снова шаги. Открывается дверь: на пороге — мои старые знакомцы. Хватают, тащат по длинному коридору. Где это мы? Похоже на казарму. Волокут на второй этаж. Открывают одну из дверей, сажают на диванчик. Отхожу от боли, перед глазами светлеет. Вижу отвратительное рыло. Не то цыган, не то чурка, не то жид. Губы надменно поджаты. На среднем пальце — кольцо. И взгляд… стылый такой взгляд. Играем в гляделки.
— И что, — пытаюсь ухмыльнуться, — будешь меня резать и насиловать? Проститутка из меня не выйдет…
— Для профессионала есть более достойное применение.
Вздыхаю с облегчением. Отвожу взгляд. Неужели не врет?
— Выйдите вон!
Шестерок мгновенно сдувает. В его руке появляется выкидуха. Подходит, режет веревки. Отступает на два шага. Ждет.
Потираю синие запястья, развязываю пояс-жгут и начинаю растирать раненую ногу. Кровь уже не бежит — свернулась. Падаю на диван. Вот он, отходняк — тысячи иголок, вонзающихся в голень. Когда отпускает, снова начинаю реветь. Прихожу в себя, оцениваю противника: смотрит, склонив голову набок, покачивает ногой. Одет в черные брюки и свитер. Руки скрещены на груди. Один из рукавов задрался, обнажая предплечье. Да этот парень отлично физически развит! Потому он и не осторожничает — уверен в себе. Продолжаю реветь — больше для отвода глаз, — проверяю, насколько послушны руки-ноги. Нормально. Почему бы не рискнуть? Посмотрим, так ли ты равнодушен пред ликом смерти.
Кидаюсь вперед. Но противника уже нет… Сзади! Перепрыгиваю стол, уклоняясь от удара, бросаюсь к двери — заперта. Оборачиваюсь. Ждет. Скрестил руки на груди. В глазах пляшут черти.
Нет, я не волчица. Сейчас я — мышь. От страха внутренности скручивает в узел. Вот теперь-то я боюсь.
— Что? — бросаю с вызовом, а получается жалобно.
— Предлагаю короткий показательный бой. Чтобы понять, на что ты способна. Сильно обещаю не бить, я же вижу, что ты немного… не в форме, — улыбается.
Улыбка сытого удава.
— Не получится, — откашливаюсь. — Меня не учили работать на публику. Меня учили убивать.
— Ну, покажи это!
Показываю. Его движения точны и безупречны. Вскоре он переходит в наступление, и мне приходится защищаться. Поединок заканчивается внезапно. Вытираю пот со лба. Наконец-то я согрелась.
— Молодец. Не ожидал.
— Это значит, что я спасена от публичного дома?
— Знаешь, кто такие гладиаторы?
Моя челюсть медленно отвисает.
— На самом деле хозяева очень редко рисковали своими гладиаторами. Практически никогда.
— Это значит, я…
— Да, но недолго. У меня недостаточно средств, чтобы выкупить тебя. Поработаешь немного, а потом я тебя спишу.
Мотаю головой. Закрываю лицо руками. Он продолжает:
— Как и ваша правящая верхушка, бароны бесятся с жиру. Они хотят хлеба и зрелищ. И не скупятся на ставки.
— Чтоб мне сдохнуть, у тебя в этом деле свой интерес!
Приподнимает уголки губ.
— Хочу заработать — раз. Два… ты же видела наших дебилов. У меня не хватает сотрудников.
До чего же он самоуверен! Понимает, что мне некуда деваться и такой исход для меня чуду подобен.
— Пожалуйста, будь умницей.
Открывает дверь:
— Эй, вы! Быстро сюда.
Седобородый и рыжий, оказывается, стояли под дверью и держали ее на прицеле.
— Отведите девушку в приличную камеру и окажите медицинскую помощь.
— В камеру?! — возмущаюсь я.
Он пожимает плечами:
— Девочка, доверие надо заработать. Будешь умницей, мы найдем общий язык. Понятно? Вот и хорошо. Без глупостей, пожалуйста.
— Меня зовут Сандра, — говорю на выходе.
— Леон.
2. Двойники
Вадим проснулся от того, что его трясли и качали. Сперва удивился, потом осознал — толкали в бок. И с каждым толчком Вадим все отчетливей понимал: похмелья не избежать. Нажрался ведь до отключки, рассказ Сандры всю ночь снился… Сандра. Рассказ. Мир после войны. Оказалось бы, что виной всему — приход, что вчера он наконьячился в гостях, вел себя не лучшим образом и…
— Вставай, — снова толчок в бок. — Нажрался и валяется тут.
Вадим осторожно приоткрыл правый глаз. Глаз болел, голова гудела, во рту ночевали бомжи, черти вилами тыкали в печень, и во всем была виновата Сандра.
— А говорила, выживу, — упрекнул он.
— Я сказала, что не знаю! — скрипнул диван — Сандра села рядом. — Задрых вчера. Я ему душу изливала, а он…
— Я все слышал. Даже видел. Ты мне снилась. — Говорить было трудно.
— Да ладно! — Ударная волна махорочного духа Вадима чуть не добила.
— Леон, бои… Фу-у-у! Не кури! Вырвет!
Диван заскрипел и зашатался, Сандра ушла, но вонять меньше не стало. К горлу подкатил комок, рот наполнился кислой слюной. Вадим открыл глаза и сполз с кровати. Желудок бунтовал. Зажав рот рукой, он «по стеночке» заковылял к выходу. Где-то должен быть сортир. Сандра появилась откуда-то, протянула пакетик.
— Туалет искал, — предположила она. — Нет тут туалета.
Вадим, скривившись, вытянул руку с пакетиком. Огляделся. Куда бы его пристроить?
— В углу помойное ведро. Брось туда.
Так Вадим и сделал, потом уселся на пол рядом с ведром, сжал виски. Внутренности танцевали тарантеллу, а мозги превратились в студень.
— Что — так плохо? — Сандра отправила в ведро «бычок». — У вас там вино из винограда, как в старые добрые времена, да?
При мысли о коньяке Вадим замычал и полез к ведру обниматься. Запах из него был… Сандра терпеливо ждала, пока он закончит блевать. Хреновый мир, хреновое пойло. Смрад, темень, грязь. Войди сейчас в бункер Кощей — Вадим расцеловал бы его.
Вадим с трудом сел, прислонившись к стене спиной.
— И от святой стороны нам ничего не досталось, — проскрипел Вадим. — Кроме последней любви… И золотого пятна.
— Это что? — Сандра подняла голову и заглянула в глаза.
— Группа у нас есть, — вздохнул Вадим. — Наутилус.
— Прямо про нас. Слушай, а если попытаться понять, каким ветром тебя сюда занесло, может, найдется дорожка обратно?
— Ох, давай не сейчас…
— Где ты перепрыгнул сюда?
— Наверное, там, где тебя подобрал…
— Едем!
— Не могу. Паршиво мне. Правда, совсем хреново. И еще… мне бы помыться. Зубы хотя бы почистить. Тут вообще принято чистить зубы?
Порывшись в комоде, Сандра протянула баночку с белым порошком.
— На. Что таращишься, не такая у вас зубная паста? И за эту спасибо скажи, на рынке один-эс стоит.
— Чего? Это ваши деньги? — сказал Вадим, рассматривая банку.
— Тут вообще нет денег. Натуробмен. Первобытно-общинный строй. Один-эс — это грамм серебра. Один-зэ соответственно грамм золота. Еще в ходу металл килограммами и яйца. В смысле куриные. Сколько на тебе золота?
Вадим прикинул: крестик и печатка.
— Граммов пять, — приуменьшил он.
— На это можно жить полгода и ни в чем себе не отказывать.
— А если мотик продать? — проговорил Вадим с надеждой.
